Именно он, хотя и не будучи председателем, был настоящим главой Жокейского клуба, ставший им не благодаря голосованию, а благодаря от рождения таившейся в нем силе.
Этот честный, всеми уважаемый человек имел прозвище Сугроб (правда, так его называли только за глаза), как я думаю, данное не столько ради восхищения, сколько чтобы поддразнить столь добродетельного джентльмена.
Я пошел в весовую и погрузился в дневную суету, чувствуя себя виноватым оттого, что радуюсь отсутствию Стива Миллеса. Нет умоляющих глаз и полной беспомощности, которые подвигли бы меня на очередное благодеяние — на то, чтобы снова отвезти его или навестить больную. Я переоделся в цвета Тишу и думал только о скачке, в которой он должен был участвовать — в скачке с препятствиями для новичков.
В общем, больших проблем не было, но радость вчерашнего дня тоже не повторилась. Тишу достаточно легко галопировал и пришел к финишу четвертым, что порадовало его владелицу, и я понес седло к весам, а потом пошел назад в раздевалку, к своей вешалке, чтобы переодеться в цвета Виктора Бриггза для Шарпенера. Обычная каждодневная работа. Каждый день сам по себе уникален, но суть-то одна и та же. Две тысячи дней или около того я входил в раздевалку, одевался в скаковую форму, взвешивался и скакал. Две тысячи дней надежд и усилий, пота и несправедливых наград. Больше, чем работа, — часть меня самого.
Я надел куртку поверх формы цветов Виктора Бриггза, поскольку до Шарпенера должны были пройти еще два заезда, и вышел немного посмотреть, что там в целом происходит. А происходила по большей части леди Уайт с недовольной миной на аристократической физиономии.
Леди Уайт мало знала меня, но я, как и большинство остальных жокеев, пожимал ей руку, когда она стояла рядом с лордом Уайтом на двух приемах, которые они устраивали для людей из мира скачек. Эти приемы были большими мероприятиями, на которые приглашались все. Разделяло их года три-четыре, давали их на Челтенхемском ипподроме во время мартовских встреч. Это была личная идея лорда Уайта, он все это оплатил и устроил, как все понимали, из-за того, что верил: все на скачках сердцем принадлежат к единому братству друзей и должны встречаться и веселиться вместе. Старый Сугроб во всем своем бесценном прекраснодушии. И я, как все остальные, приходил на приемы и веселился.
Леди Уайт куталась в норковое манто, чуть ли не пуская молнии из глаз из-под широкополой коричневой шляпки. Взгляд ее был таким напряженным, что я проследил его и увидел, что она смотрит на своего драгоценного супруга, который разговаривает с девушкой.
Лорд Уайт не просто разговаривал с девушкой, он упивался этой беседой. Он прямо-таки светился весельем и флиртом — весь, от искрящихся глаз до быстрых пальцев. Я отвел насмешливый взгляд от этого старого, как мир, зрелища, и увидел, что леди Уайт по-прежнему злобно пялится на них. “О Господи”, — изумленно подумал я, как и все прочие. Девственно-белый наш лорд нынче вечером получит отнюдь не аристократическую выволочку.
Ивор ден Релган все еще не отпускал от себя свиту из нескольких журналистов, среди которых были двое, писавшие о скачках, и трое, что вели полные слухов колонки в крупных ежедневных газетах. Ивор ден Релган явно был находкой для любителя слухов.
Барт Андерфилд громко рассказывал какой-то пожилой чете о том, что Осборн должен бы лучше соображать и не выпускать Шарпенера на трехмильную скачку, когда каждый дурак знает, что эта лошадь больше двух миль не потянет. Старая чета безразлично кивала.
Я все больше осознавал, что человек, стоявший рядом со мной, напряженно смотрел на лорда Уайта и ту девушку, как и леди Уайт. Был он ничем не примечателен — обычный средний человек, уже не молодой, но и не слишком зрелый, с темными редеющими волосами и в очках в черной оправе. Серые брюки, хорошо скроенный оливково-зеленый замшевый пиджак. Когда он понял, что я смотрю на него, он коротко раздраженно зыркнул на меня и пошел прочь. Больше я о нем не думал.
Виктор Бриггз, когда я подошел к нему на круге перед заездом Шарпенера, был весьма в хорошем расположении духа и ничем не намекнул на то, что было между нами. Гарольд нагрел себя до состояния самоуверенности и стоял, расставив длинные ноги, сдвинув шляпу на затылок. Бинокль ритмически покачивался в его руке.
— Маленькая формальность, — сказал он. — Шарпенер никогда не был в лучшей форме, да, Филип? Ведь в Даунсе он порадовал тебя, разве не так? Пер прямо как паровоз. — Его грубый голос хорошо был слышен нескольким соседним группкам тренеров, жокеев и владельцев, переживавшим предскаковое напряжение, которого им и без Гарольда хватало.
— Прямо из шкуры выпрыгивал, — гудел Герольд. — Никогда не бывал в лучшей форме. Он их убегает сегодня, да, Виктор?
Единственное, что можно сказать доброго о вспышках гарольдовой самоуверенности, так это то, что, если события поворачивались не так, он не впадал в желчную мрачность. Он щедро прощал неудачи со словами “ну, его вес подбил, конечно же” и редко сваливал все на жокея, даже если тот и был виноват.
Шарпенер отреагировал ни оптимизм Гарольда совершенно положительно. Возможно, его приободрила еще и моя уверенность, сохранившаяся после двух побед предыдущего дня, и он скакал так безошибочно, энергично и отважно, что третий раз во время этой встречи мой конь возвращался под аплодисменты.
Гарольд, если можно так выразиться, прямо-таки парил над землей, да и Виктор позволял себе изобразить небольшую улыбочку.
Ивор ден Релган мужественно воспринял тот факт, что назначенный им приз достался человеку, которого он ненавидит, и лорд Уайт, хлопотавший вокруг девушки, с которой он разговаривал, расчистил ей дорогу сквозь толпу.
Когда я взвесился и отдал седло моему помощнику, причесался и вышел к вручению приза, сцена украсилась квадратным столом, покрытым синей скатертью, на которой стоял большой серебряный предмет и два поменьше. Вокруг стола расположились лорд Уайт, Ивор ден Релган, Виктор и Гарольд.
Лорд Уайт в ручной микрофон сказал небольшой толпе, на все это смотревшей, что мисс Дана ден Релган вручит награды, столь щедро предоставленные ее отцом. У меня по этому поводу в голове не возникло ничего, кроме циничных умозаключений. Интересно, это папочку лорд Уайт так хотел заполучить в Жокейский клуб, или дочку? Долой такие мысли. Лорд Уайт — и подружка? Немыслимо.
При ближайшем рассмотрении стало ясно, что он увлечен до того, что совсем забыл о здравом смысле. Он то и дело касался ее под предлогом устроить все надлежащим образом для вручения, и суетился тогда, когда обычно бывал степенным. Все было в приемлемых пределах этакого жуликовато-отеческого поведения, но уж благоразумным это никак нельзя было назвать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Этот честный, всеми уважаемый человек имел прозвище Сугроб (правда, так его называли только за глаза), как я думаю, данное не столько ради восхищения, сколько чтобы поддразнить столь добродетельного джентльмена.
Я пошел в весовую и погрузился в дневную суету, чувствуя себя виноватым оттого, что радуюсь отсутствию Стива Миллеса. Нет умоляющих глаз и полной беспомощности, которые подвигли бы меня на очередное благодеяние — на то, чтобы снова отвезти его или навестить больную. Я переоделся в цвета Тишу и думал только о скачке, в которой он должен был участвовать — в скачке с препятствиями для новичков.
В общем, больших проблем не было, но радость вчерашнего дня тоже не повторилась. Тишу достаточно легко галопировал и пришел к финишу четвертым, что порадовало его владелицу, и я понес седло к весам, а потом пошел назад в раздевалку, к своей вешалке, чтобы переодеться в цвета Виктора Бриггза для Шарпенера. Обычная каждодневная работа. Каждый день сам по себе уникален, но суть-то одна и та же. Две тысячи дней или около того я входил в раздевалку, одевался в скаковую форму, взвешивался и скакал. Две тысячи дней надежд и усилий, пота и несправедливых наград. Больше, чем работа, — часть меня самого.
Я надел куртку поверх формы цветов Виктора Бриггза, поскольку до Шарпенера должны были пройти еще два заезда, и вышел немного посмотреть, что там в целом происходит. А происходила по большей части леди Уайт с недовольной миной на аристократической физиономии.
Леди Уайт мало знала меня, но я, как и большинство остальных жокеев, пожимал ей руку, когда она стояла рядом с лордом Уайтом на двух приемах, которые они устраивали для людей из мира скачек. Эти приемы были большими мероприятиями, на которые приглашались все. Разделяло их года три-четыре, давали их на Челтенхемском ипподроме во время мартовских встреч. Это была личная идея лорда Уайта, он все это оплатил и устроил, как все понимали, из-за того, что верил: все на скачках сердцем принадлежат к единому братству друзей и должны встречаться и веселиться вместе. Старый Сугроб во всем своем бесценном прекраснодушии. И я, как все остальные, приходил на приемы и веселился.
Леди Уайт куталась в норковое манто, чуть ли не пуская молнии из глаз из-под широкополой коричневой шляпки. Взгляд ее был таким напряженным, что я проследил его и увидел, что она смотрит на своего драгоценного супруга, который разговаривает с девушкой.
Лорд Уайт не просто разговаривал с девушкой, он упивался этой беседой. Он прямо-таки светился весельем и флиртом — весь, от искрящихся глаз до быстрых пальцев. Я отвел насмешливый взгляд от этого старого, как мир, зрелища, и увидел, что леди Уайт по-прежнему злобно пялится на них. “О Господи”, — изумленно подумал я, как и все прочие. Девственно-белый наш лорд нынче вечером получит отнюдь не аристократическую выволочку.
Ивор ден Релган все еще не отпускал от себя свиту из нескольких журналистов, среди которых были двое, писавшие о скачках, и трое, что вели полные слухов колонки в крупных ежедневных газетах. Ивор ден Релган явно был находкой для любителя слухов.
Барт Андерфилд громко рассказывал какой-то пожилой чете о том, что Осборн должен бы лучше соображать и не выпускать Шарпенера на трехмильную скачку, когда каждый дурак знает, что эта лошадь больше двух миль не потянет. Старая чета безразлично кивала.
Я все больше осознавал, что человек, стоявший рядом со мной, напряженно смотрел на лорда Уайта и ту девушку, как и леди Уайт. Был он ничем не примечателен — обычный средний человек, уже не молодой, но и не слишком зрелый, с темными редеющими волосами и в очках в черной оправе. Серые брюки, хорошо скроенный оливково-зеленый замшевый пиджак. Когда он понял, что я смотрю на него, он коротко раздраженно зыркнул на меня и пошел прочь. Больше я о нем не думал.
Виктор Бриггз, когда я подошел к нему на круге перед заездом Шарпенера, был весьма в хорошем расположении духа и ничем не намекнул на то, что было между нами. Гарольд нагрел себя до состояния самоуверенности и стоял, расставив длинные ноги, сдвинув шляпу на затылок. Бинокль ритмически покачивался в его руке.
— Маленькая формальность, — сказал он. — Шарпенер никогда не был в лучшей форме, да, Филип? Ведь в Даунсе он порадовал тебя, разве не так? Пер прямо как паровоз. — Его грубый голос хорошо был слышен нескольким соседним группкам тренеров, жокеев и владельцев, переживавшим предскаковое напряжение, которого им и без Гарольда хватало.
— Прямо из шкуры выпрыгивал, — гудел Герольд. — Никогда не бывал в лучшей форме. Он их убегает сегодня, да, Виктор?
Единственное, что можно сказать доброго о вспышках гарольдовой самоуверенности, так это то, что, если события поворачивались не так, он не впадал в желчную мрачность. Он щедро прощал неудачи со словами “ну, его вес подбил, конечно же” и редко сваливал все на жокея, даже если тот и был виноват.
Шарпенер отреагировал ни оптимизм Гарольда совершенно положительно. Возможно, его приободрила еще и моя уверенность, сохранившаяся после двух побед предыдущего дня, и он скакал так безошибочно, энергично и отважно, что третий раз во время этой встречи мой конь возвращался под аплодисменты.
Гарольд, если можно так выразиться, прямо-таки парил над землей, да и Виктор позволял себе изобразить небольшую улыбочку.
Ивор ден Релган мужественно воспринял тот факт, что назначенный им приз достался человеку, которого он ненавидит, и лорд Уайт, хлопотавший вокруг девушки, с которой он разговаривал, расчистил ей дорогу сквозь толпу.
Когда я взвесился и отдал седло моему помощнику, причесался и вышел к вручению приза, сцена украсилась квадратным столом, покрытым синей скатертью, на которой стоял большой серебряный предмет и два поменьше. Вокруг стола расположились лорд Уайт, Ивор ден Релган, Виктор и Гарольд.
Лорд Уайт в ручной микрофон сказал небольшой толпе, на все это смотревшей, что мисс Дана ден Релган вручит награды, столь щедро предоставленные ее отцом. У меня по этому поводу в голове не возникло ничего, кроме циничных умозаключений. Интересно, это папочку лорд Уайт так хотел заполучить в Жокейский клуб, или дочку? Долой такие мысли. Лорд Уайт — и подружка? Немыслимо.
При ближайшем рассмотрении стало ясно, что он увлечен до того, что совсем забыл о здравом смысле. Он то и дело касался ее под предлогом устроить все надлежащим образом для вручения, и суетился тогда, когда обычно бывал степенным. Все было в приемлемых пределах этакого жуликовато-отеческого поведения, но уж благоразумным это никак нельзя было назвать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71