— Голос его звучал неуверенно. Он снова удивлялся, как сильно влияет на него все, что Элизабет говорит и делает. Стоит ему прийти к выводу, что это влияние не так уж отлично от влияния других, как она показывает другую сторону характера, и он вновь выведен из равновесия.
— Вопрос дельный, — ехидно ответила она. — Конечно, важно. Как весело будет, если в день свадьбы мой жених хлопнется без сознания! Хватит скандальных историй вокруг меня, не стоит добавлять к ним ту, как я во время свадьбы уморила собственного мужа.
Тон и слова не могли скрыть волнения Элизабет; ответная улыбка Херефорда и неуверенность в голосе тоже выдавали смущение.
— Послушай… Чем я оправдаюсь перед игроками?
Нервно сглотнув, Элизабет приблизилась. Она сама предложила сделку, теперь надо было платить.
— Твое оправдание на лице. Тебе все давно говорят, чтобы ты шел отдохнуть. Какое еще нужно тут оправдание? Пошли, дай снять с тебя камзол.
— Нет, любовь моя.
Облегчение и досада, словно в комедийной сцене, смешались на ее лице. Херефорд, не будь он так тронут, разразился бы смехом. Он привлек ее к себе, нежно обнял и потерся лицом о ее волосы.
— Иду спать, раз ты так хочешь, но раздевать меня не надо. Стало быть, платы с тебя не требуется. Ты сама так сказала… если дам себя раздеть. Тебе следует захотеть меня и безвозмездно, но никогда не нарушай ни слова, ни обещания, данных мне, и не искажай их смысла.
Своим вопросом Вильям Боучемп озадачил двоих младших сквайров:
— Вы еще помните, как нам завидовали, что наш хозяин такой благодушный и внимательный? И что же с ним стряслось за эту неделю? Он полночи ходит и совсем не спит!
Патрик оторвался от кольчуги Херефорда, которую чистил, продергивая шерстяную нитку сквозь кольца, так что стальная броня сверкала, как серебро.
— Я знаю, — сказал он. — Ему неохота ложиться в постель, которую никто не греет.
— Тогда чего же он не встает, чтобы поскорее привести того, кто заполнит пустое место? Всю неделю он скидывал нас с постелей до рассвета, едва мы только успевали уложить его и сами накрыться. А сегодня мы давно на ногах, уже все для него приготовили, штаны выглажены, туника зашита и сложена, на камзоле все складки уложены и ни одной лишней, а там еще надо будет десять раз прощупать лицо, чтобы отыскать недобритый волосок, расчесать мягкие кудри, а он все спит и спит.
Младший из троих, Гарри, который разглаживал бархатную мантию цвета, как его называли, королевского пурпура, уложив ее на сундук, заметил:
— Вот и хорошо, что спит, вчера было очень заметно, как ему этого не хватает. По крайней мере не бродит по комнате и не кричит: подай то, подай это! Готов помолиться, чтобы, проснувшись, он стал подобрее.
— Если б были такие молитвы, хорошо бы заплатил попу и сам бы помолился. Но все равно скоро придется будить. Посмотри, как там солнце, сколько уже сейчас времени?
— Какое солнце? — Вильям осторожно раздвинул штору и снова задернул с руганью. — Дождь со снегом. Даже небеса мокнут и зябнут от такой свадьбы, прости Господи.
— Сейчас, должно быть, шесть. Недавно слышал, как в капелле звонил колокол.
— Молодчина, Гарри. Вот и ступай будить. Он с тобой помягче бывает.
Херефорд сегодня обещал быть помягче со всеми. Он легко проснулся от глубокого сна без всяких видений совершенно освеженным, полежал немного в полудремоте, позволил помочь выбраться из постели и принять ванну. Он лениво сидел, пока его брили и одевали, но при случайном упоминании об одежде Раннулфа вдруг вскочил полуодетый.
— Где Анна? Мне надо поговорить с ней!
— Господи, опять капризы! — проворчал Вильям. — Не тот час, милорд, рано еще!
— Рано — не рано, она мне нужна. Давайте одевайтесь сами, чтобы время не терять. Я быстро схожу. Дай мне ту шкатулку.
— Позвольте пристегнуть перевязи, милорд!
Херефорд разомкнул висевшим у него на шее ключиком шкатулку и стал торопливо перебирать драгоценности. Он извлек перстень с гравировкой герба, который носил отец до того, как получил титул графа Хсре-фордского.
— Давай побыстрее!
— Какой скорый… Если хотите, чтобы держалось на ногах как надо, побыстрее не сделаешь, — ворчал Вильям. — В церковь наденете панталоны мешком?
Херефорд любил одеваться нарядно и, довольный, рассмеялся.
— Все, что чисто и красиво, всем по вкусу и мне мило!
Вильям хохотнул, порадовавшись нормальному настроению господина.
— Дай Бог, чтобы больше не перевязывать. Готово, только постарайтесь нигде не сидеть. Ноги как вырезаны из мрамора. Если испачкаете, умру с горя!
Когда Херефорд появился на женской половине, там поднялся переполох: он редко лично являлся в апартаменты матери. К нему вышла сама леди Херефорд.
— Что это значит, Роджер, ты в своем уме? Через два часа мы должны быть в церкви, а ты посмотри на себя!
— Мне надо видеть Анну, мам.
— Ты что! Мы надеваем два подвенечных платья, думаешь, у нас есть время заниматься твоими глупостями? Нечего тебе дергать сестер. Отправляйся!
— Я совершенно серьезно. Никого не собираюсь дергать. Позволь мне войти.
— Нельзя. Там Элизабет и Анна вместе с ней.
— Господи! Пошли тогда Анну сюда.
— Она не одета.
— Черт с ним, пусть выйдет голая! — нетерпеливо крикнул Роджер. — Что я ей плохого сделаю? Говорю тебе, мне надо передать ей что-то очень важное.
Через минуту вышла Анна, испуганная, в ночной сорочке.
— Что случилось? Раннулф…
— Ничего, дорогая. Не пугайся, все в порядке. — Он взял ее за плечи и внимательно оглядел. — Ну, ему повезло. Ты очень хорошенькая, очень. — Он взял ее лицо руками и сосредоточенно поцеловал в лоб, в оба глаза, в губы. — Послушай меня, родная. Я сделал для тебя все, что было в моих силах, и очень надеюсь, что твоя славная мордашка и добрая душа будут счастливы. Но всякое может случиться даже при самых лучших намерениях.
— Что ты, Роджер? Зачем сейчас говоришь про это?
— Милая моя, сегодня ты перестаешь быть моей, я не смогу дальше о тебе заботиться. Думаю, что мужа я тебе выбрал хорошего, но, Анна… дорогая, я навсегда остаюсь тебе братом и, пока жив, не оставлю тебя без своей защиты. Вот тебе старинное кольцо нашего отца. Никто, кроме меня и мамы, не помнит, что оно на себе несет. Если вдруг… я совсем не хочу тебя пугать, но если Раннулф окажется не тем, каким я его себе представляю, или, не дай Бог, он будет ранен или убит… не надо, детка, такое может случиться, вот тогда ты мне напишешь. Слушай теперь внимательно. Ты напишешь не о том, что случилось. Пиши, что все у тебя хорошо, что ты здорова, спросишь, как наше житье-бытье и все такое, и запечатаешь письмо не печатью мужа, а этим перстнем. Как только я получу письмо с такой печатью, я сразу к тебе приеду. Поняла?
— Да… поняла.
— Только, хорошая моя, будь осторожна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Вопрос дельный, — ехидно ответила она. — Конечно, важно. Как весело будет, если в день свадьбы мой жених хлопнется без сознания! Хватит скандальных историй вокруг меня, не стоит добавлять к ним ту, как я во время свадьбы уморила собственного мужа.
Тон и слова не могли скрыть волнения Элизабет; ответная улыбка Херефорда и неуверенность в голосе тоже выдавали смущение.
— Послушай… Чем я оправдаюсь перед игроками?
Нервно сглотнув, Элизабет приблизилась. Она сама предложила сделку, теперь надо было платить.
— Твое оправдание на лице. Тебе все давно говорят, чтобы ты шел отдохнуть. Какое еще нужно тут оправдание? Пошли, дай снять с тебя камзол.
— Нет, любовь моя.
Облегчение и досада, словно в комедийной сцене, смешались на ее лице. Херефорд, не будь он так тронут, разразился бы смехом. Он привлек ее к себе, нежно обнял и потерся лицом о ее волосы.
— Иду спать, раз ты так хочешь, но раздевать меня не надо. Стало быть, платы с тебя не требуется. Ты сама так сказала… если дам себя раздеть. Тебе следует захотеть меня и безвозмездно, но никогда не нарушай ни слова, ни обещания, данных мне, и не искажай их смысла.
Своим вопросом Вильям Боучемп озадачил двоих младших сквайров:
— Вы еще помните, как нам завидовали, что наш хозяин такой благодушный и внимательный? И что же с ним стряслось за эту неделю? Он полночи ходит и совсем не спит!
Патрик оторвался от кольчуги Херефорда, которую чистил, продергивая шерстяную нитку сквозь кольца, так что стальная броня сверкала, как серебро.
— Я знаю, — сказал он. — Ему неохота ложиться в постель, которую никто не греет.
— Тогда чего же он не встает, чтобы поскорее привести того, кто заполнит пустое место? Всю неделю он скидывал нас с постелей до рассвета, едва мы только успевали уложить его и сами накрыться. А сегодня мы давно на ногах, уже все для него приготовили, штаны выглажены, туника зашита и сложена, на камзоле все складки уложены и ни одной лишней, а там еще надо будет десять раз прощупать лицо, чтобы отыскать недобритый волосок, расчесать мягкие кудри, а он все спит и спит.
Младший из троих, Гарри, который разглаживал бархатную мантию цвета, как его называли, королевского пурпура, уложив ее на сундук, заметил:
— Вот и хорошо, что спит, вчера было очень заметно, как ему этого не хватает. По крайней мере не бродит по комнате и не кричит: подай то, подай это! Готов помолиться, чтобы, проснувшись, он стал подобрее.
— Если б были такие молитвы, хорошо бы заплатил попу и сам бы помолился. Но все равно скоро придется будить. Посмотри, как там солнце, сколько уже сейчас времени?
— Какое солнце? — Вильям осторожно раздвинул штору и снова задернул с руганью. — Дождь со снегом. Даже небеса мокнут и зябнут от такой свадьбы, прости Господи.
— Сейчас, должно быть, шесть. Недавно слышал, как в капелле звонил колокол.
— Молодчина, Гарри. Вот и ступай будить. Он с тобой помягче бывает.
Херефорд сегодня обещал быть помягче со всеми. Он легко проснулся от глубокого сна без всяких видений совершенно освеженным, полежал немного в полудремоте, позволил помочь выбраться из постели и принять ванну. Он лениво сидел, пока его брили и одевали, но при случайном упоминании об одежде Раннулфа вдруг вскочил полуодетый.
— Где Анна? Мне надо поговорить с ней!
— Господи, опять капризы! — проворчал Вильям. — Не тот час, милорд, рано еще!
— Рано — не рано, она мне нужна. Давайте одевайтесь сами, чтобы время не терять. Я быстро схожу. Дай мне ту шкатулку.
— Позвольте пристегнуть перевязи, милорд!
Херефорд разомкнул висевшим у него на шее ключиком шкатулку и стал торопливо перебирать драгоценности. Он извлек перстень с гравировкой герба, который носил отец до того, как получил титул графа Хсре-фордского.
— Давай побыстрее!
— Какой скорый… Если хотите, чтобы держалось на ногах как надо, побыстрее не сделаешь, — ворчал Вильям. — В церковь наденете панталоны мешком?
Херефорд любил одеваться нарядно и, довольный, рассмеялся.
— Все, что чисто и красиво, всем по вкусу и мне мило!
Вильям хохотнул, порадовавшись нормальному настроению господина.
— Дай Бог, чтобы больше не перевязывать. Готово, только постарайтесь нигде не сидеть. Ноги как вырезаны из мрамора. Если испачкаете, умру с горя!
Когда Херефорд появился на женской половине, там поднялся переполох: он редко лично являлся в апартаменты матери. К нему вышла сама леди Херефорд.
— Что это значит, Роджер, ты в своем уме? Через два часа мы должны быть в церкви, а ты посмотри на себя!
— Мне надо видеть Анну, мам.
— Ты что! Мы надеваем два подвенечных платья, думаешь, у нас есть время заниматься твоими глупостями? Нечего тебе дергать сестер. Отправляйся!
— Я совершенно серьезно. Никого не собираюсь дергать. Позволь мне войти.
— Нельзя. Там Элизабет и Анна вместе с ней.
— Господи! Пошли тогда Анну сюда.
— Она не одета.
— Черт с ним, пусть выйдет голая! — нетерпеливо крикнул Роджер. — Что я ей плохого сделаю? Говорю тебе, мне надо передать ей что-то очень важное.
Через минуту вышла Анна, испуганная, в ночной сорочке.
— Что случилось? Раннулф…
— Ничего, дорогая. Не пугайся, все в порядке. — Он взял ее за плечи и внимательно оглядел. — Ну, ему повезло. Ты очень хорошенькая, очень. — Он взял ее лицо руками и сосредоточенно поцеловал в лоб, в оба глаза, в губы. — Послушай меня, родная. Я сделал для тебя все, что было в моих силах, и очень надеюсь, что твоя славная мордашка и добрая душа будут счастливы. Но всякое может случиться даже при самых лучших намерениях.
— Что ты, Роджер? Зачем сейчас говоришь про это?
— Милая моя, сегодня ты перестаешь быть моей, я не смогу дальше о тебе заботиться. Думаю, что мужа я тебе выбрал хорошего, но, Анна… дорогая, я навсегда остаюсь тебе братом и, пока жив, не оставлю тебя без своей защиты. Вот тебе старинное кольцо нашего отца. Никто, кроме меня и мамы, не помнит, что оно на себе несет. Если вдруг… я совсем не хочу тебя пугать, но если Раннулф окажется не тем, каким я его себе представляю, или, не дай Бог, он будет ранен или убит… не надо, детка, такое может случиться, вот тогда ты мне напишешь. Слушай теперь внимательно. Ты напишешь не о том, что случилось. Пиши, что все у тебя хорошо, что ты здорова, спросишь, как наше житье-бытье и все такое, и запечатаешь письмо не печатью мужа, а этим перстнем. Как только я получу письмо с такой печатью, я сразу к тебе приеду. Поняла?
— Да… поняла.
— Только, хорошая моя, будь осторожна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110