Мадам Баччи запричитала на лестничной пло­щадке: « Мамма миа, эта узасная асибка!», а ее супруг заревел, как поросенок: что это они себе позволяют, он инвалид войны, парашютист, да пошел этот психо­лог куда подальше, никто его сына не третирует, хо­рошая взбучка еще никому в семье Баччи не мешала, ничего кроме пользы, вот дерьмо, а его сынок и так растет избалованный, покруче рокфеллеровских на­следников, кушает пасту аль денте, велосипед ему ку­пили с тремя передачами, а на каникулы отправили за границу, к этим ихним фрицам, чертов бордель!
Мсье Баччи никак не давался полицейским, не по­зволяя запихнуть себя в обезьянник и орудуя своим костылем ловчее, чем Брюс Ли боевым цепом. По­смотреть на великолепную схватку сбежались все со­седи, включая мадам Гарсиа, которая во всеуслыша­ние провозгласила, что этого следовало ожидать, все итальяшки такие, мусорная нация, и именно в эту ми­нуту мой папа с мсье Будуду вылезли из грузовичка мсье Эриссона, и папа громко поинтересовался, не без иронии в голосе, стоит ли слушать эту помесь шлюхи с кашалотом, ибо консьержка наша так страшна, что, когда она поутру выносит мусор, не сразу разберешь, где, собственно, мусор, а где консь­ержка.
Мадам Гарсиа в ответ стала размахивать руками и осыпать папу ругательствами, которые придумывала по ходу дела. Заодно досталось и папиной жене, и предкам, и потомкам. И тогда папа положил сумку, поплевал на руки и объявил, что чаша его терпения переполнилась – вспомним хотя бы Мариэль Гуа­шель, поэтому дискуссию он завершит по старинке, путем рукоприкладства, Бог свидетель, мадам Гарсиа трудно причислить к женскому роду, ибо он никогда не позволил бы себе поднять руку на женщину, на что консьержка отвечала: «Ну давай, свинья, поглядим, есть ли у вас, итальяшек, хрен в штанах». Она почему-то думала, что все итальянцы евнухи…
Мсье Китонунца попытался было их помирить: «Постойте, друзья, постойте, на заре нового тысяче­летия нам следует терпимее относиться друг к другу, к тому же кругом дети», но в ответ получил: «Здрась­те, приехали, еще негритосы нас будут учить, если бы не мы, они бы до сих пор ползали на четвереньках», потом кто-то в толпе невзначай получил по шее, дал сдачи, и вскоре было уже непонятно кто, с кем и по какому поводу дерется.
Стражи порядка запихнули-таки мсье Баччи в ма­шину и, увидев, какая неразбериха творится на ули­це, засунули туда же всех дерущихся. Машина бук­вально просела под тяжестью пассажиров, и звуки оттуда доносились похуже, чем из скотовоза.
* * *
Вернувшись из полицейского участка, папа уз­нал, что Жожо сел на свой трехскоростной ве­лосипед и куда-то укатил. И где он сейчас, неизвест­но. Его должны были отправить в специальное заве­дение для детей с психологическими проблемами, но как теперь это сделать, непонятно.
Я промолчал. Папа прикладывал кусок говядины к подбитому глазу, мама пыталась заставить его поме­рить температуру, а я не стал спрашивать разреше­ния, просто сказал им «Чао!» и укатил с Азизом и Но­элем на городскую свалку.
Жожо сидел в сторожевой будке и дрожал. Мы час­то приходили играть на свалку: стреляли из рогатки болтами по помоечными крысам, усеянным клещами, разбирали сломанные будильники, чтобы строить из деталей моторы для самолетов, читали письма, чьи ад­ресаты не подозревали, что кто-то, извлечет из груды мусора их выброшенные секреты. Многие писали про несчастную любовь, концовки часто не хватало, так что можно было надеяться, что теперь у этих лю­дей все хорошо…
Сторож, волосатый крикливый дядька, который вечно валялся у печки в одном белье, а то и вовсе шлялся по кабакам, орал, что мы одна большая куча мусора и закончим на гильотине, а он потом придет плевать на наши могилы. Все это были пустые угрозы: на деле он сидел в своем гнилом кресле, пил алкоголь­ные напитки и рыгал.
Мы заходили к нему в будку, когда его не было, лис­тали порнографические журналы и делали вид, что прекрасно в этом предмете разбираемся, а потом пи­сали на всю эту макулатуру и смеялись до колик.
Но сегодня нам было не до смеха.
– Не пойду я туда, – твердил Жожо, – не хочу в дурдом.
– Никто тебя не посылает в дурдом, – объяснил ему Азиз, – это вроде санатория, ты там отдохнешь, поправишься и вернешься к нам.
– Помнишь, когда у меня была операция на мозге, – добавил я, – я там прекрасно провел время с хоро­шенькими медсестрами…
– Не было у тебя никакой операции на мозге, тебе там яйца вправляли, – ответил Жожо, и я вдруг по­чувствовал, что его судьба стала меня меньше беспо­коить. – И что я стану делать без своих предков? Я никого не просил вмешиваться. Других предков у ме­ня все равно нет, и что мне делать, если теперь их за­садят? Это из-за меня они пойдут под суд. Потому что я не так отвечал тому доктору. Не сумел соврать. Я все всегда делаю не так… Не пойду к психам! Хочу, чтобы все стало как раньше, будто ничего не прои­зошло. Все было нормально, все путем. И, если они не вернут меня обратно, я знаю, что сделаю: выпрыгну из окошка, как Крампон, и тогда все оставят меня в покое…
Потом мы по упавшему дереву (с закрытыми глаза­ми!) перешли речку, которая вовсю бурлила из-за схода снегов, и договорились построить летом ша­лаш, прямо у железной дороги.
Мы возвращались в Южин, толкая перед собой ве­лосипеды. Вершины гор четко вырисовывались на яс­ном голубом небе. Была весна, но на Мон Шарвен еще оставались ледники. Воздух был такой чистый, что можно было все разглядеть на самом верху. Я сво­ими глазами видел, как горная лань скачет по склонам Голе-де-ля-Труи…
* * *
Настали летние каникулы, и я остался совсем один.
Ноэль и Азиз отправились к себе на родину, а Ми­риам помогала родителям на ферме, косила траву.
Братец Жерар путешествовал автостопом по Гре­ции со своим другом Деде, а сестренка Нана витала в облаках. Облака эти были сплошь розовые, малень­кие и компактные, и плыли они по салону лимонного «багги». Мсье Бюффлие и Нана не сводили друг с друга влюбленных глаз, и вид у них был дебильный. Чтобы хоть как-то развеяться, я читал книги про аль­пинистов и мечтал о тех днях, когда сам смогу лазать по склонам, ни у кого не спрашивая разрешения.
Родители Жожо вернулись в Южин, но без Жожо, и мадам Баччи по-прежнему ездила отовариваться в Альбервиль, совершенно анонимно. Игроки в шары не желали больше знаться с мсье Баччи, и он целыми днями просиживал у телевизора. В любом случае на костылях по такой жаре особо не погуляешь…
По ущельям Арли прокатилась «Тур де Франс». Мне перепали две кепки «Рикар» и наклейки от жвачки «Голливуд». Еще я ходил в бассейн и подце­пил там бородавки.
Жожо пока жил в секретном месте. Его должны бы­ли поместить в приемную семью (странное слово, так говорят про скучные книги:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22