Вместе с невестой он получил Берестье, которым некогда владел его отец, но был лишен владения за непокорность Киеву.
Князь Юрий тогда был зрелым мужчиной, уже овдовевшим, а Прямиславе исполнилось всего десять лет. Но она была еще не самой молодой невестой на Руси – случалось, венчали и семилетних. Конечно, десятилетняя невеста не могла как следует осознать смысл и значение происходящей в ее жизни перемены. Прямиславе хорошо запомнилось, как мать со слезами прощалась с ней, точно предчувствуя, что больше ее не увидит, – княгиня Градислава Глебовна умерла через четыре года после свадьбы дочери. Отец и мать со своими боярами и их женами провожали ее по дороге к жениху целый день и все никак не могли расстаться. Мала, слишком мала была их дочь для того, чтобы покинуть родительское гнездо и вить свое собственное. Но вот родители простились и повернули назад, дальше ее провожали туровские бояре с женами, присланные за ней берестейские бояре с женами, но единственным близким человеком для Прямиславы осталась нянька Зорчиха. Отец, мать, младшая сестра Верхуслава, которая по глупости так завидовала, что Прямислава уже взрослая, – все родное и близкое осталось где-то на другом краю света, а впереди ждало только чужое и холодное. Маленькая невеста плакала всю дорогу от страха и тоски, а Зорчиха утешала ее рассказами о ее будущей славе, чести и богатстве. Нянька уверяла, что «муж», то есть князь Юрий Ярославич, будет любить ее и беречь, как отец. Про себя Зорчиха, должно быть, думала, что кое-какое сходство с Вячеславом Владимировичем и правда имеется: жених был старше Прямиславы на двадцать пять лет и свободнейшим образом годился ей в отцы.
Саму свадьбу Прямислава помнила плохо, и хуже всего венчание, где ей на палец надели слишком широкое кольцо, а потом Зорчиха его спрятала, чтобы ребенок не потерял. Но десятилетняя девочка, конечно, не годилась в жены мужчине на четвертом десятке. Сразу из церкви ее проводили в Апраксин-Мухавецкий монастырь – взрослеть и ждать «поры», то есть возраста, когда она на самом деле будет пригодна для брака. Здесь игуменствовала мать Евфимия, в миру княжна Добролюба Мстиславна, троюродная сестра Юрия Ярославича. Поначалу князь Юрий по праздникам навещал юную супругу, но потом его посещения стали все реже и наконец совсем прекратились. У него были дела, охоты, пиры, да и женщин он мог найти себе поинтересней, чем маленькая девочка, умеющая только играть в куклы и повторять за монахинями слова молитв.
Сейчас Прямиславе было уже семнадцать лет, о чем ее муж, кажется, и не вспоминал, а она очень смутно помнила его лицо. Апраксин-Мухавецкий монастырь стоял в самом городе, от княжьего двора его отделяли две улицы и торг. Поскольку Прямислава не собиралась становиться монахиней, игуменья никогда не ограничивала ее в прогулках, только просила не слишком наряжаться – пестрое мирское платье смотрелось бы неуместно в монастырских стенах. Роскошные ткани и шитые жемчугом повои, доставшиеся Прямиславе в приданое, хранились в сундуках под надежными замками, а одевалась Прямислава просто, как обычная горожанка. Брак считается полностью заключенным после «веселья», то есть свадебного пира, а Прямислава была лишь обвенчана, поэтому все эти годы продолжала заплетать девичью косу, только голову повязывала платком – по учению апостола Павла, согласно которому женскому полу надлежит иметь главу покровенну. И тем берестейским молодцам, что встречали ее на улицах и увязывались следом, привлеченные ее красотой и статью, не могло и в голову прийти, что эта девушка – их княгиня. Едва ли кто-то в городе вообще помнил, что у князя Юрия есть законная жена.
Разгульная жизнь мужа не была тайной для Прямиславы, как и то, кем он ее заменил. Теперь она не столько желала, сколько боялась того дня, когда он вспомнит-таки о своей законной жене и возьмет ее в дом.
– Чего же с него взять, голубка! – Нянька Зорчиха разводила руками: – Он с тобой обвенчан, и только, а живет один, как бобыль. Как же ему быть? Вот и блудит. Известное дело!
– Зачем тогда женился? – отвечала Прямислава. – Это я была дитя неразумное, за меня отец все решил. А он-то на четвертом десятке женился, заранее знал, как все будет! Если нужна жена, так искал бы настоящую, а не сватался к недоросточку!
– Ему не жена, а мир с Вячеславом Владимировичем нужен был! К отцу твоему он сватался, голубка моя! И отца не упрекай: мало ли крови Изяславичи всем попортили, а худой мир всяко лучше доброй ссоры.
– Продали меня за худой мир, а я теперь всему Берестью как посмешище живу!
– Терпи, голубка. Господь терпел и нам велел.
Но долго еще после случая на торгу Прямислава бледнела от негодования, вспоминая Вьялицу, наряженную в шелковую рубаху, с шелковыми лентами в косе, с пятью рядами блестящих бус на шее, с серебряными кольцами на висках и браслетами на обеих руках! Ее румяное самодовольное лицо, ее торжество, с которым она объявила себя чуть ли не берестейской княгиней, не зная, что настоящая княгиня стоит перед ней! Прямислава чуть не плакала от досады и унижения. Не хватало еще ей, княжне Рюриковне, встать на одну доску с этими… Ей, внучке англо-саксонской принцессы Гиды, ей, внучке Владимира Мономаха, родичи которого сидят на тронах в Византии, Польше, Венгрии, Швеции, князь Юрий предпочел вот эту… Прямислава не ревновала мужчину, которого совсем не знала и не могла любить, но не в силах была стерпеть мысль, что ее законное место занимает разряженная холопка.
– Да где бы он был теперь, князь Юрий, если бы мой дед князь Владимир ему берестейский стол не отдал! – бушевала Прямислава у себя в келье перед Зорчихой, которая слушала и горестно вздыхала, продолжая вязать чулок. – Жил бы сейчас из милости у какого-нибудь сильного князя при дворе, каждую полушку бы выпрашивал, рубахи бы носил с чужого плеча! Мой род его князем сделал, а он и меня обидел, и на отцовский стол теперь рот разевает! Дурная кровь эти Изяславичи, всех бы их под корень извести, чтобы и на племя не осталось!
А князь Юрий, не зная, как проклинает его собственная жена, был весел и доволен. Приняв посольство, звавшее его на туровский стол, он тут же стал собираться. В Берестье он вместо себя посадил своих троюродных братьев-сирот, Юрия Ярославича и Вячеслава Ярославича. Старшему из них было тринадцать лет, младшему – одиннадцать.
Дружину и челядь князь Юрий увел с собой. Прислал он было и за женой, но Прямислава наотрез отказалась ехать. Княгиню приводила в негодование мысль, что ее пытаются заставить за спиной у отца участвовать в захвате его владений, а кроме того, она не желала видеть Юрия Ярославича, который променял ее на купленных холопок и не похоже, чтобы раскаялся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Князь Юрий тогда был зрелым мужчиной, уже овдовевшим, а Прямиславе исполнилось всего десять лет. Но она была еще не самой молодой невестой на Руси – случалось, венчали и семилетних. Конечно, десятилетняя невеста не могла как следует осознать смысл и значение происходящей в ее жизни перемены. Прямиславе хорошо запомнилось, как мать со слезами прощалась с ней, точно предчувствуя, что больше ее не увидит, – княгиня Градислава Глебовна умерла через четыре года после свадьбы дочери. Отец и мать со своими боярами и их женами провожали ее по дороге к жениху целый день и все никак не могли расстаться. Мала, слишком мала была их дочь для того, чтобы покинуть родительское гнездо и вить свое собственное. Но вот родители простились и повернули назад, дальше ее провожали туровские бояре с женами, присланные за ней берестейские бояре с женами, но единственным близким человеком для Прямиславы осталась нянька Зорчиха. Отец, мать, младшая сестра Верхуслава, которая по глупости так завидовала, что Прямислава уже взрослая, – все родное и близкое осталось где-то на другом краю света, а впереди ждало только чужое и холодное. Маленькая невеста плакала всю дорогу от страха и тоски, а Зорчиха утешала ее рассказами о ее будущей славе, чести и богатстве. Нянька уверяла, что «муж», то есть князь Юрий Ярославич, будет любить ее и беречь, как отец. Про себя Зорчиха, должно быть, думала, что кое-какое сходство с Вячеславом Владимировичем и правда имеется: жених был старше Прямиславы на двадцать пять лет и свободнейшим образом годился ей в отцы.
Саму свадьбу Прямислава помнила плохо, и хуже всего венчание, где ей на палец надели слишком широкое кольцо, а потом Зорчиха его спрятала, чтобы ребенок не потерял. Но десятилетняя девочка, конечно, не годилась в жены мужчине на четвертом десятке. Сразу из церкви ее проводили в Апраксин-Мухавецкий монастырь – взрослеть и ждать «поры», то есть возраста, когда она на самом деле будет пригодна для брака. Здесь игуменствовала мать Евфимия, в миру княжна Добролюба Мстиславна, троюродная сестра Юрия Ярославича. Поначалу князь Юрий по праздникам навещал юную супругу, но потом его посещения стали все реже и наконец совсем прекратились. У него были дела, охоты, пиры, да и женщин он мог найти себе поинтересней, чем маленькая девочка, умеющая только играть в куклы и повторять за монахинями слова молитв.
Сейчас Прямиславе было уже семнадцать лет, о чем ее муж, кажется, и не вспоминал, а она очень смутно помнила его лицо. Апраксин-Мухавецкий монастырь стоял в самом городе, от княжьего двора его отделяли две улицы и торг. Поскольку Прямислава не собиралась становиться монахиней, игуменья никогда не ограничивала ее в прогулках, только просила не слишком наряжаться – пестрое мирское платье смотрелось бы неуместно в монастырских стенах. Роскошные ткани и шитые жемчугом повои, доставшиеся Прямиславе в приданое, хранились в сундуках под надежными замками, а одевалась Прямислава просто, как обычная горожанка. Брак считается полностью заключенным после «веселья», то есть свадебного пира, а Прямислава была лишь обвенчана, поэтому все эти годы продолжала заплетать девичью косу, только голову повязывала платком – по учению апостола Павла, согласно которому женскому полу надлежит иметь главу покровенну. И тем берестейским молодцам, что встречали ее на улицах и увязывались следом, привлеченные ее красотой и статью, не могло и в голову прийти, что эта девушка – их княгиня. Едва ли кто-то в городе вообще помнил, что у князя Юрия есть законная жена.
Разгульная жизнь мужа не была тайной для Прямиславы, как и то, кем он ее заменил. Теперь она не столько желала, сколько боялась того дня, когда он вспомнит-таки о своей законной жене и возьмет ее в дом.
– Чего же с него взять, голубка! – Нянька Зорчиха разводила руками: – Он с тобой обвенчан, и только, а живет один, как бобыль. Как же ему быть? Вот и блудит. Известное дело!
– Зачем тогда женился? – отвечала Прямислава. – Это я была дитя неразумное, за меня отец все решил. А он-то на четвертом десятке женился, заранее знал, как все будет! Если нужна жена, так искал бы настоящую, а не сватался к недоросточку!
– Ему не жена, а мир с Вячеславом Владимировичем нужен был! К отцу твоему он сватался, голубка моя! И отца не упрекай: мало ли крови Изяславичи всем попортили, а худой мир всяко лучше доброй ссоры.
– Продали меня за худой мир, а я теперь всему Берестью как посмешище живу!
– Терпи, голубка. Господь терпел и нам велел.
Но долго еще после случая на торгу Прямислава бледнела от негодования, вспоминая Вьялицу, наряженную в шелковую рубаху, с шелковыми лентами в косе, с пятью рядами блестящих бус на шее, с серебряными кольцами на висках и браслетами на обеих руках! Ее румяное самодовольное лицо, ее торжество, с которым она объявила себя чуть ли не берестейской княгиней, не зная, что настоящая княгиня стоит перед ней! Прямислава чуть не плакала от досады и унижения. Не хватало еще ей, княжне Рюриковне, встать на одну доску с этими… Ей, внучке англо-саксонской принцессы Гиды, ей, внучке Владимира Мономаха, родичи которого сидят на тронах в Византии, Польше, Венгрии, Швеции, князь Юрий предпочел вот эту… Прямислава не ревновала мужчину, которого совсем не знала и не могла любить, но не в силах была стерпеть мысль, что ее законное место занимает разряженная холопка.
– Да где бы он был теперь, князь Юрий, если бы мой дед князь Владимир ему берестейский стол не отдал! – бушевала Прямислава у себя в келье перед Зорчихой, которая слушала и горестно вздыхала, продолжая вязать чулок. – Жил бы сейчас из милости у какого-нибудь сильного князя при дворе, каждую полушку бы выпрашивал, рубахи бы носил с чужого плеча! Мой род его князем сделал, а он и меня обидел, и на отцовский стол теперь рот разевает! Дурная кровь эти Изяславичи, всех бы их под корень извести, чтобы и на племя не осталось!
А князь Юрий, не зная, как проклинает его собственная жена, был весел и доволен. Приняв посольство, звавшее его на туровский стол, он тут же стал собираться. В Берестье он вместо себя посадил своих троюродных братьев-сирот, Юрия Ярославича и Вячеслава Ярославича. Старшему из них было тринадцать лет, младшему – одиннадцать.
Дружину и челядь князь Юрий увел с собой. Прислал он было и за женой, но Прямислава наотрез отказалась ехать. Княгиню приводила в негодование мысль, что ее пытаются заставить за спиной у отца участвовать в захвате его владений, а кроме того, она не желала видеть Юрия Ярославича, который променял ее на купленных холопок и не похоже, чтобы раскаялся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101