Фаворит провел полчаса с королем; он видел, что Альфонс больше чем когда-либо подчиняется его влиянию, поэтому он заговорил с Кательмелором презрительно и свысока.
— Я обыкновенно назначаю аудиенцию у себя дома, — сказал он, — но сегодня мне пришла фантазия снизойти к вашей просьбе. Но говорите скорее, что вам нужно. Мне некогда.
— Сеньор Винтимиль, — отвечал Кастельмелор таким же высокомерным тоном, — хотя я обыкновенно говорю только с людьми моего круга, но мне пришла сегодня фантазия назначить вам это свидание, от которого вы чуть было не отказались. Будьте спокойны, я буду краток, потому что мне некогда терять время.
— Вы верно держали пари! — вскричал, смеясь, Конти. — И хотели посмотреть насколько велико мое терпение?
— Я хотел сказать вам, что вы стоите на доске, положенной над пропастью, и что один мой жест может сломать эту доску и сбросить вас в пропасть.
— Это все? — спросил Конти, который, несмотря на свое притворное спокойствие, невольно почувствовал страх.
Кастельмелор помолчал с минуту. Он быстро изменил в голове план сражения. Тайна, которую он только что узнал, давала ему могущественное средство, и он хотел воздействовать на фаворита.
— Нет, это не все, — холодно сказал он. — То, что я имею вам еще сообщить, не должен никто услышать, кроме вас. Прикажите уйти этим людям.
— Мне кажется, граф… — отвечал фаворит, — мне кажется, что ваша шпага слишком быстро выдвигается из ножен, эти люди не оставят меня.
Дон Луи с презрением улыбнулся и, сняв шпагу, отбросил далеко от себя.
— Прикажите уйти вашим людям, — повторил он.
По жесту Конти солдаты удалились на некоторое расстояние.
— Теперь слушайте, — начал Кастельмелор, — и не перебивайте меня. Вы пользуетесь слепой привязанностью Альфонса VI, это много значит, но против вас ненависть народа и дворянства, а это еще больше. Одно слово, сказанное королевой-матерью, может погубить вас, потому что королева-мать пользуется любовью народа и уважением дворянства; моя мать, донна Химена, подруга Луизы Гусман, и если я захочу, это слово будет произнесено завтра.
— А если я захочу, — сказал Конти, — то через час…
— Я вам сказал, чтобы вы не перебивали меня, постарайтесь не забывать этого. Дворянство, со своей стороны, ожидает только сигнала, чтобы напасть на вас. Этот сигнал, данный мною, будет услышан, потому что все уважают и любят фамилию Сузы не менее Браганского дома. С другой стороны, народ… Не улыбайтесь, дон Конти, с этой стороны опасность велика, народ составляет заговор.
— Я это знаю.
— Вы думаете, что знаете. Вы думаете, что дело идет о каком-нибудь беспорядочном собрании горожан, которые кричат:» Смерть тирану «, тогда как между ними не найдется ни одного храбреца, способного на деле воплотить эту фразу! Вы ошибаетесь. В том заговоре, о котором я говорю, нет ничего смешного, потому что у него есть голова, чтобы думать, и руки, чтобы действовать. Голова…
— Это вы, — перебил Конти.
— Нет не я, — спокойно отвечал Кастельмелор, — но человек гораздо более опасный. Что касается руки, то она сильна, и когда она будет держать кинжал, направленный в вашу грудь, как только что она его держала направленным на меня, то даже двойная шеренга ваших смешных рыцарей не сумеет защитить вас…
— Вы сказали правду, — отвечал Конти, — за исключением только одного пункта. Глава этого заговора — вы, и потому заслуживаете смерть и умрете. Когда вы будете мертвы, заговор распадется сам собой, потому что руки не действуют, когда голова отрублена.
Кастельмелор колебался. Ошибка Конти была очевидна, но как дать ему понять ее?
— Что же вы не возражаете? — продолжал фаворит. — Поверьте мне, что не в ваши лета можно рисковать своею головой в придворных интригах, тут нужна опытность старика.
— Я молчу, — отвечал наконец старший Суза, — потому что думаю о том, как ошибка и упрямство одного человека может расстроить самые лучшие планы. Вы в моей власти. Вы не можете спастись от меня, не погубив самого себя, и думая спастись, вы себя погубите. Мне остается сказать еще только одно слово: час тому назад я еще не знал об этом заговоре, я открыл его с опасностью для жизни, здесь, в саду, потому что заговор обширен и агенты его окружают вас. Если я умру, общество увидит во мне мученика. Завтра, может быть, даже сегодня вечером, я буду отомщен; и напротив, если бы вы мне поверили, вы уничтожили бы народный заговор, победили дворянство и вам нечего было бы бояться власти королевы-матери.
Голос молодого графа звучал так спокойно и твердо, что невозможно было сомневаться в истине его слов. Конти заколебался. Кастельмелор почувствовал, что победа осталась за ним.
« Нет ли тут ошибки? — думал фаворит. — Может быть, падуанец следовал не за ним?.. «
— Граф, — продолжал он вслух, — каких лет Симон Васконселлос, ваш брат?
— Моих лет.
— Говорят, что вы очень похожи?..
— До такой степени, что вы, как я это теперь догадываюсь, приняли Симона Васконселлоса за графа Кастельмелора.
— Так значит это он глава?..
— Да, теперь я могу вам это сказать, потому что брат не останется в вашей власти. Наконец мы друг друга поняли, не так ли? Заключим же условие. Вы знаете, что вы в моей власти, я мог бы потребовать у вас в виде выкупа половину вашего могущества и почестей, и то не было бы много… Но я хочу спасти дона Симона и требую от вас только позволения короля на то, чтобы донна Инесса Кадаваль вышла за меня замуж.
— И мы будем друзьями? — поспешно спросил Конти.
— Нет… мы будем союзниками. Вы можете опереться на меня, чтобы приобрести расположение дворянства и можете быть кроме того уверены, что королева-мать никогда не услышит о вас. Что же касается заговора, то, если угодно, я возьму это дело на себя.
— Однако…
— Я желаю этого. Дон Симон Васконселлос будет отправлен здоров и невредим в свой замок Васконселлос, где будет жить до нового распоряжения, а теперь возвратимся во дворец, и по дороге вы мне скажете, почему вы заставили меня снять шпагу.
— Дорогой граф! — вскричал фаворит. — Вы мне напомнили об этом, я должен исправить свою оплошность.
И стараясь разыграть рыцарскую любезность, Конти снял свою богато украшенную шпагу и хотел было отдать ее Кастельмелору, но последний отклонил эту сомнительную честь и пошел поднимать свою шпагу.
— Триста лет тому назад, — сказал он, — мой предок Диего Васконселлос отнял эту шпагу у неверных. Но вы мне не сказали, что сделала с вами шпага моего брата?
Лоб фаворита нахмурился.
— Ваш брат, — сказал он, — публично оскорбил меня.
« Он благородный и смелый мальчик, — подумал Кастельмелор, невольно вздохнув. — Он помнит последние слова нашего умирающего отца!.. «
— А как он вас оскорбил? — прибавил он вслух.
— Клянусь моими предками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Я обыкновенно назначаю аудиенцию у себя дома, — сказал он, — но сегодня мне пришла фантазия снизойти к вашей просьбе. Но говорите скорее, что вам нужно. Мне некогда.
— Сеньор Винтимиль, — отвечал Кастельмелор таким же высокомерным тоном, — хотя я обыкновенно говорю только с людьми моего круга, но мне пришла сегодня фантазия назначить вам это свидание, от которого вы чуть было не отказались. Будьте спокойны, я буду краток, потому что мне некогда терять время.
— Вы верно держали пари! — вскричал, смеясь, Конти. — И хотели посмотреть насколько велико мое терпение?
— Я хотел сказать вам, что вы стоите на доске, положенной над пропастью, и что один мой жест может сломать эту доску и сбросить вас в пропасть.
— Это все? — спросил Конти, который, несмотря на свое притворное спокойствие, невольно почувствовал страх.
Кастельмелор помолчал с минуту. Он быстро изменил в голове план сражения. Тайна, которую он только что узнал, давала ему могущественное средство, и он хотел воздействовать на фаворита.
— Нет, это не все, — холодно сказал он. — То, что я имею вам еще сообщить, не должен никто услышать, кроме вас. Прикажите уйти этим людям.
— Мне кажется, граф… — отвечал фаворит, — мне кажется, что ваша шпага слишком быстро выдвигается из ножен, эти люди не оставят меня.
Дон Луи с презрением улыбнулся и, сняв шпагу, отбросил далеко от себя.
— Прикажите уйти вашим людям, — повторил он.
По жесту Конти солдаты удалились на некоторое расстояние.
— Теперь слушайте, — начал Кастельмелор, — и не перебивайте меня. Вы пользуетесь слепой привязанностью Альфонса VI, это много значит, но против вас ненависть народа и дворянства, а это еще больше. Одно слово, сказанное королевой-матерью, может погубить вас, потому что королева-мать пользуется любовью народа и уважением дворянства; моя мать, донна Химена, подруга Луизы Гусман, и если я захочу, это слово будет произнесено завтра.
— А если я захочу, — сказал Конти, — то через час…
— Я вам сказал, чтобы вы не перебивали меня, постарайтесь не забывать этого. Дворянство, со своей стороны, ожидает только сигнала, чтобы напасть на вас. Этот сигнал, данный мною, будет услышан, потому что все уважают и любят фамилию Сузы не менее Браганского дома. С другой стороны, народ… Не улыбайтесь, дон Конти, с этой стороны опасность велика, народ составляет заговор.
— Я это знаю.
— Вы думаете, что знаете. Вы думаете, что дело идет о каком-нибудь беспорядочном собрании горожан, которые кричат:» Смерть тирану «, тогда как между ними не найдется ни одного храбреца, способного на деле воплотить эту фразу! Вы ошибаетесь. В том заговоре, о котором я говорю, нет ничего смешного, потому что у него есть голова, чтобы думать, и руки, чтобы действовать. Голова…
— Это вы, — перебил Конти.
— Нет не я, — спокойно отвечал Кастельмелор, — но человек гораздо более опасный. Что касается руки, то она сильна, и когда она будет держать кинжал, направленный в вашу грудь, как только что она его держала направленным на меня, то даже двойная шеренга ваших смешных рыцарей не сумеет защитить вас…
— Вы сказали правду, — отвечал Конти, — за исключением только одного пункта. Глава этого заговора — вы, и потому заслуживаете смерть и умрете. Когда вы будете мертвы, заговор распадется сам собой, потому что руки не действуют, когда голова отрублена.
Кастельмелор колебался. Ошибка Конти была очевидна, но как дать ему понять ее?
— Что же вы не возражаете? — продолжал фаворит. — Поверьте мне, что не в ваши лета можно рисковать своею головой в придворных интригах, тут нужна опытность старика.
— Я молчу, — отвечал наконец старший Суза, — потому что думаю о том, как ошибка и упрямство одного человека может расстроить самые лучшие планы. Вы в моей власти. Вы не можете спастись от меня, не погубив самого себя, и думая спастись, вы себя погубите. Мне остается сказать еще только одно слово: час тому назад я еще не знал об этом заговоре, я открыл его с опасностью для жизни, здесь, в саду, потому что заговор обширен и агенты его окружают вас. Если я умру, общество увидит во мне мученика. Завтра, может быть, даже сегодня вечером, я буду отомщен; и напротив, если бы вы мне поверили, вы уничтожили бы народный заговор, победили дворянство и вам нечего было бы бояться власти королевы-матери.
Голос молодого графа звучал так спокойно и твердо, что невозможно было сомневаться в истине его слов. Конти заколебался. Кастельмелор почувствовал, что победа осталась за ним.
« Нет ли тут ошибки? — думал фаворит. — Может быть, падуанец следовал не за ним?.. «
— Граф, — продолжал он вслух, — каких лет Симон Васконселлос, ваш брат?
— Моих лет.
— Говорят, что вы очень похожи?..
— До такой степени, что вы, как я это теперь догадываюсь, приняли Симона Васконселлоса за графа Кастельмелора.
— Так значит это он глава?..
— Да, теперь я могу вам это сказать, потому что брат не останется в вашей власти. Наконец мы друг друга поняли, не так ли? Заключим же условие. Вы знаете, что вы в моей власти, я мог бы потребовать у вас в виде выкупа половину вашего могущества и почестей, и то не было бы много… Но я хочу спасти дона Симона и требую от вас только позволения короля на то, чтобы донна Инесса Кадаваль вышла за меня замуж.
— И мы будем друзьями? — поспешно спросил Конти.
— Нет… мы будем союзниками. Вы можете опереться на меня, чтобы приобрести расположение дворянства и можете быть кроме того уверены, что королева-мать никогда не услышит о вас. Что же касается заговора, то, если угодно, я возьму это дело на себя.
— Однако…
— Я желаю этого. Дон Симон Васконселлос будет отправлен здоров и невредим в свой замок Васконселлос, где будет жить до нового распоряжения, а теперь возвратимся во дворец, и по дороге вы мне скажете, почему вы заставили меня снять шпагу.
— Дорогой граф! — вскричал фаворит. — Вы мне напомнили об этом, я должен исправить свою оплошность.
И стараясь разыграть рыцарскую любезность, Конти снял свою богато украшенную шпагу и хотел было отдать ее Кастельмелору, но последний отклонил эту сомнительную честь и пошел поднимать свою шпагу.
— Триста лет тому назад, — сказал он, — мой предок Диего Васконселлос отнял эту шпагу у неверных. Но вы мне не сказали, что сделала с вами шпага моего брата?
Лоб фаворита нахмурился.
— Ваш брат, — сказал он, — публично оскорбил меня.
« Он благородный и смелый мальчик, — подумал Кастельмелор, невольно вздохнув. — Он помнит последние слова нашего умирающего отца!.. «
— А как он вас оскорбил? — прибавил он вслух.
— Клянусь моими предками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66