И тут же снова все погрузилось во мрак, а воздух потряс оглушительный взрыв, раздавшийся как раз над низким потолком храма, и Малони подумал, от страха втянув голову в плечи: «Они пришли выкурить меня отсюда бомбами и гранатами, все, мне конец!»
— Дождь, — сказал Голдман и покачал головой. — Почему это всегда на шабат идет дождь?
— Так хочет Бог, — сказал Соломон, поглядывая наверх сквозь толстые стекла очков, склонив голову набок и прислушиваясь к дробному стуку дождя по жестяной крышке. Мужчины молча отхлебывали вино. Новый раскат грома и молния снова осветила волшебный витраж, перекатывающиеся волны голубого и зеленого моря залило белое сияние, сквозь которое мерцал темно-синий, как чернота зарождающегося мира, но его прорезал ослепительно желтый луч — да будет свет! И снова мощный раскат грома. Дождь усилился, и его струи оглушительно стучали по крыше старого строения. Соломон налил еще вина в бокал Малони и сказал:
— Вы знаете, что случилось с моим дядей Ароном, да упокоится его душа с миром?
— Мы все знаем, что случилось с твоим дядей Ароном, — сказал Голдман.
— Но хошевер гаст не знает.
— Хошевер гаст не хочет знать, — сказал Голдман. — Он уже сто раз рассказывал нам эту историю. Коухен, ну?
— Тысячу раз, — сказал Коухен. — Спроси Горовица.
— Миллион раз, — сказал Горовиц и протянул свой бокал, чтобы ему налили еще вина.
— Если бы Господь не пожелал, чтобы пошел дождь, он пошел бы? — спросил Соломон.
— Дождь не имеет никакого отношения к…
— Стала бы сверкать молния и грохотать гром, если бы Господь этого не пожелал, ну? — спросил Соломон.
— Господь специально работает на нашего Соломона, — сказал Коухен. Господь устроил всю эту шумиху только для того, чтобы наш Соломон мог рассказать нам про своего дядю Арона из Белостока.
— Из Белополья, — поправил его Соломон.
— Все равно, где это было, а ты и не думай рассказывать нам все снова, потому что нам пора домой.
— Вы пойдете под дождем? — недоверчиво спросил Соломон.
— Лучше промокнуть под дождем, чем еще раз слушать твою историю.
— Так вы хотите ее слушать или нет? — сказал Соломон. — Послушайте, если вы не хотите, поверьте, я не стану ее рассказывать.
— Мы не хотим ее слушать, — сказал Горовиц.
— Так вы хотите ее слышать или нет, я вас спрашиваю еще раз, — спросил Соломон.
— Он тебе уже сказал, что нет.
— Потому что если не хотите, то я не буду, — сказал Соломон.
— Я ее уже слышал, — Сказал Коухен.
— Да, но ведь хошевер гаст ее не слышал!
— Вы слышали эту историю? — спросил Коухен у Малони.
— Нет, — сказал Малони, уверенный, что ему не приходилось ее слышать.
— Может, ему будет интересно послушать? — сказал Соломон.
Старики обернули к нему лица, на которых ясно читалась надежда, что он их поддержит. Но глаза Соломона за толстыми линзами очков так умоляюще смотрели на него.
— Да, конечно, — вежливо сказал Малони, — я бы с удовольствием послушал вашу историю о дяде Ароне, мистер Соломон.
— Э, он просто ненормальный, — сказал Горовиц и выпил свое вино.
— Так случилось, что мой дядя Арон, да упокоится его душа, был не очень благодетельным человеком: он обманывал женщин, плутовал в карты, всю жизнь играл, словом, был настоящим игроком, что запрещено Священной книгой…
— Где это сказано? — спросил Коухен.
— Не знаю где, но это запрещено, можешь мне поверить.
А иначе в каждом еврейском гетто были бы игорные дома, ты что, думаешь, евреи не любят играть?
— Лично я как раз не люблю играть, — сказал Горовиц и передернулся, — и так случилось, что я как раз еврей.
— А я как-то разок сыграл в карты, да простит меня Господь, — сказал Голдман.
— Ну, про моего дядю не скажешь, что он однажды сыграл, потому что у них там, в России, не было такого количества рулеток, как в Нью-Йорке, а кроме того, он еще играл в карты и на скачках, поскольку там многие играли на бегах.
— Где это там у них были бега?
— Я не знаю точно где, но в 1912 году в России были настоящие большие ипподромы, как и во всем мире, ты что, думаешь, они не были цивилизованным народом?
— Я спрашиваю, где у них были ипподромы?
— У царя был свой ипподром, ну?
— Где?
— В Москве.
— А в Москве где?
— Я не знаю, но могу это выяснить. Если бы здесь был рэбби, он бы нам сказал, потому что он как раз сам из Москвы.
— Как раз сейчас рэбби в Ливингстон-Мэннор, — сказал Коухен.
— Когда он вернется, он тебе скажет, где были эти бега. Ты очень возражаешь, Коухен, чтобы я продолжал свой рассказ?
— Пожалуйста, продолжай, только я уже тысячу раз его слышал.
— И тысячу раз ты все так же прерываешь меня.
— Прости меня, Соломон, — сказал Коухен, картинно кланяясь, — и вы, Мелински, тоже простите меня. — Новый поклон в сторону Малони.
— И вот мой дядя Арон в тот роковой день 1912 года, он играл в карты с двумя купцами из своей деревни…
— Белосток — это большой город, — сказал Коухен.
— Надо знать, — поправил его Соломон, — что Белосток — в Польше, Тогда как Белополье — в России, и это не город, а маленькая деревня.
— Белополье тоже большой город.
— Мы спросим рэбби, когда он вернется из Ливингстон-Мэннор.
— Конечно спросим, — сказал Коухен.
— Так или иначе, в пятницу вечером мой дядя Арон вел большую игру, которая продолжалась до тех пор, пока уже зажгли свечи для шабат. И в деревне все знали, что игра продолжается, но ни дядя, ни его друзья не бросали игру, потому что дело уже дошло до очень крупных ставок. Мелински, вы знакомы с карточными играми?
— Немного, — сказал Малони.
— Вы знаете, иногда ставки доходят до очень больших сумм, — сказал Соломон.
— Я знаю.
— Так вот, в этой игре, где участвовал мой дядя, ставки были очень высокими, и они играли и играли до полуночи, уже пробило час, два, три…
— Ну, ладно, хватит уже, — сказал Горовиц.
— Четыре, — продолжал Соломон, — пять, игра еще продолжается, шесть часов…
— Господи, пусть уже наступит утро! — сказал Голдман.
— Семь часов, и наконец игра закончилась. Так угадайте, кто больше всех выиграл?
— Твой дядя Арон, — сказал Коухен.
— Правильно! А попробуйте догадаться, что он решил сделать?
— Он решил пойти в храм и поблагодарить Бога за удачу.
— Правильно! — сказал Соломон. — К тому времени уже совсем рассвело, это был замечательный весенний день, дело ведь было в апреле… петухи кукарекали, птички пели, коровы мычали, а в деревне было тихо…
— В большом городе, — упрямо вставил Коухен.
— И мой дядя шел по пыльной дороге к маленькому храму, где собирались на службу несколько десятков старых верующих евреев вроде нас с вами.
— Эту часть я уже слышал, — сказал один из стариков и вдруг решительно отставил свой бокал и зашагал к выходу.
— Мендель, подожди! — крикнул ему вслед Соломон, но тот покачал головой, сделал рукой жест, как будто стреляет в Соломона, и потащился вверх по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Дождь, — сказал Голдман и покачал головой. — Почему это всегда на шабат идет дождь?
— Так хочет Бог, — сказал Соломон, поглядывая наверх сквозь толстые стекла очков, склонив голову набок и прислушиваясь к дробному стуку дождя по жестяной крышке. Мужчины молча отхлебывали вино. Новый раскат грома и молния снова осветила волшебный витраж, перекатывающиеся волны голубого и зеленого моря залило белое сияние, сквозь которое мерцал темно-синий, как чернота зарождающегося мира, но его прорезал ослепительно желтый луч — да будет свет! И снова мощный раскат грома. Дождь усилился, и его струи оглушительно стучали по крыше старого строения. Соломон налил еще вина в бокал Малони и сказал:
— Вы знаете, что случилось с моим дядей Ароном, да упокоится его душа с миром?
— Мы все знаем, что случилось с твоим дядей Ароном, — сказал Голдман.
— Но хошевер гаст не знает.
— Хошевер гаст не хочет знать, — сказал Голдман. — Он уже сто раз рассказывал нам эту историю. Коухен, ну?
— Тысячу раз, — сказал Коухен. — Спроси Горовица.
— Миллион раз, — сказал Горовиц и протянул свой бокал, чтобы ему налили еще вина.
— Если бы Господь не пожелал, чтобы пошел дождь, он пошел бы? — спросил Соломон.
— Дождь не имеет никакого отношения к…
— Стала бы сверкать молния и грохотать гром, если бы Господь этого не пожелал, ну? — спросил Соломон.
— Господь специально работает на нашего Соломона, — сказал Коухен. Господь устроил всю эту шумиху только для того, чтобы наш Соломон мог рассказать нам про своего дядю Арона из Белостока.
— Из Белополья, — поправил его Соломон.
— Все равно, где это было, а ты и не думай рассказывать нам все снова, потому что нам пора домой.
— Вы пойдете под дождем? — недоверчиво спросил Соломон.
— Лучше промокнуть под дождем, чем еще раз слушать твою историю.
— Так вы хотите ее слушать или нет? — сказал Соломон. — Послушайте, если вы не хотите, поверьте, я не стану ее рассказывать.
— Мы не хотим ее слушать, — сказал Горовиц.
— Так вы хотите ее слышать или нет, я вас спрашиваю еще раз, — спросил Соломон.
— Он тебе уже сказал, что нет.
— Потому что если не хотите, то я не буду, — сказал Соломон.
— Я ее уже слышал, — Сказал Коухен.
— Да, но ведь хошевер гаст ее не слышал!
— Вы слышали эту историю? — спросил Коухен у Малони.
— Нет, — сказал Малони, уверенный, что ему не приходилось ее слышать.
— Может, ему будет интересно послушать? — сказал Соломон.
Старики обернули к нему лица, на которых ясно читалась надежда, что он их поддержит. Но глаза Соломона за толстыми линзами очков так умоляюще смотрели на него.
— Да, конечно, — вежливо сказал Малони, — я бы с удовольствием послушал вашу историю о дяде Ароне, мистер Соломон.
— Э, он просто ненормальный, — сказал Горовиц и выпил свое вино.
— Так случилось, что мой дядя Арон, да упокоится его душа, был не очень благодетельным человеком: он обманывал женщин, плутовал в карты, всю жизнь играл, словом, был настоящим игроком, что запрещено Священной книгой…
— Где это сказано? — спросил Коухен.
— Не знаю где, но это запрещено, можешь мне поверить.
А иначе в каждом еврейском гетто были бы игорные дома, ты что, думаешь, евреи не любят играть?
— Лично я как раз не люблю играть, — сказал Горовиц и передернулся, — и так случилось, что я как раз еврей.
— А я как-то разок сыграл в карты, да простит меня Господь, — сказал Голдман.
— Ну, про моего дядю не скажешь, что он однажды сыграл, потому что у них там, в России, не было такого количества рулеток, как в Нью-Йорке, а кроме того, он еще играл в карты и на скачках, поскольку там многие играли на бегах.
— Где это там у них были бега?
— Я не знаю точно где, но в 1912 году в России были настоящие большие ипподромы, как и во всем мире, ты что, думаешь, они не были цивилизованным народом?
— Я спрашиваю, где у них были ипподромы?
— У царя был свой ипподром, ну?
— Где?
— В Москве.
— А в Москве где?
— Я не знаю, но могу это выяснить. Если бы здесь был рэбби, он бы нам сказал, потому что он как раз сам из Москвы.
— Как раз сейчас рэбби в Ливингстон-Мэннор, — сказал Коухен.
— Когда он вернется, он тебе скажет, где были эти бега. Ты очень возражаешь, Коухен, чтобы я продолжал свой рассказ?
— Пожалуйста, продолжай, только я уже тысячу раз его слышал.
— И тысячу раз ты все так же прерываешь меня.
— Прости меня, Соломон, — сказал Коухен, картинно кланяясь, — и вы, Мелински, тоже простите меня. — Новый поклон в сторону Малони.
— И вот мой дядя Арон в тот роковой день 1912 года, он играл в карты с двумя купцами из своей деревни…
— Белосток — это большой город, — сказал Коухен.
— Надо знать, — поправил его Соломон, — что Белосток — в Польше, Тогда как Белополье — в России, и это не город, а маленькая деревня.
— Белополье тоже большой город.
— Мы спросим рэбби, когда он вернется из Ливингстон-Мэннор.
— Конечно спросим, — сказал Коухен.
— Так или иначе, в пятницу вечером мой дядя Арон вел большую игру, которая продолжалась до тех пор, пока уже зажгли свечи для шабат. И в деревне все знали, что игра продолжается, но ни дядя, ни его друзья не бросали игру, потому что дело уже дошло до очень крупных ставок. Мелински, вы знакомы с карточными играми?
— Немного, — сказал Малони.
— Вы знаете, иногда ставки доходят до очень больших сумм, — сказал Соломон.
— Я знаю.
— Так вот, в этой игре, где участвовал мой дядя, ставки были очень высокими, и они играли и играли до полуночи, уже пробило час, два, три…
— Ну, ладно, хватит уже, — сказал Горовиц.
— Четыре, — продолжал Соломон, — пять, игра еще продолжается, шесть часов…
— Господи, пусть уже наступит утро! — сказал Голдман.
— Семь часов, и наконец игра закончилась. Так угадайте, кто больше всех выиграл?
— Твой дядя Арон, — сказал Коухен.
— Правильно! А попробуйте догадаться, что он решил сделать?
— Он решил пойти в храм и поблагодарить Бога за удачу.
— Правильно! — сказал Соломон. — К тому времени уже совсем рассвело, это был замечательный весенний день, дело ведь было в апреле… петухи кукарекали, птички пели, коровы мычали, а в деревне было тихо…
— В большом городе, — упрямо вставил Коухен.
— И мой дядя шел по пыльной дороге к маленькому храму, где собирались на службу несколько десятков старых верующих евреев вроде нас с вами.
— Эту часть я уже слышал, — сказал один из стариков и вдруг решительно отставил свой бокал и зашагал к выходу.
— Мендель, подожди! — крикнул ему вслед Соломон, но тот покачал головой, сделал рукой жест, как будто стреляет в Соломона, и потащился вверх по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60