<…>
Официальный допрос постепенно перешел в дружескую беседу, которая длилась четыре с половиной часа в два приема.
Результатом беседы было то, что когда прокурор и следователи пошли к себе в комнату, то мой камердинер, который был призван за ними следить, слышал, как один другому сказал: «Теперь мне совершенно ясно, что князь ни при чем и что все это раздула печать».
После допроса моего камердинера Нефедова (очень поверхностного) их пригласил к обеду и вечером ставил граммофон. На другой день они отправились в обратный путь. Было очень холодно, и прокурору была выдана меховая доха, которая напоминала доху на молодом человеке в роковую ночь в квартире Распутина. «Exceedingly funny».
Последние известия, касающиеся этого дела: на днях следствие заканчивается: виновные не найдены, улики недостаточны. Дмитрия допрашивать не будут. Пуришкевич уже был допрошен (накануне он получил письмо от маэстро). Его ответ ты наверное читал в газетах. Пока все идет хорошо, будем надеяться, что в дальнейшем счастье нам не изменит».
«Безнаказанность, которой они воспользовались, давала печальное представление о силе закона в России, заставила всех понимать, что власть не посмела тронуть виновных», – признал позднее В. Маклаков.
«…нет никакого сомнения в том, что Николай II был человеком недостаточно энергичным для нашей катастрофической эпохи. Вероятно, он просто был слишком болыцим джентльменом: качество не очень подходящее для бурных эпох. Все его ошибки – ошибки недостаточной решимости или, если хотите, то и недостаточной жестокости. Убийц Распутина нужно было повесить обязательно. Насколько мне известно, Государь и принял такое решение, но отменил его под давлением великих князей. Безнаказанность убийц „друга Царской Семьи“ подорвала веру в силу власти и показала: ну, теперь можно делать что угодно. Стали делать что угодно», – заключил И. Л. Солоневич.
После смерти Распутина все действительно затрещало по швам. Еще пыталась противиться шабашу петроградская цензура, вследствие чего столичные газеты писали: «Вчера по Петрограду распространились сенсационные известия о смерти одного лица, о котором в последнее время так много говорилось в Думе» (Русское слово. 1916. 18 декабря), или: «Труп лица, сделавшегося жертвой сенсационного убийства, до поздней ночи нигде не был найден» (Русские ведомости. 1916. 18 декабря).
Но сопротивление было сломлено в два счета.
«Позор, позор, позор – вот, что такое Григорий Распутин для России. Позор исторический, позор несмываемый. Позорно было, когда нельзя было упоминать его имя в печати. И позорно теперь писать о нем, как о человеке, игравшем такую огромную роль в истории наших дней», – возмущалась газета «День».
«Погиб человек, в котором как в зеркале отражалось уродство русской жизни. Разбилось зеркало. Но что же изменилось в жизни? И что может измениться от того, что разбилось зеркало? …Сила фетиша не в нем самом, а в вере и покорности поклонной толпы и в подлости жрецов, эксплуатировавших и его и толпу», – заключали в «Биржевых ведомостях».
«…убитый – прямой потомок легендарного старца Федора Кузьмича. Последний долго жил в Сибири – и вот…» – сочиняла, ссылаясь на кулуарные слухи из Государственной думы, газета «Русская воля».
А толпа между тем торжествовала.
«Улицы Петербурга имели праздничный вид, прохожие останавливали друг друга и, счастливые, поздравляли и приветствовали не только знакомых, но иногда и чужих. Некоторые, проходя мимо дворца великого князя Димитрия Павловича и нашего дома на Мойке, становились на колени и крестились.
По всему городу в церквах служили благодарственные молебны, во всех театрах публика требовала гимна и с энтузиазмом просила его повторения. В частных домах, в офицерских собраниях, в ресторанах пили за наше здоровье; на заводах рабочие кричали в нашу честь «ура»».
Так писал Юсупов, которому, положим, можно было бы и не верить, но о том же самом свидетельствовали и другие герои тех лет.
«Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли: „Зверь был раздавлен, – как выражались, – злого духа не стало“. От восторга впадали в истерику», – вспоминала Вырубова.
А вот как отреагировали в Ставке.
«– Величайшая новость! – радостно сказал генерал, когда я закрыл за собою двери кабинета. – Распутин убит. Его убили великий князь Дмитрий Павлович, князь Юсупов и Пуришкевич во дворце Юсупова, куда они завезли его якобы для пирушки.
– Верно ли это? – спросил я.
– Да уж чего вернее! Я только что слышал это от командира корпуса жандармов графа Татищева, несколько часов тому назад прибывшего в Ставку, очевидно, для доклада Государю об убийстве.
И генерал дальше рассказал мне подробно об убийстве. <…> Привезенная гр. Татищевым весть с быстротой молнии распространилась по Ставке. Гр. Татищев сообщил ее в штабной столовой во время завтрака. И высшие, и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день Пасхи. И это происходило в Ставке Государя по случаю убийства его «собинного» друга! Когда и где было что-либо подобное?! Такая же картина наблюдалась и повсюду в России, куда только долетала весть об убийстве «старца». Один из чинов Ставки рассказал мне, что, возвращаясь из Архангельска, он на одной из станций в Вологодской губернии наблюдал точно такую же картину, когда пассажиры из газет узнали, что Распутин убит. Началось всеобщее ликование. Знакомые и незнакомые обнимали и поздравляли друг друга», – писал протопресвитер Шавельский.
Вологда фигурирует и в мемуарах П. П. Заварзина: «Подходим к станции Вологда. На перроне все читают с интересом газеты. Надеемся узнать о какой-нибудь победе, но узнаем, что убит Распутин. <…> „Слава Богу, что покончили с этой сволочью“. Говорил средних лет человек, по внешнему виду сибирский купец. Достаточно было этой фразы, чтобы присутствующие начали шумно говорить и обмениваться впечатлениями. Говорили не об убийстве человека, а об уничтоженном каком-то гаде».
Ликовала и Москва.
«Когда известие о происшедшем дошло до Москвы (это было вечером) и проникло в театры, публика потребовала исполнения национального гимна. И раздалось, может быть, последний раз в Москве: Боже, царя храни… – вспоминал Шульгин, зловеще добавляя: – Никогда эта молитва не имела такого глубокого смысла…»
Но радовалась смерти «хлыста» не только «публика».
«Ужас и отвращение перед существованием над Россией Распутина были тогда так сильны, – писал в мемуарах С. И. Фудель, – что, я помню, когда совершилось его убийство и я сообщил об этом иносказательно (в печати, конечно, ничего не было) по телефону одной знакомой, то она мне сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271
Официальный допрос постепенно перешел в дружескую беседу, которая длилась четыре с половиной часа в два приема.
Результатом беседы было то, что когда прокурор и следователи пошли к себе в комнату, то мой камердинер, который был призван за ними следить, слышал, как один другому сказал: «Теперь мне совершенно ясно, что князь ни при чем и что все это раздула печать».
После допроса моего камердинера Нефедова (очень поверхностного) их пригласил к обеду и вечером ставил граммофон. На другой день они отправились в обратный путь. Было очень холодно, и прокурору была выдана меховая доха, которая напоминала доху на молодом человеке в роковую ночь в квартире Распутина. «Exceedingly funny».
Последние известия, касающиеся этого дела: на днях следствие заканчивается: виновные не найдены, улики недостаточны. Дмитрия допрашивать не будут. Пуришкевич уже был допрошен (накануне он получил письмо от маэстро). Его ответ ты наверное читал в газетах. Пока все идет хорошо, будем надеяться, что в дальнейшем счастье нам не изменит».
«Безнаказанность, которой они воспользовались, давала печальное представление о силе закона в России, заставила всех понимать, что власть не посмела тронуть виновных», – признал позднее В. Маклаков.
«…нет никакого сомнения в том, что Николай II был человеком недостаточно энергичным для нашей катастрофической эпохи. Вероятно, он просто был слишком болыцим джентльменом: качество не очень подходящее для бурных эпох. Все его ошибки – ошибки недостаточной решимости или, если хотите, то и недостаточной жестокости. Убийц Распутина нужно было повесить обязательно. Насколько мне известно, Государь и принял такое решение, но отменил его под давлением великих князей. Безнаказанность убийц „друга Царской Семьи“ подорвала веру в силу власти и показала: ну, теперь можно делать что угодно. Стали делать что угодно», – заключил И. Л. Солоневич.
После смерти Распутина все действительно затрещало по швам. Еще пыталась противиться шабашу петроградская цензура, вследствие чего столичные газеты писали: «Вчера по Петрограду распространились сенсационные известия о смерти одного лица, о котором в последнее время так много говорилось в Думе» (Русское слово. 1916. 18 декабря), или: «Труп лица, сделавшегося жертвой сенсационного убийства, до поздней ночи нигде не был найден» (Русские ведомости. 1916. 18 декабря).
Но сопротивление было сломлено в два счета.
«Позор, позор, позор – вот, что такое Григорий Распутин для России. Позор исторический, позор несмываемый. Позорно было, когда нельзя было упоминать его имя в печати. И позорно теперь писать о нем, как о человеке, игравшем такую огромную роль в истории наших дней», – возмущалась газета «День».
«Погиб человек, в котором как в зеркале отражалось уродство русской жизни. Разбилось зеркало. Но что же изменилось в жизни? И что может измениться от того, что разбилось зеркало? …Сила фетиша не в нем самом, а в вере и покорности поклонной толпы и в подлости жрецов, эксплуатировавших и его и толпу», – заключали в «Биржевых ведомостях».
«…убитый – прямой потомок легендарного старца Федора Кузьмича. Последний долго жил в Сибири – и вот…» – сочиняла, ссылаясь на кулуарные слухи из Государственной думы, газета «Русская воля».
А толпа между тем торжествовала.
«Улицы Петербурга имели праздничный вид, прохожие останавливали друг друга и, счастливые, поздравляли и приветствовали не только знакомых, но иногда и чужих. Некоторые, проходя мимо дворца великого князя Димитрия Павловича и нашего дома на Мойке, становились на колени и крестились.
По всему городу в церквах служили благодарственные молебны, во всех театрах публика требовала гимна и с энтузиазмом просила его повторения. В частных домах, в офицерских собраниях, в ресторанах пили за наше здоровье; на заводах рабочие кричали в нашу честь «ура»».
Так писал Юсупов, которому, положим, можно было бы и не верить, но о том же самом свидетельствовали и другие герои тех лет.
«Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли: „Зверь был раздавлен, – как выражались, – злого духа не стало“. От восторга впадали в истерику», – вспоминала Вырубова.
А вот как отреагировали в Ставке.
«– Величайшая новость! – радостно сказал генерал, когда я закрыл за собою двери кабинета. – Распутин убит. Его убили великий князь Дмитрий Павлович, князь Юсупов и Пуришкевич во дворце Юсупова, куда они завезли его якобы для пирушки.
– Верно ли это? – спросил я.
– Да уж чего вернее! Я только что слышал это от командира корпуса жандармов графа Татищева, несколько часов тому назад прибывшего в Ставку, очевидно, для доклада Государю об убийстве.
И генерал дальше рассказал мне подробно об убийстве. <…> Привезенная гр. Татищевым весть с быстротой молнии распространилась по Ставке. Гр. Татищев сообщил ее в штабной столовой во время завтрака. И высшие, и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день Пасхи. И это происходило в Ставке Государя по случаю убийства его «собинного» друга! Когда и где было что-либо подобное?! Такая же картина наблюдалась и повсюду в России, куда только долетала весть об убийстве «старца». Один из чинов Ставки рассказал мне, что, возвращаясь из Архангельска, он на одной из станций в Вологодской губернии наблюдал точно такую же картину, когда пассажиры из газет узнали, что Распутин убит. Началось всеобщее ликование. Знакомые и незнакомые обнимали и поздравляли друг друга», – писал протопресвитер Шавельский.
Вологда фигурирует и в мемуарах П. П. Заварзина: «Подходим к станции Вологда. На перроне все читают с интересом газеты. Надеемся узнать о какой-нибудь победе, но узнаем, что убит Распутин. <…> „Слава Богу, что покончили с этой сволочью“. Говорил средних лет человек, по внешнему виду сибирский купец. Достаточно было этой фразы, чтобы присутствующие начали шумно говорить и обмениваться впечатлениями. Говорили не об убийстве человека, а об уничтоженном каком-то гаде».
Ликовала и Москва.
«Когда известие о происшедшем дошло до Москвы (это было вечером) и проникло в театры, публика потребовала исполнения национального гимна. И раздалось, может быть, последний раз в Москве: Боже, царя храни… – вспоминал Шульгин, зловеще добавляя: – Никогда эта молитва не имела такого глубокого смысла…»
Но радовалась смерти «хлыста» не только «публика».
«Ужас и отвращение перед существованием над Россией Распутина были тогда так сильны, – писал в мемуарах С. И. Фудель, – что, я помню, когда совершилось его убийство и я сообщил об этом иносказательно (в печати, конечно, ничего не было) по телефону одной знакомой, то она мне сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271