Для моей мачехи я был не больше, чем напоминанием о неверности моего отца. Она все во мне ненавидела. Из-за стыда и позора содеянного мой отец просто лез из кожи вон, чтобы доказать своей жене, что не питает ко мне никаких нежных чувств. Моим братьям доставалось все лучшее, а я получал то, что оставалось.
— Он отправил вас обратно в Англию, чтобы вы жили со своей матерью? — Калли проглотила комок слез в горле, стараясь, чтобы Син этого не заметил.
— Один раз, когда мне было семь лет, он попытался. Тогда была середина зимы. — Син замолчал и, опершись одной рукой о каминную полку, смотрел в огонь, вспоминая произошедшее тогда.
С глубокими страдальческими морщинами, прорезавшими его красивое лицо, Син выглядел совершенно несчастным, и Калли не знала, где ей взять силы, чтобы удержаться и не броситься к нему. Но она сумела взять себя в руки и продолжала слушать историю, которую — она не сомневалась — он никому прежде не рассказывал.
— Я помню, что всю дорогу было ужасно холодно, — когда Син снова заговорил, Калли услышала затаенное глубоко в его сердце страдание, — а мой отец не дал нам ни гроша, поэтому рыцарь, сопровождавший нас с няней к моей матери, нанял комнату только для себя, предоставив нам ночевать в сарае или в конюшне.
Калли поежилась от его бесстрастного тона.
— Моя няня все время говорила мне, что мать обрадуется, увидев меня. Она уверяла меня, что все матери любят своих детей и что моя мать будет относиться ко мне так же, как Эйслин относится к моим братьям. Она сказала, что мать обнимет меня, поцелует и примет в дом.
Калли зажмурилась, чтобы заглушить боль сочувствия. Зная его мать, Калли могла прекрасно представить себе, какой прием его ожидал.
— Это был сочельник, и везде были разложены подарки. Няня повела меня через большой зал туда, где за хозяйским столом сидела моя мать, держа на руках маленького мальчика. Она е такой любовью держала его, смеялась и играла с ним, что эта картина наполнила меня радостью, и я решил, что все-таки у меня будет мать, о которой я всегдамечтал. Я подумал, что она, увидев, как я стою в сношенных башмаках и рваной накидке, крепко обнимет меня и скажет, что счастлива наконец-то снова увидеть меня.
Калли почувствовала, что у нее по щекам текут слезы, и была рада, что Син не смотрит на нее и не видит их.
— Когда няня сообщила ей, кто я и почему мы там оказались, мать завизжала от ярости. Она со злостью выплеснула мне в лицо вино и сказала, что у нее один-единственный сын и что я позорю ее своим присутствием. А затем она выгнала нас обратно в холодную ночь.
Продолжая смотреть в огонь, Син прерывисто вздохнул.
— Тогда я понял, что для меня не существует такой вещи, как семья. — Син сапогом подтолкнул кусок полена обратно в топку. — Я не был ни шотландцем, ни англичанином. Я был бездомным незаконнорожденным ребенком, нежеланным и ненужным. Няня вернула меня моему отцу, и его ненависть ко мне все росла, до того дня, пока слуги короля Давида не явились за его сыном. Им нужен был заложник, которого они хотели отправить королю Стефану в Англию, чтобы заверить его в том, что шотландцы больше не будут нападать на его земли и на его подданных.
— И он отправил вас. Син кивнул.
— Эйслин заявила ему, что, если он пошлет одного из ее сыновей, она себя убьет. Правда, она могла бы этого и не говорить. Все мы, мальчики, знали, кого отправят. — Син устало провел руками по лицу, словно воспоминания о прошлом отняли у него силы. — Мы с отцом обменялись резкими словами, и в итоге он схватил меня за рубашку и толкнул в руки посланцев Давида. Он сказал, чтобы я никогда больше не появлялся в его доме, что я никому не нужен, а для него лично я вообще больше не существую.
У Калли потоком хлынули слезы, когда она представила тот ужас, каким была жизнь Сина. Никому не нужный, вечно нелюбимый. Неудивительно, что он так скрытен.
Калли стало еще хуже, когда она подумала о том, как по-разному люди ее клана встретили его братьев и как они обошлись с Сином и Саймоном, как она сама ушла от мужа, чтобы позаботиться о его братьях, оставив его со свежей раной, одного.
Син всегда был один.
Боже правый, Калли так хотелось иметь возможность вернуть этот день и изменить его. Сина отталкивали чаще, чем кого-либо другого, и Калли было больно за него. Она плакала от того, что с ним так обращались, и в душе знала, что никогда не допустит того, чтобы они расстались и он снова остался один.
— Син, я хочу, чтобы вы всегда были со мной. Услышав это, он скривил губы и выпрямился.
— Не смейтесь надо мной, — сердито бросил он. — Мне не нужна ваша жалость.
Да, ему нужна была только ее любовь. Но он так долго прожил вообще без всякой любви, что Калли подумала, не будет ли это уже слишком поздно для него. Быть может, это окажется чересчур сильным потрясением.
— Я чувствую к вам совсем не жалость. — Калли шагнула, чтобы коснуться его локтя, и, к ее изумлению, Син не отстранился от нее, Она нежно водила пальцами по бицепсам его здоровой руки, а потом по щеке, до тех пор пока он не взглянул на нее и не прочел искреннее чувство в ее глазах. — Вы мой муж, Син. Мы поклялись перед Богом, и я всегда буду с вами.
Син был не в силах представить себе их вместе, не в силах поверить, что она на самом деле говорит о них двоих — о себе и о нем.
Глядя в пол, Син вспоминал те случаи в своей жизни, когда сам себя обманывал. Вспоминал, как он лежал, избитый Гарольдом, и думал, что отец отправил его из дома просто потому, что рассердился на него, и что, если бы он был послушным и делал все, что требовали англичане, а не огрызался Гарольду, ему бы позволили вернуться домой, как обещал король Стефан, и отец принял бы его обратно с распростертыми объятиями.
Но отец все так же не обращал на него внимания, а в письме отца Генриху вообще даже не упоминалось имени Сина и не было какого-либо обращения к нему как к сыну. Письмо было холодным и грубым, Окончательный отказ до сих пор был незаживающей раной в сердце Сина.
Син вспоминал удары сарацинских плетей и побои, которые ему приходилось терпеть во время учения. Ему помогало остаться в здравом уме лишь то, что в глубине души он сохранял надежду: если ему удастся убежать от сарацин и вернуться в Англию, все будет хорошо и народ его матери, безусловно, радушно примет его.
Однако после того как Генрих вернул его в Лондон, к нему относились хуже, чем к прокаженному, хуже, чем к еретику.
Предательство — это единственное, с чем .он встречался в жизни, единственное, в чем он не сомневался, и он с сожалением убрал наконец с лица руку Капли. Он не был уверен в том, что Калли его не предаст, если он до конца откроется ей.
— Уже поздно. Вам пора спать.
— А вы где будете спать?
— На полу у камина.
У Калли от досады задрожали губы, но она постаралась не дать пролиться слезам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Он отправил вас обратно в Англию, чтобы вы жили со своей матерью? — Калли проглотила комок слез в горле, стараясь, чтобы Син этого не заметил.
— Один раз, когда мне было семь лет, он попытался. Тогда была середина зимы. — Син замолчал и, опершись одной рукой о каминную полку, смотрел в огонь, вспоминая произошедшее тогда.
С глубокими страдальческими морщинами, прорезавшими его красивое лицо, Син выглядел совершенно несчастным, и Калли не знала, где ей взять силы, чтобы удержаться и не броситься к нему. Но она сумела взять себя в руки и продолжала слушать историю, которую — она не сомневалась — он никому прежде не рассказывал.
— Я помню, что всю дорогу было ужасно холодно, — когда Син снова заговорил, Калли услышала затаенное глубоко в его сердце страдание, — а мой отец не дал нам ни гроша, поэтому рыцарь, сопровождавший нас с няней к моей матери, нанял комнату только для себя, предоставив нам ночевать в сарае или в конюшне.
Калли поежилась от его бесстрастного тона.
— Моя няня все время говорила мне, что мать обрадуется, увидев меня. Она уверяла меня, что все матери любят своих детей и что моя мать будет относиться ко мне так же, как Эйслин относится к моим братьям. Она сказала, что мать обнимет меня, поцелует и примет в дом.
Калли зажмурилась, чтобы заглушить боль сочувствия. Зная его мать, Калли могла прекрасно представить себе, какой прием его ожидал.
— Это был сочельник, и везде были разложены подарки. Няня повела меня через большой зал туда, где за хозяйским столом сидела моя мать, держа на руках маленького мальчика. Она е такой любовью держала его, смеялась и играла с ним, что эта картина наполнила меня радостью, и я решил, что все-таки у меня будет мать, о которой я всегдамечтал. Я подумал, что она, увидев, как я стою в сношенных башмаках и рваной накидке, крепко обнимет меня и скажет, что счастлива наконец-то снова увидеть меня.
Калли почувствовала, что у нее по щекам текут слезы, и была рада, что Син не смотрит на нее и не видит их.
— Когда няня сообщила ей, кто я и почему мы там оказались, мать завизжала от ярости. Она со злостью выплеснула мне в лицо вино и сказала, что у нее один-единственный сын и что я позорю ее своим присутствием. А затем она выгнала нас обратно в холодную ночь.
Продолжая смотреть в огонь, Син прерывисто вздохнул.
— Тогда я понял, что для меня не существует такой вещи, как семья. — Син сапогом подтолкнул кусок полена обратно в топку. — Я не был ни шотландцем, ни англичанином. Я был бездомным незаконнорожденным ребенком, нежеланным и ненужным. Няня вернула меня моему отцу, и его ненависть ко мне все росла, до того дня, пока слуги короля Давида не явились за его сыном. Им нужен был заложник, которого они хотели отправить королю Стефану в Англию, чтобы заверить его в том, что шотландцы больше не будут нападать на его земли и на его подданных.
— И он отправил вас. Син кивнул.
— Эйслин заявила ему, что, если он пошлет одного из ее сыновей, она себя убьет. Правда, она могла бы этого и не говорить. Все мы, мальчики, знали, кого отправят. — Син устало провел руками по лицу, словно воспоминания о прошлом отняли у него силы. — Мы с отцом обменялись резкими словами, и в итоге он схватил меня за рубашку и толкнул в руки посланцев Давида. Он сказал, чтобы я никогда больше не появлялся в его доме, что я никому не нужен, а для него лично я вообще больше не существую.
У Калли потоком хлынули слезы, когда она представила тот ужас, каким была жизнь Сина. Никому не нужный, вечно нелюбимый. Неудивительно, что он так скрытен.
Калли стало еще хуже, когда она подумала о том, как по-разному люди ее клана встретили его братьев и как они обошлись с Сином и Саймоном, как она сама ушла от мужа, чтобы позаботиться о его братьях, оставив его со свежей раной, одного.
Син всегда был один.
Боже правый, Калли так хотелось иметь возможность вернуть этот день и изменить его. Сина отталкивали чаще, чем кого-либо другого, и Калли было больно за него. Она плакала от того, что с ним так обращались, и в душе знала, что никогда не допустит того, чтобы они расстались и он снова остался один.
— Син, я хочу, чтобы вы всегда были со мной. Услышав это, он скривил губы и выпрямился.
— Не смейтесь надо мной, — сердито бросил он. — Мне не нужна ваша жалость.
Да, ему нужна была только ее любовь. Но он так долго прожил вообще без всякой любви, что Калли подумала, не будет ли это уже слишком поздно для него. Быть может, это окажется чересчур сильным потрясением.
— Я чувствую к вам совсем не жалость. — Калли шагнула, чтобы коснуться его локтя, и, к ее изумлению, Син не отстранился от нее, Она нежно водила пальцами по бицепсам его здоровой руки, а потом по щеке, до тех пор пока он не взглянул на нее и не прочел искреннее чувство в ее глазах. — Вы мой муж, Син. Мы поклялись перед Богом, и я всегда буду с вами.
Син был не в силах представить себе их вместе, не в силах поверить, что она на самом деле говорит о них двоих — о себе и о нем.
Глядя в пол, Син вспоминал те случаи в своей жизни, когда сам себя обманывал. Вспоминал, как он лежал, избитый Гарольдом, и думал, что отец отправил его из дома просто потому, что рассердился на него, и что, если бы он был послушным и делал все, что требовали англичане, а не огрызался Гарольду, ему бы позволили вернуться домой, как обещал король Стефан, и отец принял бы его обратно с распростертыми объятиями.
Но отец все так же не обращал на него внимания, а в письме отца Генриху вообще даже не упоминалось имени Сина и не было какого-либо обращения к нему как к сыну. Письмо было холодным и грубым, Окончательный отказ до сих пор был незаживающей раной в сердце Сина.
Син вспоминал удары сарацинских плетей и побои, которые ему приходилось терпеть во время учения. Ему помогало остаться в здравом уме лишь то, что в глубине души он сохранял надежду: если ему удастся убежать от сарацин и вернуться в Англию, все будет хорошо и народ его матери, безусловно, радушно примет его.
Однако после того как Генрих вернул его в Лондон, к нему относились хуже, чем к прокаженному, хуже, чем к еретику.
Предательство — это единственное, с чем .он встречался в жизни, единственное, в чем он не сомневался, и он с сожалением убрал наконец с лица руку Капли. Он не был уверен в том, что Калли его не предаст, если он до конца откроется ей.
— Уже поздно. Вам пора спать.
— А вы где будете спать?
— На полу у камина.
У Калли от досады задрожали губы, но она постаралась не дать пролиться слезам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76