Темное теперь висело над ними, раскинув крылья. „Вот почему ты сжимался в углу… Ты уже испугался и готов сдаться…"
– Не могу тебе ничего посоветовать, Васко, – Матей редко бывал таким безжалостным. – Лучше всего, если ты сам примешь решение и ответственность возьмешь на себя.
Безжалостно? Да он просто пытался уйти, убежать… Нейтральная точка зрения не что иное как предательство. „Кто кроме меня скажет Василу, что такое свобода?" Верно, парень уже испугался, подсознательно он уже принял решение, но мог бы прожить хотя бы один вечер свободы – благодаря словам Матея. Разве он не оставляет Васила в положении раба, всегда настроенного на бунт, но осужденного ни разу не поднять головы? Да, Матей не одобрил Кристину. Но можно не просто отбросить этот повод для бунта, можно поискать и другой…
Кристина и Васил поднялись в незнакомую ему вторую комнату, остались там до утра. (Он не возразил, испытывал угрызения.) Они ушли очень рано, но он услышал, как тихонько спускаются по лестнице, как прикрывают за собой входную дверь. Смысл их прихода незаметно изменился: любовники просто искали убежище, чтобы провести ночь. Ничего больше.
29
„Ты умыл руки, умыл, как Понтий Пилат…"
Он снова сидел на веранде, на своем излюбленном месте. Ночью был дождь, он тихо шел и сейчас. (Матей отодвинул стул, чтобы укрыться от него под крышей.) Капли проникали сквозь брючину, покалывали здоровую ногу. Каждая иголка открывала дорогу одной слезинке, которая все никак не могла добраться до глаз… Будто невинное возмущение беспомощных человечков – воинов тишины; слезы были по ним, не по нему. Он их не заслуживал.
Что касается мира этих слез, утонувшего в удушливой сырости, он сейчас выглядел неясным, туманным. Это капельки затуманивали его, а их – миллионы. И поскольку прошедшая ночь разделила его пребывание в доме на две части (именно эта ночь, а не напоминание, что он должен съехать), Матей в какой-то степени боялся нового лица тишины. Не из-за Матея ли сейчас идет дождь? Как оправдаться?
Как оправдаться… Оставил Васила одного-одинешенького принимать решение, но после того, как подсказал его… Почему не указал ему другой путь? Для того, чтобы не получилось, будто он мстит Любе и Стефану? Неплохое оправдание, однако и неверное: он подчинился простенькому и практичному страху, что его немедленно и окончательно выгонят, если поддержит Кристину или решение Васила порвать с родителями…
Какая ошибка! Не его поступки, а их мотивы – условия, чтобы его приняли или выгнали… Кто примет, кто выгонит? Стефан, дом, окружающее?
Чтобы он был принят или отвергнут самим собой.
30
Владко внезапно зажил сам по себе, стал независим. Матей осознал это в тот самый миг, когда ирония ядовито прошелестела в его мыслях: „Что сделает дальше мистер Вальдемар?" Может быть, мне хочется, спросил он себя почти испуганно, чтобы и он потерял свою невинность? Что со мной? Почему сейчас мне кажется, что в какой-то степени я завишу от Владко?
Бросился искать тетрадку и карандаш по всему дому: их не было нигде, они просто исчезли. Перерыл двадцать раз ящик кухонного стола, заглянул под кровать. Ему казалось, что смел взглядом паутину со стен – так велико было его усердие в поисках. Как это могло случиться? Сначала собачка, а потом – тетрадь. Кто ее взял – Стефан, Васил? Или девица, чтобы обсуждать с подружками почерк режиссера? Нет, неправдоподобно. В этот миг возможность, что тетрадь поглотила некая магическая сфера, представлялась ему даже более реальной.
Снова вернулся на веранду. (Там он начал свои поиски, уверенный, что карандаш, своевольничавший в его отсутствие, давно лежит на полу; ветер, кошки хозяйничали на столе…) Здесь, на веранде, все начиналось, он приметил это давно. Ослепительный блеск. Солнце проникло глубоко в его широко раскрытые глаза и осветило сознание. Ослепнув на три секунды, Матей всматривался внутрь него и увидел движение, граничащее с изнеможением… Какая борьба! И магию, и суд над ним, даже расплату – все открыл в душе своей. Не отняли ли у него тетрадку, чтобы не чернил душу Владко? Неужели дошло до этого? Его оставили не у дел, теперь Владко сам будет заботиться о своей судьбе. Сам. Неожиданно вышло так: человек и созданное его умом одинаково живы и, может быть, одинаково важны. На этом свете не остается и пяди свободного места. Мы идем, но рассекаем не воздух, а поток невидимых существований. Владко, Кэт, Начальница – между ними и им самим не было разницы. Рожденные им, они живут. Если он сделает им зло, сравняется со Стефаном, от которого терпел беспричинные притеснения. Его милые герои – учительницы, крестьяне, парализованная девушка и ее братья, – как и люди вокруг него, жили неосуществимыми иллюзиями. (Но всегда найдется манипулятор, чтобы поддержать эти иллюзии, какой-нибудь доктор Хиндо.) Но если одна граница воображения проходит через наши сердца, где теряется другая? Не отделяет ли она его от какого-то третьего уровня, о котором мы и не подозреваем, от третьего пространства, вмещающегося в первых двух, где все уже сбылось? (Пространство осуществленных иллюзий, их самостоятельности и независимости.) Неужели так трудно обнаружить отражения этого пространства? Улыбка Владко, взгляд больной девушки.
Иллюзии начинают где-то самостоятельную жизнь для того, чтобы сбыться! Он невольно оглянулся – если его ощущение верно, искомые отражения должны запечатлеться на образах окружающего… Он обнаружил их сразу, не только здесь, но и в своем воспоминании о прошлом: в цвете неба, во вздохах воздуха, в нежном румянце на щеках жены в день их свадьбы, в глазах ребенка, поднявшего на него невинный взгляд, даже иногда в плаче (как это ни странно), в радости, в словах: „перелистал десять тысяч энциклопедий, словарей, атласов, но запомнил только одно лицо, одно лицо в толпе…" Сколько глаз и сколько мгновений становились красивыми – без того, что люди подозревали об этом, только потому, что они отражали иной свет.
Владко остался бы до вечера стоять у окна, повернувшись презрительно спиной к низким трактирным столам, засмотревшись на белую дорогу, а белая дорога ведет в третье пространство… Пройдут часы, пока он одолеет эту дорогу, чтобы войти в самый обычный зал и выступить там с концертом. Как, ведь это должно быть выступление Кэт и Хиндо? Разве он о них забыл? Но именно в этом кроется вся тайна. Пройдут еще часы и часы в трактире и только две великие бесконечные минуты в зале: он будет стоять перед публикой, все будут доверчиво смотреть в его глаза. В первом ряду одетые в чистые новые одежды сидят больная девушка и ее братья, Начальница, Гено, крестьяне и учительницы. Странно, но и Кэт тоже. Нет ничего трогательнее узнанных лиц – когда напряжение рассеется и их осветит вера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Не могу тебе ничего посоветовать, Васко, – Матей редко бывал таким безжалостным. – Лучше всего, если ты сам примешь решение и ответственность возьмешь на себя.
Безжалостно? Да он просто пытался уйти, убежать… Нейтральная точка зрения не что иное как предательство. „Кто кроме меня скажет Василу, что такое свобода?" Верно, парень уже испугался, подсознательно он уже принял решение, но мог бы прожить хотя бы один вечер свободы – благодаря словам Матея. Разве он не оставляет Васила в положении раба, всегда настроенного на бунт, но осужденного ни разу не поднять головы? Да, Матей не одобрил Кристину. Но можно не просто отбросить этот повод для бунта, можно поискать и другой…
Кристина и Васил поднялись в незнакомую ему вторую комнату, остались там до утра. (Он не возразил, испытывал угрызения.) Они ушли очень рано, но он услышал, как тихонько спускаются по лестнице, как прикрывают за собой входную дверь. Смысл их прихода незаметно изменился: любовники просто искали убежище, чтобы провести ночь. Ничего больше.
29
„Ты умыл руки, умыл, как Понтий Пилат…"
Он снова сидел на веранде, на своем излюбленном месте. Ночью был дождь, он тихо шел и сейчас. (Матей отодвинул стул, чтобы укрыться от него под крышей.) Капли проникали сквозь брючину, покалывали здоровую ногу. Каждая иголка открывала дорогу одной слезинке, которая все никак не могла добраться до глаз… Будто невинное возмущение беспомощных человечков – воинов тишины; слезы были по ним, не по нему. Он их не заслуживал.
Что касается мира этих слез, утонувшего в удушливой сырости, он сейчас выглядел неясным, туманным. Это капельки затуманивали его, а их – миллионы. И поскольку прошедшая ночь разделила его пребывание в доме на две части (именно эта ночь, а не напоминание, что он должен съехать), Матей в какой-то степени боялся нового лица тишины. Не из-за Матея ли сейчас идет дождь? Как оправдаться?
Как оправдаться… Оставил Васила одного-одинешенького принимать решение, но после того, как подсказал его… Почему не указал ему другой путь? Для того, чтобы не получилось, будто он мстит Любе и Стефану? Неплохое оправдание, однако и неверное: он подчинился простенькому и практичному страху, что его немедленно и окончательно выгонят, если поддержит Кристину или решение Васила порвать с родителями…
Какая ошибка! Не его поступки, а их мотивы – условия, чтобы его приняли или выгнали… Кто примет, кто выгонит? Стефан, дом, окружающее?
Чтобы он был принят или отвергнут самим собой.
30
Владко внезапно зажил сам по себе, стал независим. Матей осознал это в тот самый миг, когда ирония ядовито прошелестела в его мыслях: „Что сделает дальше мистер Вальдемар?" Может быть, мне хочется, спросил он себя почти испуганно, чтобы и он потерял свою невинность? Что со мной? Почему сейчас мне кажется, что в какой-то степени я завишу от Владко?
Бросился искать тетрадку и карандаш по всему дому: их не было нигде, они просто исчезли. Перерыл двадцать раз ящик кухонного стола, заглянул под кровать. Ему казалось, что смел взглядом паутину со стен – так велико было его усердие в поисках. Как это могло случиться? Сначала собачка, а потом – тетрадь. Кто ее взял – Стефан, Васил? Или девица, чтобы обсуждать с подружками почерк режиссера? Нет, неправдоподобно. В этот миг возможность, что тетрадь поглотила некая магическая сфера, представлялась ему даже более реальной.
Снова вернулся на веранду. (Там он начал свои поиски, уверенный, что карандаш, своевольничавший в его отсутствие, давно лежит на полу; ветер, кошки хозяйничали на столе…) Здесь, на веранде, все начиналось, он приметил это давно. Ослепительный блеск. Солнце проникло глубоко в его широко раскрытые глаза и осветило сознание. Ослепнув на три секунды, Матей всматривался внутрь него и увидел движение, граничащее с изнеможением… Какая борьба! И магию, и суд над ним, даже расплату – все открыл в душе своей. Не отняли ли у него тетрадку, чтобы не чернил душу Владко? Неужели дошло до этого? Его оставили не у дел, теперь Владко сам будет заботиться о своей судьбе. Сам. Неожиданно вышло так: человек и созданное его умом одинаково живы и, может быть, одинаково важны. На этом свете не остается и пяди свободного места. Мы идем, но рассекаем не воздух, а поток невидимых существований. Владко, Кэт, Начальница – между ними и им самим не было разницы. Рожденные им, они живут. Если он сделает им зло, сравняется со Стефаном, от которого терпел беспричинные притеснения. Его милые герои – учительницы, крестьяне, парализованная девушка и ее братья, – как и люди вокруг него, жили неосуществимыми иллюзиями. (Но всегда найдется манипулятор, чтобы поддержать эти иллюзии, какой-нибудь доктор Хиндо.) Но если одна граница воображения проходит через наши сердца, где теряется другая? Не отделяет ли она его от какого-то третьего уровня, о котором мы и не подозреваем, от третьего пространства, вмещающегося в первых двух, где все уже сбылось? (Пространство осуществленных иллюзий, их самостоятельности и независимости.) Неужели так трудно обнаружить отражения этого пространства? Улыбка Владко, взгляд больной девушки.
Иллюзии начинают где-то самостоятельную жизнь для того, чтобы сбыться! Он невольно оглянулся – если его ощущение верно, искомые отражения должны запечатлеться на образах окружающего… Он обнаружил их сразу, не только здесь, но и в своем воспоминании о прошлом: в цвете неба, во вздохах воздуха, в нежном румянце на щеках жены в день их свадьбы, в глазах ребенка, поднявшего на него невинный взгляд, даже иногда в плаче (как это ни странно), в радости, в словах: „перелистал десять тысяч энциклопедий, словарей, атласов, но запомнил только одно лицо, одно лицо в толпе…" Сколько глаз и сколько мгновений становились красивыми – без того, что люди подозревали об этом, только потому, что они отражали иной свет.
Владко остался бы до вечера стоять у окна, повернувшись презрительно спиной к низким трактирным столам, засмотревшись на белую дорогу, а белая дорога ведет в третье пространство… Пройдут часы, пока он одолеет эту дорогу, чтобы войти в самый обычный зал и выступить там с концертом. Как, ведь это должно быть выступление Кэт и Хиндо? Разве он о них забыл? Но именно в этом кроется вся тайна. Пройдут еще часы и часы в трактире и только две великие бесконечные минуты в зале: он будет стоять перед публикой, все будут доверчиво смотреть в его глаза. В первом ряду одетые в чистые новые одежды сидят больная девушка и ее братья, Начальница, Гено, крестьяне и учительницы. Странно, но и Кэт тоже. Нет ничего трогательнее узнанных лиц – когда напряжение рассеется и их осветит вера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31