Ныне он выше царей, выше наместников! Называйте его не Аммонием, а Томазием блаженным. Приблизьтесь же и исцеляйтесь! Подойдите и взирайте на славу святых и неимущих! Приблизьтесь и убедитесь, что у господа в чести тот, кто презрен людьми.
Бог приемлет отвергнутого и награждает наказанного. Приблизьтесь и посмотрите, как Творец охраняет немощных и сокрушает сильных. Человек с отвращением взирает на казнь на кресте. Сын же божий на нем принял смерть. Человек попирает ногами бедняка, и Сыну божьему негде преклонить голову. Человек отвергает блудницу после того, как вынудил ее стать рабыней греха, – Сын божий беседует с ней, оскверненной, презираемой и покинутой, принимает ее слезы, благословляет ее жертву и говорит, что грехи ее прощены, ибо она много любила…
Филимон ничего более не слушал. В страстном порыве фанатика протиснулся он к ступеням того возвышения, на котором под роскошным балдахином стоял стеклянный гроб с телом Аммония. Очутившись перед кафедрой, откуда говорил Кирилл, он припал лицом к земле, простер руки наподобие креста и замер, неподвижный и безмолвный.
Среди присутствующих началось движение, поднялся легкий шепот, а Кирилл продолжил после минутного перерыва:
– Человек в своей гордыне и самомнении презирает унижение и покаяние, Сын же божий говорит, что тот, кто сам себя унижает, как этот наш кающийся брат, будет возвышен. Станем же радоваться и веселиться вместе с сонмом архангелов об обращении раскаявшегося грешника. Приподнимись, сын мой, кто бы ты ни был, и вкуси мир на эту ночь, повторяя слова Сына божьего, поборовшего в пустыне искушение сатаны!
Вслед за этим удачным и ловким оборотом речи раздался гром рукоплесканий.
Филимон опустился на колени и, краснея и смущаясь, смотрел на тысячи прихожан.
Старик, стоявший вблизи кафедры, бросился к юноше и обнял его. Это был Арсений.
– Сын мой! Сын мой! – громко рыдая, проговорил он.
– Твой раб, если хочешь, – шепнул ему Филимон. – Последнюю милость испрошу у патриарха и потом навеки назад, в лавру…
– О дважды благословенная ночь! – провозгласил сверху густой, звучный голос Кирилла. – Мы одновременно венчаем мученика и празднуем обращение грешника. На земле пополнились ряды победоносного воинства церкви, а небеса с двоякой великой радостью приветствуют торжество одного брата и покаяние другого!
По знаку Кирилла Петр-оратор приблизился и ласково увел рыдающего старца и Филимона. Их напутствовали пожеланиями, молитвами и слезами даже дикие монахи Нитрии. Петр тоже подал руку взволнованному юноше.
– Молю тебя о прощении, – вымолвил Филимон, стремившийся всячески унизить себя.
– А я тебе дарую его, – ответил Петр. Последний возвратился в церковь с более веселым видом и, вероятно, в более светлом настроении.
Глава XXVII
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
На следующий день, около десяти часов утра, когда Ипатия, измученная бессонной ночью, старалась собраться с мыслями для прощальной лекции, любимая невольница доложила ей, что внизу ждет посланный от Синезия.
Письмо от епископа! Луч надежды блеснул в ее душе. Наверное, он шлет ей утешение, совет, какое-либо успокоение! О, если бы он знал, как безысходно ее горе!
– Возьми письмо и принеси его сюда.
– Он хочет лично передать его тебе. И я думаю, тебе бы следовало удостоить его беседы, – добавила девушка, подкупленная золотой монетой щедрого посетителя.
Ипатия нетерпеливо покачала головой.
– По-видимому, он хорошо тебя знает, моя повелительница, хотя и не сообщает своего имени. Я не поняла, что он хочет сказать, но он мне велел напомнить тебе о черном агате и о каких-то духах, которые являются, если потереть поверхность талисмана.
Ипатия смертельно побледнела. Неужели это опять Филимон? Она схватилась за грудь – талисман исчез! Должно быть, она потеряла его в минувшую ночь, в комнате Мириам. Только теперь ей стал окончательно ясен коварный замысел колдуньи.
– Скажи ему, чтобы он оставил письмо и удалился… Отец мой! Как? Кто этот незнакомец? Кого ты привел ко мне в такую минуту?
Человек, сопровождавший Теона, был не кто иной, как Рафаэль Эбен-Эзра. Старик вскоре удалился, оставив молодых людей наедине.
Еврей медленно приблизился к Ипатии и, преклонив колено, передал ей письмо Синезия. Девушка затрепетала от волнения при этой неожиданной встрече. Но события прошлой ночи и ее позор не могли быть ему известны. Она не решилась, однако, взглянуть в глаза Рафаэля, когда взяла и открыла письмо. Если Ипатия надеялась найти утешение в послании епископа, то надежда и тут обманула ее.
«Синезий – наставнице философии.
Судьба не может лишить меня всего, хотя по мере возможности стремится всячески обездолить меня. Но я ей не покорюсь и буду приносить пользу людям и помогать угнетенным. Только бы вместе с остальным не отняла она у меня и разум. Я ненавижу несправедливость и, насколько могу, стараюсь положить ей конец. Но я не в силах осуществить свои планы. И этой возможности я лишился еще раньше, чем утратил своих детей.
Было время, когда я был утешением для своих друзей, и ты видела во мне благодетеля всех, кроме самого себя. Тогда я использовал на благо ближних милости, которыми меня осыпали сильные мира сего. Это было тогда! Теперь же я был бы совершенно беспомощен, если бы ты не сохранила своего прежнего влияния. Ибо тебя и добродетель твою отношу я к тому хорошему, которое у меня никто не отнимет. Но ты всегда имела влияние и пользуешься им, без сомнения, и теперь, с присущим тебе великодушным благородством.
Что касается моих родственников, двух достойных юношей, Никея и Филолея, то пусть все твои почитатели, частные лица, а также и сановники, позаботятся о возвращении им их законных прав…»
– Все мои почитатели! – произнесла Ипатия с горькой усмешкой, а затем быстро взглянула в лицо Рафаэля, точно боясь выдать себя.
Ипатия побледнела и, заметив жалость на лице Рафаэля, невольно подумала: «Он знает… но не все… конечно, не все!»
– Видел ли ты… Мириам? – пробормотала она.
– Нет еще. Я прибыл в Александрию только час тому назад, а благополучие Ипатии мне по-прежнему важнее собственного.
– Мое благополучие? Оно потеряно безвозвратно.
– Тем лучше! Я нашел свое счастье, когда утратил все.
– Что ты хочешь этим сказать?
Рафаэль колебался и не сводил с нее глаз. Он как будто и желал, и боялся сообщить ей что-то весьма важное. Наконец он заговорил:
– По крайней мере теперь ты вынуждена признать, что я одет лучше, чем при нашем последнем свидании. Я вернулся более благообразным и, быть может, более здравомыслящим.
– Рафаэль! Неужели ты явился сюда, чтобы издеваться надо мной? Ты знаешь, ты ведь не мог, пробыв здесь час, не услышать о том, что я еще вчера мечтала, – тут Ипатия опустила глаза, – стать императрицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Бог приемлет отвергнутого и награждает наказанного. Приблизьтесь и посмотрите, как Творец охраняет немощных и сокрушает сильных. Человек с отвращением взирает на казнь на кресте. Сын же божий на нем принял смерть. Человек попирает ногами бедняка, и Сыну божьему негде преклонить голову. Человек отвергает блудницу после того, как вынудил ее стать рабыней греха, – Сын божий беседует с ней, оскверненной, презираемой и покинутой, принимает ее слезы, благословляет ее жертву и говорит, что грехи ее прощены, ибо она много любила…
Филимон ничего более не слушал. В страстном порыве фанатика протиснулся он к ступеням того возвышения, на котором под роскошным балдахином стоял стеклянный гроб с телом Аммония. Очутившись перед кафедрой, откуда говорил Кирилл, он припал лицом к земле, простер руки наподобие креста и замер, неподвижный и безмолвный.
Среди присутствующих началось движение, поднялся легкий шепот, а Кирилл продолжил после минутного перерыва:
– Человек в своей гордыне и самомнении презирает унижение и покаяние, Сын же божий говорит, что тот, кто сам себя унижает, как этот наш кающийся брат, будет возвышен. Станем же радоваться и веселиться вместе с сонмом архангелов об обращении раскаявшегося грешника. Приподнимись, сын мой, кто бы ты ни был, и вкуси мир на эту ночь, повторяя слова Сына божьего, поборовшего в пустыне искушение сатаны!
Вслед за этим удачным и ловким оборотом речи раздался гром рукоплесканий.
Филимон опустился на колени и, краснея и смущаясь, смотрел на тысячи прихожан.
Старик, стоявший вблизи кафедры, бросился к юноше и обнял его. Это был Арсений.
– Сын мой! Сын мой! – громко рыдая, проговорил он.
– Твой раб, если хочешь, – шепнул ему Филимон. – Последнюю милость испрошу у патриарха и потом навеки назад, в лавру…
– О дважды благословенная ночь! – провозгласил сверху густой, звучный голос Кирилла. – Мы одновременно венчаем мученика и празднуем обращение грешника. На земле пополнились ряды победоносного воинства церкви, а небеса с двоякой великой радостью приветствуют торжество одного брата и покаяние другого!
По знаку Кирилла Петр-оратор приблизился и ласково увел рыдающего старца и Филимона. Их напутствовали пожеланиями, молитвами и слезами даже дикие монахи Нитрии. Петр тоже подал руку взволнованному юноше.
– Молю тебя о прощении, – вымолвил Филимон, стремившийся всячески унизить себя.
– А я тебе дарую его, – ответил Петр. Последний возвратился в церковь с более веселым видом и, вероятно, в более светлом настроении.
Глава XXVII
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
На следующий день, около десяти часов утра, когда Ипатия, измученная бессонной ночью, старалась собраться с мыслями для прощальной лекции, любимая невольница доложила ей, что внизу ждет посланный от Синезия.
Письмо от епископа! Луч надежды блеснул в ее душе. Наверное, он шлет ей утешение, совет, какое-либо успокоение! О, если бы он знал, как безысходно ее горе!
– Возьми письмо и принеси его сюда.
– Он хочет лично передать его тебе. И я думаю, тебе бы следовало удостоить его беседы, – добавила девушка, подкупленная золотой монетой щедрого посетителя.
Ипатия нетерпеливо покачала головой.
– По-видимому, он хорошо тебя знает, моя повелительница, хотя и не сообщает своего имени. Я не поняла, что он хочет сказать, но он мне велел напомнить тебе о черном агате и о каких-то духах, которые являются, если потереть поверхность талисмана.
Ипатия смертельно побледнела. Неужели это опять Филимон? Она схватилась за грудь – талисман исчез! Должно быть, она потеряла его в минувшую ночь, в комнате Мириам. Только теперь ей стал окончательно ясен коварный замысел колдуньи.
– Скажи ему, чтобы он оставил письмо и удалился… Отец мой! Как? Кто этот незнакомец? Кого ты привел ко мне в такую минуту?
Человек, сопровождавший Теона, был не кто иной, как Рафаэль Эбен-Эзра. Старик вскоре удалился, оставив молодых людей наедине.
Еврей медленно приблизился к Ипатии и, преклонив колено, передал ей письмо Синезия. Девушка затрепетала от волнения при этой неожиданной встрече. Но события прошлой ночи и ее позор не могли быть ему известны. Она не решилась, однако, взглянуть в глаза Рафаэля, когда взяла и открыла письмо. Если Ипатия надеялась найти утешение в послании епископа, то надежда и тут обманула ее.
«Синезий – наставнице философии.
Судьба не может лишить меня всего, хотя по мере возможности стремится всячески обездолить меня. Но я ей не покорюсь и буду приносить пользу людям и помогать угнетенным. Только бы вместе с остальным не отняла она у меня и разум. Я ненавижу несправедливость и, насколько могу, стараюсь положить ей конец. Но я не в силах осуществить свои планы. И этой возможности я лишился еще раньше, чем утратил своих детей.
Было время, когда я был утешением для своих друзей, и ты видела во мне благодетеля всех, кроме самого себя. Тогда я использовал на благо ближних милости, которыми меня осыпали сильные мира сего. Это было тогда! Теперь же я был бы совершенно беспомощен, если бы ты не сохранила своего прежнего влияния. Ибо тебя и добродетель твою отношу я к тому хорошему, которое у меня никто не отнимет. Но ты всегда имела влияние и пользуешься им, без сомнения, и теперь, с присущим тебе великодушным благородством.
Что касается моих родственников, двух достойных юношей, Никея и Филолея, то пусть все твои почитатели, частные лица, а также и сановники, позаботятся о возвращении им их законных прав…»
– Все мои почитатели! – произнесла Ипатия с горькой усмешкой, а затем быстро взглянула в лицо Рафаэля, точно боясь выдать себя.
Ипатия побледнела и, заметив жалость на лице Рафаэля, невольно подумала: «Он знает… но не все… конечно, не все!»
– Видел ли ты… Мириам? – пробормотала она.
– Нет еще. Я прибыл в Александрию только час тому назад, а благополучие Ипатии мне по-прежнему важнее собственного.
– Мое благополучие? Оно потеряно безвозвратно.
– Тем лучше! Я нашел свое счастье, когда утратил все.
– Что ты хочешь этим сказать?
Рафаэль колебался и не сводил с нее глаз. Он как будто и желал, и боялся сообщить ей что-то весьма важное. Наконец он заговорил:
– По крайней мере теперь ты вынуждена признать, что я одет лучше, чем при нашем последнем свидании. Я вернулся более благообразным и, быть может, более здравомыслящим.
– Рафаэль! Неужели ты явился сюда, чтобы издеваться надо мной? Ты знаешь, ты ведь не мог, пробыв здесь час, не услышать о том, что я еще вчера мечтала, – тут Ипатия опустила глаза, – стать императрицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92