Такой человек. Когда я обмолвился по этому поводу, он мне, знаешь, что ответил? "Я врач. Я и Иуду Искариота взялся бы лечить, даже после того, как он предал в Гефсиманском саду…"
Душа Сашеньки прямо-таки горела от желания открыться Адаму, но она опять сдержалась, не преступила данную матери клятву.
– Ой, солнце садится! А который час, Адась?
Адам поискал среди одежды свои наручные часы и не нашел их.
– Часы куда-то пропали, – сказал от с тревогой.
– Сейчас найдем. Отвернись, я оденусь.
Сашенька быстро оделась.
– А теперь я отвернусь, ты оденься. Потом будем искать сантиметр за сантиметром. Найдем, не бойся!
– Хотелось бы, – сказал Адам, одеваясь. – Мамин подарок за то, что я институт окончил. Она не ожидала такой прыти от своего оболтуса… Ха-ха-ха! Вот они, в сапоге! Но почему в сапоге?
– Потому что мы раздевались как бешеные! – рассмеялась Сашенька. – Не помнишь? Слава Богу, что нашлись!
– Еще бы! – сказал Адам. – Я бы здесь землю носом рыл до следующего утра… А у тебя почему нет часиков?
– Не заработала.
– Ладно. я тебе подарю.
– Когда рожу сына?
– Думаю, раньше, – уверенно сказал Адам. – Ну что, потопали восвояси?
– Потопали. Боже ты мой, а юбка у меня – как корова жевала!
– Похоже, – улыбнулся Адам. – Да и гимнастерки у нас с тобой не краше, и мое галифе. Ладно, в жизни раз бывает восемнадцать лет! Гулять так гулять!
– Тяжело идти, – пожаловалась Сашенька, – столько колдобин! Кажется, когда сюда шли, их было поменьше.
Солнце опускалось за холмы так торжественно, так картинно, что они шли и то и дело оглядывались. Когда до их перелеска оставалось метров двести, Сашенька оглянулась в очередной раз, оступилась и вскрикнула от неожиданной резкой боли в ступне.
– Что такое? – подхватил ее за талию Адам.
– Не знаю. – Сашенька замерла на одной ноге.
Адам бережно усадил ее на землю, ловко стянул с нее сапог, размотал портянку.
– Так, а теперь чулочек сними!
Сашенька послушно сняла хлопчатобумажный чулок в резинку.
– Сейчас посмотрим. Так больно? А так? А вот тут?
Она только кивала головой.
– Понятно. Латеральное растяжение голеностопного сустава, – поставил он диагноз. – Перебинтуем потуже и дочапаем.
– А у меня нет бинта, – растерянно сказала Сашенька.
– Ничего, у меня свой. – Он достал из подаренной ему Грищуком сумки упаковку бинта и туго перебинтовал ей ногу.
– Как ты бинтуешь здорово! – удивилась Сашенька.
– Еще бы мне не бинтовать, я столько перекрутил этих бинтов, что, наверное, земной шар можно было бы обвязать. – Он одел на нее сапог, поднял ее на руки и понес.
– Ты что, Адась? – пробовала протестовать Сашенька, крепко обняв его за шею. – Я тяжелая!
– В смысле, беременная?
– В смысле, что во мне сорок пять килограммов, а с сапогами и того больше! Я сама пойду, Адась!
– Лучше не мешай мне идти, хорошо? А как устану, понесу тебя на плече, а потом на другом… Мне пока нормально. Зато будет что вспомнить! Как я тебя на руках носил!
– Ты надорвешся, Адась!
– Своя ноша не тянет, главное – держись крепче!
– Слушай, лучше возьми меня к себе на закорки, – предложила Сашенька, когда они чуть не упали из-за того, что Адаму было не видно, куда он ступает.
– Не-а! Так я тебя вижу, а на закорках… Немножно осталось. Какие у тебя душистые волосы!
– Это от трав, мы ведь в своем травяном уголке полдня провалялись…
Когда они добрались до края поляны, Адам опустил ее на землю и сам сел рядом.
– Вот мы и дома. – Он кивнул в сторону перелеска, до которого оставалось метров двадцать.
– Представляешь, я на самом деле ощущаю наш грузовичок как родной дом! – сказала Сашенька с тревогой и удивлением в голосе. – А завтра мы тронемся в путь. А что значит "госпиталь второй линии"?
– А то и значит. Просто их три: первая, вторая, третья. Третья ближе к тылу, первая – к передовой, а вторая – где-то посередине.
– Интересно, далеко отсюда?
– Ну, этого тебе Грищук не скажет. Он у нас строго блюдет военную тайну. А вон он и сам, кажется, к нам идет. Поднимайся! Опля! Так, держись за меня и не наступай на больную ногу. Главное, ты ее не натружай сверх меры – и все будет в порядке. Пошли потихоньку.
– Ребяточки, да где ж вы пропадали? Да я ж вас обыскался! – почти подбежал к ним Грищук. – Адам, звонили из штаба армии, требовали, чтобы ты туда прибыл к четырем часам. Там у них кто-то ранен, и собирают лучших хирургов на консилиум, ну и дальше на саму операцию. Дай им Раевского – и все! А где ж тебя взять? Я Васю послал. Ух, нахлобучка мне будет, Боже ж ты мой!
– Вы ведь сами отпустили, – сказал Адам.
Сашенька зарделась: ей было приятно, что в штабе армии ценят ее мужа.
– Сам, сам! Я не в обиде, просто рассказываю, как дело было. А что у нас с ножкой, что это мы шкандыбаем? – обратился Грищук к Сашеньке.
– Связки растянула, оступилась, – ответил за нее Адам.
– Ну невелика беда! Эх, а какие фотки получились – хоть на выставку! Айда, посмотрим! А ты черканула матушке письмецо?
– Вот оно. – Сашенька вынула из сумки солдатский треугольник.
– Гарно, – принимая письмецо, сказал Грищук. – А теперь фотки выберешь, и мы Колю направим в штаб фронта к моему корешу. И завтра, а самое позднее – послезавтра все будет у твоей мамочки.
Фотографии очень понравились и Сашеньке, и Адаму.
– Какой вы мастер, Константин Константинович! Мой муж получился краше ясного сокола, да и жена вроде ничего! – радостно сказала Сашенька.
– Оба хороши! Не лучше, чем в жизни, но приблизительно, – подхватывая ее веселый тон, согласился Грищук. – Отбирайте для мамы, и сейчас мы Колю снарядим. Все будут любоваться, а мамочка гордиться своей дочурой и всплакнет, наверное…
– Моя мама не плачет. Она все слезы выплакала.
– Понимаю, – сказал Грищук. – Она не одна такая в России.
Из тридцати пяти фотографий Сашенька и Адам отобрали для Анны Карповны одиннадцать штук. И, как только стемнело, шофер Коля повез пакет в штаб фронта для передачи "лично в руки" указанному ему Грищуком медицинскому интенданту.
Хоть они и не хотели натружать Сашенькину больную ногу, а получилось так, что натрудили. Сашенькин топчанчик уехал с Колей в грузовичке, так что лечь отдохнуть ей было негде, и они с Адамом ходили от машины к машине, присматривая, чтобы хорошо погрузили раненых, потом ужинали вместе с братьями-хирургами. Сашенька чувствовала, что нога в сапоге распухла, и думала: как же она теперь снимет сапог?
Почти все машины уехали с ранеными, палатки разобрали, и лагерь сделался пустым, каким-то маленьким и жалким.
На вечерней поверке Грищук объявил оставшимся в строю:
– К утру машины вернутся, водители отдохнут. Мы все денек перекантуемся, а к вечеру уедем отсюда навсегда. Есть приказ о передислокации нашего ППГ. Будем исполнять. И еще хочу вам доложить, товарищи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60