- Умирает один писатель, шепчет свое последнее желание. Чтобы, говорит, обо мне Бондаренко ничего не писал.
- Почему? - спросил Стас.
- Не успел объяснить, умер.
- Сейчас выдумал? - спросил Стас.
- Разве плохо?
- Ничего меня сейчас не веселит, - вздохнул Стас. - Действительно, Макариха. Так же вот мужик рыбачил-рыбачил, измучился, плюнул и говорит реке: ну, ты чистая Макариха. Вредная. Ну чего в такой реке не быть? Чистая, перекатистая, летом тучи корма над водой. Ох, не видел ты как хариус кормится. - Стас решительно встал: - К костру! Но иди первый: если Галя поймала, дашь знак, я от позора уйду в тундру. Принесешь мне чего-нибудь поесть и телогрейку. Да, лучше спальник.
- Ты серьезно, что ли? - я даже запнулся о кочку.
- Серьезно. Быть рядом с рыбой, которую не поймал, это... это морально тяжело.
- А бросить нас на ночь - аморально.
Стас закряхтел:
- Давай лучше о литературе. Никогда я еще так не рыбачил.
- Давай о пень-клубе, - предложил я, - как раз проходим около погибающего от времени пенька. Мы с тобой два дерева, остальные пни, как пели мы в юности. Смотрел передачу о них? Давно же я их никого не видел. Битов весь седой...
- Мы тоже не раскудрявились.
- Естественно. Но мы хоть без бабочек, мы хотя бы спасителей из себя не воображаем, гуманистов. Оказывается они "не расстреливали несчастных по темницам", оказывается, им то, что в Чечне, не нравится. Там у них всех почестнее показался мне Юз Алешковский. Я с ним у Владимова познакомился. Правда, как-то коробило, что непрерывно матерился. Как Астафьев, только еще грязнее. Так вот, Алешковский, по крайней мере, честно говорит: "Я пришел выпить и закусить на халяву пен-клуба". Недавно Глеб Горбовский в интервью о Битове говорит: "Пишет какую-то невнятину, а как хорошо когда-то писал. "Аптекарский остров", например". Добавлю и "Афродиту". А вот уже в "Уроках Армении" меня царапнуло, когда он приводит слова Сарьяна: "Я понимаю, откуда армяне, понимаю, откуда евреи. Но откуда русские?"
- Неужели и Славка поймал? - спросил Стас с тоской. - Застрелюсь. Иди вперед.
По еле заметной тропинке в низком и тонком, но частом ельнике я вышел к вагончику. Около него пылал костер, внутри вагончика топилась огромная круглая печка. Громко каркал ворон. Слава, не видя еще меня, пел: "Ах, проводница, принеси мне крепкий чай. Я так давно не пил плохого чаю. Ах, проводница, постели-ка мне постель, я так давно не спал в чужой постели..."
- Гитару не взяли, - сказал он, завидя меня. - Это шепиловская железнодорожная".
- Еще бы и гитару, - сказал я тоном старшего брата. - Это уж был б совсем туризм. Ну, поймал золотую рыбку?
- Не только не поймал, но и блесну оторвал. А Станислав Юрьевич? Еще ловит?
- А Галина Васильевна?
- За ней Юра пошел.
- Чай заваривал?
- Первое дело. Тут нам его пять сортов положили, выбирайте. Кофе трех видов, какао.
- Значит, не поймал, - сказал я громко. - И рыбу мы всю отдали вертолетчикам. На рыбалке и без рыбы. Пойду за начальником.
Но Стас уже сам шел навстречу. Разделся, заменил мокрые брюки, сменил рубашку, переобулся в сухие ботинки. Все молча. Угрюмо проговорил: - Блокнот есть у тебя? Запишешь мои последние слова. Когда сочиню. - А пока не сочинил, отвлекись на тему ловцов человеческих душ. Возрази и поддержи вот в чем: литературный фонд я понимаю, Академию словесности, пусть даже изящной, понимаю. Хотя это, конечно, уступка тщеславию. Но пусть. Премии же множатся, лауреатов уже больше, чем писателей, но и это можно понять. А союз писателей? Создан был явно идеологической мыслью сплочения во имя прославления гегемона, так ведь? Сейчас его лихорадит, это естественно. Вроде хорошо ездить, проводить пленумы, секретариаты, круглые столы, со сцены вещать. Все же умные. А толку ноль целых и очень много нолей сотых. Охват умов минимален. Говорим единомышленникам, никого не обращаем в нашу веру. Сегодня в ЦДЛ полный зал на Карташову, на кого еще? А завтра и сто раз после завтра полные залы на скалозубство шифриных, хазановых, задворновых. Конечно, приходится вспомнить, что если из сотни русских один останется верен России, то она не пропадет. Отсюда слова: остатние люди. Но есть ли они? Повсеместно пьянство как общая забастовка и ответ на реформы, наркомания как средство уйти от ужасов бытия, пропаганда разврата как заработка, пропаганда разврата как развлечения, пропаганда наглости как предприимчивости, всюду иудейское поклонение змеиному шелесту доллара, заменившему золотого тельца... есть от чего уныть. Но так же всегда было.
- Нет, нет, - возразил Стас, - так впервые. Впервые государственная машина работает против государства, вот что.
- Тем более, значит, не здесь наша жизнь, - ухватился я за спасительную мысль. - Наша жизнь в Святой Руси, есть же она. Но, конечно, и земную нельзя отдавать. Только, если уподоблять Россию храму, то вспомним Иоанна Златоустого: "Не храм освящает собравшихся, а собравшиеся освящают храм". Вот и представим, кто собрался. Вот тут и продохнись и протолкнись к алтарю. Не пустят. Одна надежда на вознесение, на бестелесность, на то, что ненавистники России провалятся в преисподнюю. Россия - дом Пресвятой Богородицы, разве не очищает хозяйка свой дом к празднику, так и Россию Божия матерь к пришествию Сына очистит и украсит.
Вернулся Юра. Огромный, с огромным ружьем, в сапогах сорок последнего размера, он действовал успокаивающе: с таким не пропадем.
- Уток пожалел? - спросил я.
- Далеко. Я ходил, медведя с лежки спугнул. И следы куниц, подбирали за ним объедки. Надо будет зимой завалить.
- Жалко же.
- Мясо сладкое, - Юра даже зажмурился. - Сваришь, поешь, можно босиком на снег идти, жар распирает.
- Ну, что наша рыбачка Галя? - спросил Стас.
- Пусто. Говорит, сама придет.
- Нет, надо спасать, надо вытаскивать. - Идем, - позвал он меня, - идем скорее, а то еще поймает.
По знакомой тропинке спустились к реке, свернули к месту, где ловила Галина Васильевна. Она стояла в воде, в ватных брюках, высоких сапогах, меховой куртке с капюшоном и все бросала и бросала.
- У нее катушка плохо работает, - присмотрелся Стас. - Но смотри какое упорство. Это северный вариант скифской бабы. - Галя, - закричал он, - пошли, мы и на тебя наловили.
Галина Васильевна горестно поглядела на нас, покорно вышла из реки и стала разбирать спиннинг.
- Ничего мы не поймали, Галина Васильевна, - честно сказал я.
- Все из-за него, - указал на меня Стас. - Не хотел уху готовить, заговор знает, отвел рыбку, такой он вятич московский.
- Я себя, конечно, виню в неулове, виню и прощения прошу. Но чтобы Стас, чтоб я не захотел уху готовить, это ты меня очень сильно обидел. Это надо было долго думать, как меня обидеть. Уху! Готовить! На костре! В лесотундре! Да ради этого можно было и пешком сюда приползти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
- Почему? - спросил Стас.
- Не успел объяснить, умер.
- Сейчас выдумал? - спросил Стас.
- Разве плохо?
- Ничего меня сейчас не веселит, - вздохнул Стас. - Действительно, Макариха. Так же вот мужик рыбачил-рыбачил, измучился, плюнул и говорит реке: ну, ты чистая Макариха. Вредная. Ну чего в такой реке не быть? Чистая, перекатистая, летом тучи корма над водой. Ох, не видел ты как хариус кормится. - Стас решительно встал: - К костру! Но иди первый: если Галя поймала, дашь знак, я от позора уйду в тундру. Принесешь мне чего-нибудь поесть и телогрейку. Да, лучше спальник.
- Ты серьезно, что ли? - я даже запнулся о кочку.
- Серьезно. Быть рядом с рыбой, которую не поймал, это... это морально тяжело.
- А бросить нас на ночь - аморально.
Стас закряхтел:
- Давай лучше о литературе. Никогда я еще так не рыбачил.
- Давай о пень-клубе, - предложил я, - как раз проходим около погибающего от времени пенька. Мы с тобой два дерева, остальные пни, как пели мы в юности. Смотрел передачу о них? Давно же я их никого не видел. Битов весь седой...
- Мы тоже не раскудрявились.
- Естественно. Но мы хоть без бабочек, мы хотя бы спасителей из себя не воображаем, гуманистов. Оказывается они "не расстреливали несчастных по темницам", оказывается, им то, что в Чечне, не нравится. Там у них всех почестнее показался мне Юз Алешковский. Я с ним у Владимова познакомился. Правда, как-то коробило, что непрерывно матерился. Как Астафьев, только еще грязнее. Так вот, Алешковский, по крайней мере, честно говорит: "Я пришел выпить и закусить на халяву пен-клуба". Недавно Глеб Горбовский в интервью о Битове говорит: "Пишет какую-то невнятину, а как хорошо когда-то писал. "Аптекарский остров", например". Добавлю и "Афродиту". А вот уже в "Уроках Армении" меня царапнуло, когда он приводит слова Сарьяна: "Я понимаю, откуда армяне, понимаю, откуда евреи. Но откуда русские?"
- Неужели и Славка поймал? - спросил Стас с тоской. - Застрелюсь. Иди вперед.
По еле заметной тропинке в низком и тонком, но частом ельнике я вышел к вагончику. Около него пылал костер, внутри вагончика топилась огромная круглая печка. Громко каркал ворон. Слава, не видя еще меня, пел: "Ах, проводница, принеси мне крепкий чай. Я так давно не пил плохого чаю. Ах, проводница, постели-ка мне постель, я так давно не спал в чужой постели..."
- Гитару не взяли, - сказал он, завидя меня. - Это шепиловская железнодорожная".
- Еще бы и гитару, - сказал я тоном старшего брата. - Это уж был б совсем туризм. Ну, поймал золотую рыбку?
- Не только не поймал, но и блесну оторвал. А Станислав Юрьевич? Еще ловит?
- А Галина Васильевна?
- За ней Юра пошел.
- Чай заваривал?
- Первое дело. Тут нам его пять сортов положили, выбирайте. Кофе трех видов, какао.
- Значит, не поймал, - сказал я громко. - И рыбу мы всю отдали вертолетчикам. На рыбалке и без рыбы. Пойду за начальником.
Но Стас уже сам шел навстречу. Разделся, заменил мокрые брюки, сменил рубашку, переобулся в сухие ботинки. Все молча. Угрюмо проговорил: - Блокнот есть у тебя? Запишешь мои последние слова. Когда сочиню. - А пока не сочинил, отвлекись на тему ловцов человеческих душ. Возрази и поддержи вот в чем: литературный фонд я понимаю, Академию словесности, пусть даже изящной, понимаю. Хотя это, конечно, уступка тщеславию. Но пусть. Премии же множатся, лауреатов уже больше, чем писателей, но и это можно понять. А союз писателей? Создан был явно идеологической мыслью сплочения во имя прославления гегемона, так ведь? Сейчас его лихорадит, это естественно. Вроде хорошо ездить, проводить пленумы, секретариаты, круглые столы, со сцены вещать. Все же умные. А толку ноль целых и очень много нолей сотых. Охват умов минимален. Говорим единомышленникам, никого не обращаем в нашу веру. Сегодня в ЦДЛ полный зал на Карташову, на кого еще? А завтра и сто раз после завтра полные залы на скалозубство шифриных, хазановых, задворновых. Конечно, приходится вспомнить, что если из сотни русских один останется верен России, то она не пропадет. Отсюда слова: остатние люди. Но есть ли они? Повсеместно пьянство как общая забастовка и ответ на реформы, наркомания как средство уйти от ужасов бытия, пропаганда разврата как заработка, пропаганда разврата как развлечения, пропаганда наглости как предприимчивости, всюду иудейское поклонение змеиному шелесту доллара, заменившему золотого тельца... есть от чего уныть. Но так же всегда было.
- Нет, нет, - возразил Стас, - так впервые. Впервые государственная машина работает против государства, вот что.
- Тем более, значит, не здесь наша жизнь, - ухватился я за спасительную мысль. - Наша жизнь в Святой Руси, есть же она. Но, конечно, и земную нельзя отдавать. Только, если уподоблять Россию храму, то вспомним Иоанна Златоустого: "Не храм освящает собравшихся, а собравшиеся освящают храм". Вот и представим, кто собрался. Вот тут и продохнись и протолкнись к алтарю. Не пустят. Одна надежда на вознесение, на бестелесность, на то, что ненавистники России провалятся в преисподнюю. Россия - дом Пресвятой Богородицы, разве не очищает хозяйка свой дом к празднику, так и Россию Божия матерь к пришествию Сына очистит и украсит.
Вернулся Юра. Огромный, с огромным ружьем, в сапогах сорок последнего размера, он действовал успокаивающе: с таким не пропадем.
- Уток пожалел? - спросил я.
- Далеко. Я ходил, медведя с лежки спугнул. И следы куниц, подбирали за ним объедки. Надо будет зимой завалить.
- Жалко же.
- Мясо сладкое, - Юра даже зажмурился. - Сваришь, поешь, можно босиком на снег идти, жар распирает.
- Ну, что наша рыбачка Галя? - спросил Стас.
- Пусто. Говорит, сама придет.
- Нет, надо спасать, надо вытаскивать. - Идем, - позвал он меня, - идем скорее, а то еще поймает.
По знакомой тропинке спустились к реке, свернули к месту, где ловила Галина Васильевна. Она стояла в воде, в ватных брюках, высоких сапогах, меховой куртке с капюшоном и все бросала и бросала.
- У нее катушка плохо работает, - присмотрелся Стас. - Но смотри какое упорство. Это северный вариант скифской бабы. - Галя, - закричал он, - пошли, мы и на тебя наловили.
Галина Васильевна горестно поглядела на нас, покорно вышла из реки и стала разбирать спиннинг.
- Ничего мы не поймали, Галина Васильевна, - честно сказал я.
- Все из-за него, - указал на меня Стас. - Не хотел уху готовить, заговор знает, отвел рыбку, такой он вятич московский.
- Я себя, конечно, виню в неулове, виню и прощения прошу. Но чтобы Стас, чтоб я не захотел уху готовить, это ты меня очень сильно обидел. Это надо было долго думать, как меня обидеть. Уху! Готовить! На костре! В лесотундре! Да ради этого можно было и пешком сюда приползти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14