Пока эти мгновения длились, меня пронзило странным холодом чувство, что это я здесь незваная гостья. Бурно восстав против этого и прямо к ней обращаясь, я крикнула: «Вы ужасная, жалкая женщина!» – и услышала собственный крик; через открытую дверь он разнесся по коридору и дальше по всему пустому дому. Она посмотрела на меня так, будто слышала мой крик, но я уже пришла в себя и замолчала. Через минуту в комнате не было ничего, кроме солнечного сияния и чувства, что мне должно здесь остаться.
XVI
Я была совершенно уверена, что возвращение моих питомцев будет отмечено шумным проявлением чувств, и опять разволновалась, когда увидела, что они замалчивают мое отсутствие. Вместо того чтобы шутливо упрекать меня и ласкаться ко мне, они даже не обмолвились о том, что я их бросила, и видя, что и миссис Гроуз тоже молчит, я стала вглядываться в странное выражение ее лица. Я была уверена, что они чем-то купили ее молчание, однако я решила нарушить его при первом же удобном случае. Такой случай выдался перед чаем: я улучила пять минут наедине с ней в ее комнате, когда уже смеркалось и пахло свежеиспеченным хлебом, но у нее все уже было прибрано, царил полный порядок, и она сидела перед камином в тягостном раздумье. Такой я вижу ее и сейчас, такой она лучше всего представляется мне, глядящей в огонь со своего кресла в сумрачной, с отсветами пламени комнате, как на картине, изображающей отдых после уборки – ящики стола задвинуты, заперты, покой нерушим.
– Да, они просили меня ничего не говорить и, чтобы их не огорчать, пока они были в церкви, я, разумеется, пообещала им. Но что с вами такое случилось?
– Я пошла только проводить вас и прогуляться, – ответила я. – А потом мне пришлось вернуться, чтобы встретить одну знакомую. – Она явно удивилась.
– У вас есть тут знакомые?
– О да, у меня их двое! – Я улыбнулась. – Но дети объяснили вам, в чем дело?…
– Почему не надо было поминать об вашем уходе? Да, они сказали, что вам это будет приятнее. Вам это правда приятнее?
Выражение моего лица ее растрогало.
– Нет, мне это совсем не приятно! – Но я тут же прибавила: – А они сказали, почему мне это должно быть приятнее?
– Нет, мистер Майлс сказал только: «Мы не должны делать ничего, что ей неприятно».
– Хотелось бы мне, чтоб он так и делал! А что же сказала Флора?
– Мисс Флора такая милочка. Она сказала: «О, конечно, конечно!» И я то же самое сказала.
Я подумала с минуту.
– Вы тоже такая милочка – я всех вас так и слышу. Но тем не менее между мной и Майлсом теперь все разладилось.
– Все разладилось? – Моя собеседница уставилась на меня. – Но что именно, мисс?
– Все. Это уже не имеет значения. Я уже решилась. Ведь я, дорогая моя, – продолжала я, – вернулась домой, чтобы объясниться с мисс Джессел.
К этому времени у меня уже вошло в привычку, прежде чем коснуться этой темы с миссис Гроуз, постараться, в полном смысле слова, подчинить ее себе; так что даже сейчас, когда она услышала мои слова и заморгала, храбрясь, я могла заставить ее держаться более или менее стойко.
– Объясниться? Вы хотите сказать, что она с вами говорила?
– Да, дошло и до этого. Когда я вернулась, я застала ее в классной комнате.
– И что же она вам сказала?
Я и сейчас как будто слышу эту добрую женщину в ее простодушном изумлении.
– Что она терпит адские муки!… То, что представилось ей за этими словами, вот эта картина и вправду ошеломила ее.
– Вы хотите сказать, – запинаясь проговорила она, – муки отверженных?
– Да, отверженных. Обреченных. И вот поэтому она хочет разделить эти муки… – Я и сама запнулась, представив себе этот ужас.
Но моя собеседница, не столь поддававшаяся воображению, не отставала от меня.
– Разделить муки с кем?…
– С Флорой. – Не будь я готова ко всему, миссис Гроуз, наверно, отшатнулась бы от меня, услышав это. Но я держала ее в руках, мне надо было убедить ее. – Как я уже сказала вам, что бы там ни было, это не имеет значения.
– Потому что вы уже решились. Но на что?
– На все.
– А что значит «все»?
– Ну ясно, это значит, послать за их дядей.
– Ох, мисс, пошлите, ради бога, – вырвалось у моей собеседницы.
– Да, я и пошлю, пошлю! Вижу, что это единственный выход. А то, что у меня с Майлсом, как я вам сказала, все «разладилось» и он думает, что меня это отпугнет и он на этом выиграет, – то он увидит, что ошибся. Да, да, его дядя все от меня узнает тут на месте, и даже, если это понадобится, в его присутствии, потому что, если меня можно упрекнуть в том, что я так ничего и не предприняла насчет школы…
– Да, мисс? – понукала меня миссис Гроуз.
– Так причина этому – вот этот ужас. По-видимому, для бедняжки оказалось слишком много этих ужасов, и не удивительно, что она растерялась.
– Э-э… Но… о чем вы?
– Ну вот хотя бы о письме из его бывшей школы.
– Вы покажете письмо милорду?
– Я должна была сразу же это сделать.
– Ох, нет! – решительно ответила миссис Гроуз.
– Я скажу ему, – продолжала я, не сдаваясь, – что не могу взять на себя такое дело, хлопотать за ребенка, которого исключили…
– Ведь мы же не знали за что! – прервала меня миссис Гроуз.
– За испорченность. За что же еще – ведь он такой умница, очаровательный, просто совершенство? Разве он глупый? Неряха? Или калека? Разве он злой по натуре? Он прелестный – значит, только и может быть одно, – вот это-то и раскроет все. В конце концов виноват их дядя. Если он оставил здесь таких людей…
– Он же и вправду их совсем не знал. Это я виновата.
Она побледнела.
– Нет, вы не должны пострадать, – возразила я.
– Дети, вот кто не должен пострадать! – воскликнула она.
Я промолчала; мы глядели друг на друга.
– Так что же я могу ему сказать?
– Вам ничего не надо говорить. Я сама ему скажу.
Я задумалась.
– Вы хотите ему написать? – И тут же спохватилась, вспомнив, что писать она не умеет. – Как же вы дадите ему знать?
– Я поговорю с управляющим. Он напишет.
– И, по-вашему, он должен написать все, что мы знаем?
Мой вопрос, не совсем умышленно с моей стороны, прозвучал так язвительно, что мигом сломил ее сопротивление. На глазах у нее опять навернулись слезы.
– Ах, мисс, напишите вы сами!
– Хорошо, напишу сегодня же, – наконец ответила я.
И на этом мы расстались.
XVII
К вечеру я дошла до того, что решилась уже приступить к делу. Погода опять переменилась, поднялся сильный ветер, и я при свете лампы, рядом со спящей Флорой, долго сидела перед чистым листом бумаги, прислушиваясь к стуку дождя и порывам ветра. Наконец я вышла из комнаты, захватив свечу, пересекла коридор и с минуту прислушивалась у двери Майлса. Постоянно преследуемая неотступным наваждением, я не могла не прислушаться – не выдаст ли он чем-нибудь, что не спит, и тут же услышала, правда, не совсем то, что я ожидала, – звонкий голос Майлса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
XVI
Я была совершенно уверена, что возвращение моих питомцев будет отмечено шумным проявлением чувств, и опять разволновалась, когда увидела, что они замалчивают мое отсутствие. Вместо того чтобы шутливо упрекать меня и ласкаться ко мне, они даже не обмолвились о том, что я их бросила, и видя, что и миссис Гроуз тоже молчит, я стала вглядываться в странное выражение ее лица. Я была уверена, что они чем-то купили ее молчание, однако я решила нарушить его при первом же удобном случае. Такой случай выдался перед чаем: я улучила пять минут наедине с ней в ее комнате, когда уже смеркалось и пахло свежеиспеченным хлебом, но у нее все уже было прибрано, царил полный порядок, и она сидела перед камином в тягостном раздумье. Такой я вижу ее и сейчас, такой она лучше всего представляется мне, глядящей в огонь со своего кресла в сумрачной, с отсветами пламени комнате, как на картине, изображающей отдых после уборки – ящики стола задвинуты, заперты, покой нерушим.
– Да, они просили меня ничего не говорить и, чтобы их не огорчать, пока они были в церкви, я, разумеется, пообещала им. Но что с вами такое случилось?
– Я пошла только проводить вас и прогуляться, – ответила я. – А потом мне пришлось вернуться, чтобы встретить одну знакомую. – Она явно удивилась.
– У вас есть тут знакомые?
– О да, у меня их двое! – Я улыбнулась. – Но дети объяснили вам, в чем дело?…
– Почему не надо было поминать об вашем уходе? Да, они сказали, что вам это будет приятнее. Вам это правда приятнее?
Выражение моего лица ее растрогало.
– Нет, мне это совсем не приятно! – Но я тут же прибавила: – А они сказали, почему мне это должно быть приятнее?
– Нет, мистер Майлс сказал только: «Мы не должны делать ничего, что ей неприятно».
– Хотелось бы мне, чтоб он так и делал! А что же сказала Флора?
– Мисс Флора такая милочка. Она сказала: «О, конечно, конечно!» И я то же самое сказала.
Я подумала с минуту.
– Вы тоже такая милочка – я всех вас так и слышу. Но тем не менее между мной и Майлсом теперь все разладилось.
– Все разладилось? – Моя собеседница уставилась на меня. – Но что именно, мисс?
– Все. Это уже не имеет значения. Я уже решилась. Ведь я, дорогая моя, – продолжала я, – вернулась домой, чтобы объясниться с мисс Джессел.
К этому времени у меня уже вошло в привычку, прежде чем коснуться этой темы с миссис Гроуз, постараться, в полном смысле слова, подчинить ее себе; так что даже сейчас, когда она услышала мои слова и заморгала, храбрясь, я могла заставить ее держаться более или менее стойко.
– Объясниться? Вы хотите сказать, что она с вами говорила?
– Да, дошло и до этого. Когда я вернулась, я застала ее в классной комнате.
– И что же она вам сказала?
Я и сейчас как будто слышу эту добрую женщину в ее простодушном изумлении.
– Что она терпит адские муки!… То, что представилось ей за этими словами, вот эта картина и вправду ошеломила ее.
– Вы хотите сказать, – запинаясь проговорила она, – муки отверженных?
– Да, отверженных. Обреченных. И вот поэтому она хочет разделить эти муки… – Я и сама запнулась, представив себе этот ужас.
Но моя собеседница, не столь поддававшаяся воображению, не отставала от меня.
– Разделить муки с кем?…
– С Флорой. – Не будь я готова ко всему, миссис Гроуз, наверно, отшатнулась бы от меня, услышав это. Но я держала ее в руках, мне надо было убедить ее. – Как я уже сказала вам, что бы там ни было, это не имеет значения.
– Потому что вы уже решились. Но на что?
– На все.
– А что значит «все»?
– Ну ясно, это значит, послать за их дядей.
– Ох, мисс, пошлите, ради бога, – вырвалось у моей собеседницы.
– Да, я и пошлю, пошлю! Вижу, что это единственный выход. А то, что у меня с Майлсом, как я вам сказала, все «разладилось» и он думает, что меня это отпугнет и он на этом выиграет, – то он увидит, что ошибся. Да, да, его дядя все от меня узнает тут на месте, и даже, если это понадобится, в его присутствии, потому что, если меня можно упрекнуть в том, что я так ничего и не предприняла насчет школы…
– Да, мисс? – понукала меня миссис Гроуз.
– Так причина этому – вот этот ужас. По-видимому, для бедняжки оказалось слишком много этих ужасов, и не удивительно, что она растерялась.
– Э-э… Но… о чем вы?
– Ну вот хотя бы о письме из его бывшей школы.
– Вы покажете письмо милорду?
– Я должна была сразу же это сделать.
– Ох, нет! – решительно ответила миссис Гроуз.
– Я скажу ему, – продолжала я, не сдаваясь, – что не могу взять на себя такое дело, хлопотать за ребенка, которого исключили…
– Ведь мы же не знали за что! – прервала меня миссис Гроуз.
– За испорченность. За что же еще – ведь он такой умница, очаровательный, просто совершенство? Разве он глупый? Неряха? Или калека? Разве он злой по натуре? Он прелестный – значит, только и может быть одно, – вот это-то и раскроет все. В конце концов виноват их дядя. Если он оставил здесь таких людей…
– Он же и вправду их совсем не знал. Это я виновата.
Она побледнела.
– Нет, вы не должны пострадать, – возразила я.
– Дети, вот кто не должен пострадать! – воскликнула она.
Я промолчала; мы глядели друг на друга.
– Так что же я могу ему сказать?
– Вам ничего не надо говорить. Я сама ему скажу.
Я задумалась.
– Вы хотите ему написать? – И тут же спохватилась, вспомнив, что писать она не умеет. – Как же вы дадите ему знать?
– Я поговорю с управляющим. Он напишет.
– И, по-вашему, он должен написать все, что мы знаем?
Мой вопрос, не совсем умышленно с моей стороны, прозвучал так язвительно, что мигом сломил ее сопротивление. На глазах у нее опять навернулись слезы.
– Ах, мисс, напишите вы сами!
– Хорошо, напишу сегодня же, – наконец ответила я.
И на этом мы расстались.
XVII
К вечеру я дошла до того, что решилась уже приступить к делу. Погода опять переменилась, поднялся сильный ветер, и я при свете лампы, рядом со спящей Флорой, долго сидела перед чистым листом бумаги, прислушиваясь к стуку дождя и порывам ветра. Наконец я вышла из комнаты, захватив свечу, пересекла коридор и с минуту прислушивалась у двери Майлса. Постоянно преследуемая неотступным наваждением, я не могла не прислушаться – не выдаст ли он чем-нибудь, что не спит, и тут же услышала, правда, не совсем то, что я ожидала, – звонкий голос Майлса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35