Карта же безошибочно обозначает местность.
— Знания — вещь хорошая, — мечтательно продолжал гамен. — Если бы я был один, обязательно запутался бы. Когда попаду во Францию, то, уверяю вас, начну усердно учиться.
— И поступите правильно, мой юный товарищ. Постараюсь помочь, чем только смогу.
Часы летели. Бег лошадей по бесконечной пампе оставался достаточно быстрым.
— Мы находимся в самом настоящем «кемпе», — нарушил Буало долгое молчание.
— Какой же это «кемп» — лагерь? Интересный лагерь, где есть только травы, но нет ни палаток, ни солдат.
— Мальчик! Не надо каламбуров: на двадцать девятой широте они опасны. Сейчас расскажу, в чем дело. Название «кемп» или «камп» дали англичане, а за ними так стали называть территории за пределами городов все европейцы, населяющие Южную Америку. «Камп» — это усеченное испанское слово «кампо», что значит поле.
— Не хочу спорить, но я вовсе не собирался угощать вас каламбурами дурного свойства.
— Это просто шутка. И потом из этого слова получилось «пампа», и именно это название стало общепринятым. Черт возьми, те, кто путешествует сидя дома, становятся, как вы убедитесь, самыми веселыми шутниками… Представьте себе, перед тем как отправиться в путешествие, я прочел серию книжонок, вышедших из-под пера весьма плодовитых выдумщиков, выезжавших не далее колокольни Сен-Клу. Подумать только! Я принимал все это за чистую монету, в то время как каждый из этих писак врал словно сивыймерин!
— Правда? А я-то, как маленький, верю любому печатному слову.
— Черт, как я попал впросак со всей этой ерундой… и с тех пор затаил злобу на товарищей по профессии, парижских писателей. Так вот, они уверяют, что пампа плоска, как гигантское озеро, что глаз видит одни только травы… сплошные травы… скорее даже не разные травы, а один только вид — gynerium argenteum. Знаете, такое крупное растение, тонкий, гибкий стебель которого заканчивается шелковистой метелкой.
— Да, я видел… возле деревенских домов в окрестностях Парижа.
— Но там оно попадается нечасто, а кое-где растет в огромных количествах; «корладера» — таково местное название этого растения. А вот травяной газон, невысокий, густой, сверкающий, на нем едва пропечатываются копыта наших лошадей. Вот огромные, поражающие взгляд шары местного перекати-поля. Кустики диких артишоков, степная крапива, юкка, алоэ, кактусы… Что еще?.. Вот сверкающие ковры пурпурного или малинового цвета, сотканные миллионами стеблей пахучей вербены…
— Верно, — живо проговорил Фрике.
— Наконец, — продолжал разгоряченный Буало, подкрепляя доводы против путешественников, сидящих дома, — в пампе даже есть деревья.
— Да, конечно же есть. Еще бы! — возмутился, в свою очередь, Фрике. — Какую же наглость надо иметь, чтобы утверждать, будто их нет!
— Если бы чертовы домоседы только знали, что их «океан зелени» может сменяться, например, рощицами деревьев вида ombus с такими же твердыми стволами и обильной зеленью, как у европейского дуба. У реки же появятся ивы, ясени и даже тополя. Наконец, пампа вовсе не такая плоская, как нас пытаются убедить.
— Да, уже почти час мы то поднимаемся, то спускаемся.
— Совершенно верно. Поверхность здесь волнообразная, но возвышения не столь значительны, чтобы именоваться хотя бы холмами. Вот, смотрите, стоит еще немножко подняться, и мы окажемся на плоской вершине одной высотки; рядом — другая, дальше — третья… О, если бы мы нашли в этих canadas какую-нибудь estancia, а то и просто обычнейшее rancho, где живет peones!
— О! Я вас что-то не понимаю… Ах да, вы же говорили на местном наречии.
— Говорю для того, чтобы вы узнали обиходные слова.
Надо же во время «Кругосветного путешествия» чему-то научиться и что-то узнать, не так ли?
— О лучшем я бы и мечтать не смел, месье Буало.
— Canadas — это овражки, расположенные между высотками, где так любят пастись овцы и крупный рогатый скот. Estancia — ферма; rancho — простая хижина, построенная в большинстве случаев из pajareque — щитов из досок, щели между которыми проконопачены рубленой соломой, замешанной на речном иле. Ну, a peones — это работники, нанимаемые хозяевами.
— Прекрасно! Начинаю создавать для себя словарик. Canadas, estancia, rancho, pajareque, peones… Овраг, ферма, хижина. Вот хорошо… О! Как я доволен! Я обучу всему этому Мажесте и буду разговаривать по-испански с месье Андре и доктором… Когда приедем в Париж, я обзаведусь собственным делом и поставлю в витрине надпись крупными буквами: «Se habla espanol»… Надо написать так?
— Да, мой милый Фрике, — улыбаясь, произнес Буало, — вы самый веселый, самый очаровательный спутник, какой только может быть.
— Уверяю вас, вы могли бы также сказать: самый голодный и самый изнывающий от жажды. Желудок так «мучает» меня, что я бы уже кричал, если бы не привык вечно испытывать голод.
— Мой бедный друг, ваша лепешка довольно далеко отсюда. Смотрите, у нас, кажется, появился шанс; вон, в овражке, стоит хижина, которая, как вы уже знаете, называется ранчо.
— Как удачно!
— Наверное, там найдется кусок вяленого мяса — tasajo.
— А! Значит, это называется «таса… ррро…» какой там чертов звук? Что-то среднее между «г» и «р»… какой дурацкий язык, говоришь, будто ругаешься. Хромает у меня произношение.
— Нам дадут по большой чашке молока, а еще, если вы не побоитесь смешать одно с другим, хорошую порцию тростниковой водки самого высокого качества, ее рекомендую особо.
— Моему желудку все равно. Пусть будет молоко, хлеб, выпивка… если потом я сумею быстро взгромоздиться на лошадку, то буду счастливее адмирала.
— Так пошли!
И, повернув направо, друзья через десять минут былиускромного обиталища одинокого жителя пампы.
ГЛАВА 7
Внутренний вид ранчо. — Гостеприимство в пампе. — Чем занимаются гаучо. — После работы можно немного развлечься. — Гостеприимный хозяин и в то же время разбойник. — Разбойник и убийца. — «Бульвардье» изучает следы. — Опасность. — Маленький парижанин под убитой лошадью. — Большой парижанин и лассо. — Волоком по траве. — Вольтижировка и охота на человека. — Стипль-чез сквозь высокие травы. — Все ружья стреляют без осечки. — Разрушительная сила разрывной пули. — Великодушие. — Привал в пампе. — Курс антропологии в гамаке. — Просвещение гаучо. — Земли кентавров.
Двое всадников спешились, раздвинули кожаную занавеску главного входа в «пуэсто» — сторожевое ранчо — и вошли, рассчитывая на гостеприимство.
Обстановка жилища оказалась самая скромная. Постель представляла собой три охапки сухих пахучих трав, накрытых бараньими шкурами. Стульями служили три чурбана, стоявшие на утоптанном земляном полу. В углу располагался очаг, где еще дымились обгорелые веточки под железным котелком с густой похлебкой.
За окном раздавался громкий голос владельца хижины, произносившего слова с теми самыми гортанными звуками, столь отчаянно не дававшимися Фрике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Знания — вещь хорошая, — мечтательно продолжал гамен. — Если бы я был один, обязательно запутался бы. Когда попаду во Францию, то, уверяю вас, начну усердно учиться.
— И поступите правильно, мой юный товарищ. Постараюсь помочь, чем только смогу.
Часы летели. Бег лошадей по бесконечной пампе оставался достаточно быстрым.
— Мы находимся в самом настоящем «кемпе», — нарушил Буало долгое молчание.
— Какой же это «кемп» — лагерь? Интересный лагерь, где есть только травы, но нет ни палаток, ни солдат.
— Мальчик! Не надо каламбуров: на двадцать девятой широте они опасны. Сейчас расскажу, в чем дело. Название «кемп» или «камп» дали англичане, а за ними так стали называть территории за пределами городов все европейцы, населяющие Южную Америку. «Камп» — это усеченное испанское слово «кампо», что значит поле.
— Не хочу спорить, но я вовсе не собирался угощать вас каламбурами дурного свойства.
— Это просто шутка. И потом из этого слова получилось «пампа», и именно это название стало общепринятым. Черт возьми, те, кто путешествует сидя дома, становятся, как вы убедитесь, самыми веселыми шутниками… Представьте себе, перед тем как отправиться в путешествие, я прочел серию книжонок, вышедших из-под пера весьма плодовитых выдумщиков, выезжавших не далее колокольни Сен-Клу. Подумать только! Я принимал все это за чистую монету, в то время как каждый из этих писак врал словно сивыймерин!
— Правда? А я-то, как маленький, верю любому печатному слову.
— Черт, как я попал впросак со всей этой ерундой… и с тех пор затаил злобу на товарищей по профессии, парижских писателей. Так вот, они уверяют, что пампа плоска, как гигантское озеро, что глаз видит одни только травы… сплошные травы… скорее даже не разные травы, а один только вид — gynerium argenteum. Знаете, такое крупное растение, тонкий, гибкий стебель которого заканчивается шелковистой метелкой.
— Да, я видел… возле деревенских домов в окрестностях Парижа.
— Но там оно попадается нечасто, а кое-где растет в огромных количествах; «корладера» — таково местное название этого растения. А вот травяной газон, невысокий, густой, сверкающий, на нем едва пропечатываются копыта наших лошадей. Вот огромные, поражающие взгляд шары местного перекати-поля. Кустики диких артишоков, степная крапива, юкка, алоэ, кактусы… Что еще?.. Вот сверкающие ковры пурпурного или малинового цвета, сотканные миллионами стеблей пахучей вербены…
— Верно, — живо проговорил Фрике.
— Наконец, — продолжал разгоряченный Буало, подкрепляя доводы против путешественников, сидящих дома, — в пампе даже есть деревья.
— Да, конечно же есть. Еще бы! — возмутился, в свою очередь, Фрике. — Какую же наглость надо иметь, чтобы утверждать, будто их нет!
— Если бы чертовы домоседы только знали, что их «океан зелени» может сменяться, например, рощицами деревьев вида ombus с такими же твердыми стволами и обильной зеленью, как у европейского дуба. У реки же появятся ивы, ясени и даже тополя. Наконец, пампа вовсе не такая плоская, как нас пытаются убедить.
— Да, уже почти час мы то поднимаемся, то спускаемся.
— Совершенно верно. Поверхность здесь волнообразная, но возвышения не столь значительны, чтобы именоваться хотя бы холмами. Вот, смотрите, стоит еще немножко подняться, и мы окажемся на плоской вершине одной высотки; рядом — другая, дальше — третья… О, если бы мы нашли в этих canadas какую-нибудь estancia, а то и просто обычнейшее rancho, где живет peones!
— О! Я вас что-то не понимаю… Ах да, вы же говорили на местном наречии.
— Говорю для того, чтобы вы узнали обиходные слова.
Надо же во время «Кругосветного путешествия» чему-то научиться и что-то узнать, не так ли?
— О лучшем я бы и мечтать не смел, месье Буало.
— Canadas — это овражки, расположенные между высотками, где так любят пастись овцы и крупный рогатый скот. Estancia — ферма; rancho — простая хижина, построенная в большинстве случаев из pajareque — щитов из досок, щели между которыми проконопачены рубленой соломой, замешанной на речном иле. Ну, a peones — это работники, нанимаемые хозяевами.
— Прекрасно! Начинаю создавать для себя словарик. Canadas, estancia, rancho, pajareque, peones… Овраг, ферма, хижина. Вот хорошо… О! Как я доволен! Я обучу всему этому Мажесте и буду разговаривать по-испански с месье Андре и доктором… Когда приедем в Париж, я обзаведусь собственным делом и поставлю в витрине надпись крупными буквами: «Se habla espanol»… Надо написать так?
— Да, мой милый Фрике, — улыбаясь, произнес Буало, — вы самый веселый, самый очаровательный спутник, какой только может быть.
— Уверяю вас, вы могли бы также сказать: самый голодный и самый изнывающий от жажды. Желудок так «мучает» меня, что я бы уже кричал, если бы не привык вечно испытывать голод.
— Мой бедный друг, ваша лепешка довольно далеко отсюда. Смотрите, у нас, кажется, появился шанс; вон, в овражке, стоит хижина, которая, как вы уже знаете, называется ранчо.
— Как удачно!
— Наверное, там найдется кусок вяленого мяса — tasajo.
— А! Значит, это называется «таса… ррро…» какой там чертов звук? Что-то среднее между «г» и «р»… какой дурацкий язык, говоришь, будто ругаешься. Хромает у меня произношение.
— Нам дадут по большой чашке молока, а еще, если вы не побоитесь смешать одно с другим, хорошую порцию тростниковой водки самого высокого качества, ее рекомендую особо.
— Моему желудку все равно. Пусть будет молоко, хлеб, выпивка… если потом я сумею быстро взгромоздиться на лошадку, то буду счастливее адмирала.
— Так пошли!
И, повернув направо, друзья через десять минут былиускромного обиталища одинокого жителя пампы.
ГЛАВА 7
Внутренний вид ранчо. — Гостеприимство в пампе. — Чем занимаются гаучо. — После работы можно немного развлечься. — Гостеприимный хозяин и в то же время разбойник. — Разбойник и убийца. — «Бульвардье» изучает следы. — Опасность. — Маленький парижанин под убитой лошадью. — Большой парижанин и лассо. — Волоком по траве. — Вольтижировка и охота на человека. — Стипль-чез сквозь высокие травы. — Все ружья стреляют без осечки. — Разрушительная сила разрывной пули. — Великодушие. — Привал в пампе. — Курс антропологии в гамаке. — Просвещение гаучо. — Земли кентавров.
Двое всадников спешились, раздвинули кожаную занавеску главного входа в «пуэсто» — сторожевое ранчо — и вошли, рассчитывая на гостеприимство.
Обстановка жилища оказалась самая скромная. Постель представляла собой три охапки сухих пахучих трав, накрытых бараньими шкурами. Стульями служили три чурбана, стоявшие на утоптанном земляном полу. В углу располагался очаг, где еще дымились обгорелые веточки под железным котелком с густой похлебкой.
За окном раздавался громкий голос владельца хижины, произносившего слова с теми самыми гортанными звуками, столь отчаянно не дававшимися Фрике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100