Должно быть, они и вправду были прелестны, думается мне теперь, если уж я не возненавидела их в то время! Неужели раздражение в конце концов все же прорвалось бы у меня, если бы помощь не пришла так скоро? Но не все ли это равно, ибо помощь пришла. Я называю это помощью, хотя она принесла лишь такое облегчение, какое приносит гроза в душный день или внезапная разрядка при напряжении. По крайней мере, это была перемена, и она пришла неожиданно и мгновенно.
XIV
В одно воскресное утро, направляясь в церковь, я шла рядом с Майлсом, а впереди была миссис Гроуз с его сестрой – мы их отлично видели. День был свежий, ясный, первый из многих, ожидающих нас впереди; с ночи слегка морозило, и в бодрящем осеннем воздухе почти весело звучали колокола. Не странно ли, что в такую минуту меня больше всего занимало и даже трогало, вызывая чувство благодарности, послушание моих маленьких воспитанников. Почему они никогда не противились моему неуклонному, моему вечному присутствию? Что-то говорило мне, что я слишком опекаю мальчика, и, судя по тому, как мои спутницы чинно шествовали впереди, меры против возможного бунта были мною приняты. Я походила на тюремщика, готового к неожиданностям и побегам. Но все это относилось – я хочу сказать, их великолепная капитуляция – как раз к тому особенному строю событий, который был самым ужасным. В воскресном наряде работы дядюшкиного портного, которому дана была полная воля и который имел пристрастие к изящным жилетам и уважал величие своего маленького заказчика, у Майлса был настолько независимый вид, он настолько явно сознавал себя взрослым мужчиной и вельможей, что, если бы он вдруг потребовал для себя свободы, я бы не нашлась, что ответить. По странной игре случая в ту минуту я размышляла, как мне быть, если произойдет неминуемый переворот. Называю это переворотом, потому что вижу теперь, как с первым же словом мальчика поднялся занавес над последним действием моей драмы, и катастрофа ускорилась.
– Послушайте, дорогая, – очаровательно начал он, – скажите, пожалуйста, когда же все-таки я вернусь в школу?
На бумаге эта фраза кажется довольно безобидной, особенно произнесенная нежным, тоненьким голоском и небрежным тоном, каким он говорил, бросая интонации, словно розы, со всеми собеседниками, а особенно с вечной своей гувернанткой. В этих интонациях было что-то такое, отчего собеседник всегда «попадался»; попалась и я, и притом настолько основательно, что сразу остановилась как вкопанная, словно одно из деревьев парка упало мне поперек дороги. И тут же между нами возникло нечто новое; он прекрасно понимал, что я это чувствую, хотя оставался таким же простодушным и обаятельным, как и всегда. Я не сразу нашла ответ и поняла, что он видит в этом свое преимущество. Я так замешкалась в поисках нужных слов, что у него хватило времени спустя минуту улыбнуться своей искательной и все же неопределенной улыбкой и сказать:
– Знаете ли, моя дорогая, быть всегда с дамой для мальчика…
В разговоре со мной слова «моя дорогая» не сходили у него с языка, и ничто не могло бы выразить точнее тот оттенок чувства, который мне хотелось внушить моим воспитанникам, чем ласковая фамильярность этих слов. Они были так непринужденно почтительны.
Но как остро я почувствовала, что сейчас должна выбирать выражения особенно осторожно! Помню, я постаралась засмеяться, чтобы выиграть время, и подметила на этом прекрасном лице, какое впечатление произвел на мальчика мой странный, отталкивающий вид!
– И всегда с одной и той же дамой? – спросила я. Он даже не поморщился и не сморгнул. В сущности, между нами все стало ясно, все раскрылось.
– Да, конечно, она самая настоящая леди, но в конце концов ведь я же мальчик, как вы не понимаете… который… ну, растет, что ли.
Минуту я постояла с ним и ласково ответила:
– Да, ты растешь.
Но какой беспомощной я себя чувствовала! До сего дня у меня осталась убийственная мысль, что он, видимо, понимал это и забавлялся этим.
– И ведь вы не можете сказать, что я плохо себя вел, правда?
Я положила руку ему на плечо – я чувствовала, что лучше было бы идти дальше, но не в силах была сделать ни шагу.
– Нет, Майлс, этого я не могу сказать.
– Кроме, знаете ли, той одной ночи!…
– Той одной ночи? – Я не могла смотреть на него так же прямо, как он смотрел на меня.
– Ну да, когда я сошел вниз и вышел из дома.
– Ax, да. Но я не помню, зачем ты это сделал.
– Не помните? – Он говорил с милой капризностью ребяческого упрека. – Да для того, чтобы показать вам, что я могу быть и таким.
– Да, разумеется!
– Я и теперь могу.
Я подумала, что мне, быть может, удастся сохранить самообладание.
– Разумеется. Но ты этого не сделаешь.
– Да, то уже не повторится больше. То были сущие пустяки.
– То были пустяки, – сказала я. – Однако нам пора в церковь.
Взяв меня под руку, он двинулся со мной дальше.
– Так когда же я вернусь в школу? Я обдумывала свой ответ с самым авторитетным видом.
– Тебе было хорошо в школе?
Он слегка призадумался.
– Мне везде неплохо.
– Ну, что ж, если тебе и здесь неплохо… – произнесла я дрожащим голосом.
– Да, но это еще не все! Конечно, вы очень много всего знаете…
– Но ты намекаешь, что и сам знаешь, пожалуй, не меньше? – отважилась я заметить, когда он замолчал.
– И половины того не знаю, что хотел бы знать, – честно сознался Майлс.
– Но дело не только в этом.
– В чем же тогда?
– Ну… я хочу видеть жизнь.
– Понимаю, понимаю…
Мы дошли до места, откуда видны были церковь и люди на пути туда, в том числе несколько слуг из усадьбы, которые толпились у входа, ожидая нас. Я прибавила шагу; мне хотелось уже быть в церкви, прежде чем разговор между нами зайдет дальше; я жаждала того часа, когда ему придется молчать, и мечтала о тихом сумраке церковной скамьи и о почти духовной поддержке подушечки, на которой можно будет преклонить колени. Мне казалось, что я прямо-таки бегу от смятения, в которое он вот-вот ввергнет меня; но он меня опередил, когда, перед самым входом на церковный двор, вдруг бросил:
– Мне нужно быть с такими, как я!
Это буквально заставило меня рвануться вперед.
– Таких, как ты, немного, Майлс! – И я засмеялась. – Разве только милая малютка Флора!
– Вы и в самом деле равняете меня с маленькой девочкой?
Тут я ощутила, что позиция моя слаба.
– А разве ты не любишь нашу милую Флору?
– Если бы я ее не любил… и вас тоже. Если бы я не любил!… – повторил он, словно отступая для прыжка, но так явно не договаривая, что, когда мы вошли за ограду, нам понадобилась еще одна остановка, и он заставил меня остановиться, крепко сжав мою руку. Миссис Гроуз и Флора уже пошли в церковь, остальные молящиеся последовали за ними, а мы на минуту остались одни в тесноте старых могил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
XIV
В одно воскресное утро, направляясь в церковь, я шла рядом с Майлсом, а впереди была миссис Гроуз с его сестрой – мы их отлично видели. День был свежий, ясный, первый из многих, ожидающих нас впереди; с ночи слегка морозило, и в бодрящем осеннем воздухе почти весело звучали колокола. Не странно ли, что в такую минуту меня больше всего занимало и даже трогало, вызывая чувство благодарности, послушание моих маленьких воспитанников. Почему они никогда не противились моему неуклонному, моему вечному присутствию? Что-то говорило мне, что я слишком опекаю мальчика, и, судя по тому, как мои спутницы чинно шествовали впереди, меры против возможного бунта были мною приняты. Я походила на тюремщика, готового к неожиданностям и побегам. Но все это относилось – я хочу сказать, их великолепная капитуляция – как раз к тому особенному строю событий, который был самым ужасным. В воскресном наряде работы дядюшкиного портного, которому дана была полная воля и который имел пристрастие к изящным жилетам и уважал величие своего маленького заказчика, у Майлса был настолько независимый вид, он настолько явно сознавал себя взрослым мужчиной и вельможей, что, если бы он вдруг потребовал для себя свободы, я бы не нашлась, что ответить. По странной игре случая в ту минуту я размышляла, как мне быть, если произойдет неминуемый переворот. Называю это переворотом, потому что вижу теперь, как с первым же словом мальчика поднялся занавес над последним действием моей драмы, и катастрофа ускорилась.
– Послушайте, дорогая, – очаровательно начал он, – скажите, пожалуйста, когда же все-таки я вернусь в школу?
На бумаге эта фраза кажется довольно безобидной, особенно произнесенная нежным, тоненьким голоском и небрежным тоном, каким он говорил, бросая интонации, словно розы, со всеми собеседниками, а особенно с вечной своей гувернанткой. В этих интонациях было что-то такое, отчего собеседник всегда «попадался»; попалась и я, и притом настолько основательно, что сразу остановилась как вкопанная, словно одно из деревьев парка упало мне поперек дороги. И тут же между нами возникло нечто новое; он прекрасно понимал, что я это чувствую, хотя оставался таким же простодушным и обаятельным, как и всегда. Я не сразу нашла ответ и поняла, что он видит в этом свое преимущество. Я так замешкалась в поисках нужных слов, что у него хватило времени спустя минуту улыбнуться своей искательной и все же неопределенной улыбкой и сказать:
– Знаете ли, моя дорогая, быть всегда с дамой для мальчика…
В разговоре со мной слова «моя дорогая» не сходили у него с языка, и ничто не могло бы выразить точнее тот оттенок чувства, который мне хотелось внушить моим воспитанникам, чем ласковая фамильярность этих слов. Они были так непринужденно почтительны.
Но как остро я почувствовала, что сейчас должна выбирать выражения особенно осторожно! Помню, я постаралась засмеяться, чтобы выиграть время, и подметила на этом прекрасном лице, какое впечатление произвел на мальчика мой странный, отталкивающий вид!
– И всегда с одной и той же дамой? – спросила я. Он даже не поморщился и не сморгнул. В сущности, между нами все стало ясно, все раскрылось.
– Да, конечно, она самая настоящая леди, но в конце концов ведь я же мальчик, как вы не понимаете… который… ну, растет, что ли.
Минуту я постояла с ним и ласково ответила:
– Да, ты растешь.
Но какой беспомощной я себя чувствовала! До сего дня у меня осталась убийственная мысль, что он, видимо, понимал это и забавлялся этим.
– И ведь вы не можете сказать, что я плохо себя вел, правда?
Я положила руку ему на плечо – я чувствовала, что лучше было бы идти дальше, но не в силах была сделать ни шагу.
– Нет, Майлс, этого я не могу сказать.
– Кроме, знаете ли, той одной ночи!…
– Той одной ночи? – Я не могла смотреть на него так же прямо, как он смотрел на меня.
– Ну да, когда я сошел вниз и вышел из дома.
– Ax, да. Но я не помню, зачем ты это сделал.
– Не помните? – Он говорил с милой капризностью ребяческого упрека. – Да для того, чтобы показать вам, что я могу быть и таким.
– Да, разумеется!
– Я и теперь могу.
Я подумала, что мне, быть может, удастся сохранить самообладание.
– Разумеется. Но ты этого не сделаешь.
– Да, то уже не повторится больше. То были сущие пустяки.
– То были пустяки, – сказала я. – Однако нам пора в церковь.
Взяв меня под руку, он двинулся со мной дальше.
– Так когда же я вернусь в школу? Я обдумывала свой ответ с самым авторитетным видом.
– Тебе было хорошо в школе?
Он слегка призадумался.
– Мне везде неплохо.
– Ну, что ж, если тебе и здесь неплохо… – произнесла я дрожащим голосом.
– Да, но это еще не все! Конечно, вы очень много всего знаете…
– Но ты намекаешь, что и сам знаешь, пожалуй, не меньше? – отважилась я заметить, когда он замолчал.
– И половины того не знаю, что хотел бы знать, – честно сознался Майлс.
– Но дело не только в этом.
– В чем же тогда?
– Ну… я хочу видеть жизнь.
– Понимаю, понимаю…
Мы дошли до места, откуда видны были церковь и люди на пути туда, в том числе несколько слуг из усадьбы, которые толпились у входа, ожидая нас. Я прибавила шагу; мне хотелось уже быть в церкви, прежде чем разговор между нами зайдет дальше; я жаждала того часа, когда ему придется молчать, и мечтала о тихом сумраке церковной скамьи и о почти духовной поддержке подушечки, на которой можно будет преклонить колени. Мне казалось, что я прямо-таки бегу от смятения, в которое он вот-вот ввергнет меня; но он меня опередил, когда, перед самым входом на церковный двор, вдруг бросил:
– Мне нужно быть с такими, как я!
Это буквально заставило меня рвануться вперед.
– Таких, как ты, немного, Майлс! – И я засмеялась. – Разве только милая малютка Флора!
– Вы и в самом деле равняете меня с маленькой девочкой?
Тут я ощутила, что позиция моя слаба.
– А разве ты не любишь нашу милую Флору?
– Если бы я ее не любил… и вас тоже. Если бы я не любил!… – повторил он, словно отступая для прыжка, но так явно не договаривая, что, когда мы вошли за ограду, нам понадобилась еще одна остановка, и он заставил меня остановиться, крепко сжав мою руку. Миссис Гроуз и Флора уже пошли в церковь, остальные молящиеся последовали за ними, а мы на минуту остались одни в тесноте старых могил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35