Меня в подвал не пустили, но я видела, какое у него было бледное лицо, когда он вышел оттуда. Я его понимаю. Писать в рапорте о скелете, крысах и сдохших кошках... И что следующим назначен он... Но майор мужественный был и на следующий день полез опять. И вместе со всеми своими сопровождающими провалился в глубокий колодец с острыми пиками на дне. Двое солдат погибли, пронзенные ими, третий был тяжело ранен, а он уцелел, правда, говорить совсем перестал, после того как его нашли и вытащили...
Теща замолчала и уставилась в окно, вспоминая, видимо, запавшую в сердце картинку прошлого.
...Подземелье, лучи фонарей, приглушенный мат майора, пытающегося снять рядового Худойбердыева с пик... Одна пронзила солдату грудину, другая – крестец. Вот, наконец, ему удается это сделать и Худойбердыева, точнее труп Худойбердыева, поднимают на веревках.
Самого майора вытаскивают последним.
Он весь в крови...
Руки у него заметно подрагивают, глаза мечутся по сводам...
Ему кажется, что за ним наблюдают холодные глаза существа, определяющего ход событий в этом средневековом замке... И, может быть, не только в замке...
На живое прикосновение к прошлому у Светланы Анатольевны ушло примерно полминуты. Очнувшись, она посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Оглянула стол. Налила молока в кружку, придвинула ко мне. Уселась напротив и посмотрела как на любимого зятя.
Я взял кружку, отпил глоток. Молоко было вкусным. Люблю настоящее деревенское молоко. Светлана Анатольевна это знает.
– А ты не хочешь спросить, почему майор говорить перестал? – спросила она, продолжая за мной наблюдать.
– И так понятно. Перепугался насмерть. Несколько часов просидеть в глубоком колодце в компании с мертвыми товарищами – это кое-что значит...
– Это его не достало бы, – прыснула Светлана Анатольевна совсем как девчонка. – Он всю войну прошел и трупов видел тысячи... И друзей мертвых похоронил достаточно.
– Ну, ладно, спрашиваю, – вздохнул я (вот привязалась со своими воспоминаниями!). – Что его так достало?
– После того, как он очутился в колодце, на него упал белый шелковый плащ, потом записка «Следующий будет ты». Когда он читал записку, на него посыпался белый порошок...
Светлана Анатольевна замолчала. Она явно ждала шести баллов за артистичность. Я выставил их восторженным выражением глаз. Восторженным выражением глаз кролика, наткнувшегося в желудке удава на сочный качан капусты.
– Замечательно... Но как вы проникли в подземелье? Ведь майор без сомнения поставил охрану у входа? И еще одно. Как вы могли знать, что он читал записку? В колодце по всем видимостям было темно?
– В подземелье можно было попасть из парковой беседки. И из камина в комнате папиного заместителя. Но я попала из беседки. Там Венера Милосская мраморная стояла на постаменте, а в постаменте задняя стенка вниз опускалась, если на нее как следует сверху надавить. А что касается записки... После того, как плащ упал, майор стал спички жечь и записка ему прямо на колени упала. Я все сверху видела. Он прочитал и начал истерично материться. А когда на него порошок посыпался, вообще с ума сошел.
– Как, совсем?
– Нет, это я образно выразилась. На следующий день он оклемался и в подвал пошел с собакой...
– И на него потолок упал...
– Да. Там в одной комнате потолок почти до пола падалл и опять поднимался. И ему с сопровождающими шеи переломало...
– А собака вас не нашла?
– Нет, я еще раньше знала, что майор Голованов когда-нибудь с ищейками в подвал придет. И повсюду махорки насыпала.
Я сник. Опять увидел себя с тещей со стороны. Если бы не тетрадка с портретом Иосифа Виссарионовича, я бы не ни на минуту не поверил, что все, что я услышал, это – правда. Замок со скелетами и ловушками, тайный ход, начинающийся под Венерой Милосской, маленькая девочка-отравительница, расправляющаяся с людьми, прошедшими всю войну... Разве можно было во все это поверить, не зная содержания тетрадки в клетку?
– А через несколько дней папу перевели в Москву, в отдел кадров ВВС, – продолжила Светлана Анатольевна, явно решившая до пробуждения Наташи выложить мне всю свою жизнь...
– Вы понимаете, что вы – убийца? – вдруг сорвался я в крик. – Вы – хладнокровная, омерзительная убийца?
– Конечно, понимаю. Но почему омерзительная? Мы ведь с тобой так сказать родственные души, коллеги, можно сказать...
– Коллеги?
– Да... Насколько я знаю, ты с тех самых пор, как личностно оформился, лет так с шестнадцати-семнадцати, начал юродствовать, начал грызть людям душу... Ну а я с восьми лет грызу их плоть. Мы с тобой степные волки... Родители нас не выучили уметь быть довольными, они, с малых лет предоставив нам полную свободу, сделали нас калеками, не способными сидеть в типовых раковинах...
– Красиво говорите... Вы читали Германа Гессе?
– Да, с тех пор, как ты появился в нашем доме, я начала читать твои книги. «Полет над гнездом кукушки», «Степной волк», «Котлован», «Миф о Сизифе» «Жизнь Клима Самгина». А Вера мне рассказывала, как ты извел свою первую жену, извел, пытаясь сделать из нормальной симпатичной женщины прекрасную высокоинтеллектуальную «даму», рассказывала, как изводишь ее саму своими неумными требованиями изменить порядок, годами установлявшийся в нашей семье...
– Я извожу вашу дочь?
– А что ты ей сказал весной насчет чистки зубов?
Это точно. Достал и извел. В течение нескольких лет я не мог убедить Веру, что зубы надо чистить не «по утрам и вечерам», а после еды. Но каждое утро она сначала чистила зубы, а потом садилась за завтрак. И как-то я обобщил... После более чем неприятного визита Веры к зубному врачу. Сказал, что она человек, который не в состоянии вырваться из плена мифов и иллюзий. И еще кое-что, о чем мне неприятно вспоминать.
– А что ты ей сказал насчет ее любимой шляпы? – продолжала доканывать меня теще. – Она потом полчаса плакала мне в трубку...
Шляпа, вернее шляпы... Вера любила широкополые шляпы, значительно увеличивавшие ее нос. Я так и эдак намекал ей на этот бесспорный факт, но бесполезно: она упорно продолжала их носить. Время от времени я говорил свое «фи», но перестал, и перестал не после того, как тесть сказал мне тет-а-тет: «Ну что ты пристал к ней с этой шляпой? Пусть хоть в сковородке ходит и в мешке из-под картофеля, тебе-то что?», а после того, как понял, что широкополая шляпа для Веры это убежище, под которым она пытается что-то спрятать. И что-то не внешнее, а внутреннее.
– Да я же просто хотел, чтобы она выглядела на все сто... – пролепетал я в ответ Светлане Анатольевне.
– Да, ты всегда хочешь, чтобы окружающие тебя люди выглядели на все сто. Подгоняя их под свои мерки, ты терзаешь их души своим «вкусом», своим «утонченным» миропониманием, своим юродством, терзаешь всем, чем только можешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Теща замолчала и уставилась в окно, вспоминая, видимо, запавшую в сердце картинку прошлого.
...Подземелье, лучи фонарей, приглушенный мат майора, пытающегося снять рядового Худойбердыева с пик... Одна пронзила солдату грудину, другая – крестец. Вот, наконец, ему удается это сделать и Худойбердыева, точнее труп Худойбердыева, поднимают на веревках.
Самого майора вытаскивают последним.
Он весь в крови...
Руки у него заметно подрагивают, глаза мечутся по сводам...
Ему кажется, что за ним наблюдают холодные глаза существа, определяющего ход событий в этом средневековом замке... И, может быть, не только в замке...
На живое прикосновение к прошлому у Светланы Анатольевны ушло примерно полминуты. Очнувшись, она посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Оглянула стол. Налила молока в кружку, придвинула ко мне. Уселась напротив и посмотрела как на любимого зятя.
Я взял кружку, отпил глоток. Молоко было вкусным. Люблю настоящее деревенское молоко. Светлана Анатольевна это знает.
– А ты не хочешь спросить, почему майор говорить перестал? – спросила она, продолжая за мной наблюдать.
– И так понятно. Перепугался насмерть. Несколько часов просидеть в глубоком колодце в компании с мертвыми товарищами – это кое-что значит...
– Это его не достало бы, – прыснула Светлана Анатольевна совсем как девчонка. – Он всю войну прошел и трупов видел тысячи... И друзей мертвых похоронил достаточно.
– Ну, ладно, спрашиваю, – вздохнул я (вот привязалась со своими воспоминаниями!). – Что его так достало?
– После того, как он очутился в колодце, на него упал белый шелковый плащ, потом записка «Следующий будет ты». Когда он читал записку, на него посыпался белый порошок...
Светлана Анатольевна замолчала. Она явно ждала шести баллов за артистичность. Я выставил их восторженным выражением глаз. Восторженным выражением глаз кролика, наткнувшегося в желудке удава на сочный качан капусты.
– Замечательно... Но как вы проникли в подземелье? Ведь майор без сомнения поставил охрану у входа? И еще одно. Как вы могли знать, что он читал записку? В колодце по всем видимостям было темно?
– В подземелье можно было попасть из парковой беседки. И из камина в комнате папиного заместителя. Но я попала из беседки. Там Венера Милосская мраморная стояла на постаменте, а в постаменте задняя стенка вниз опускалась, если на нее как следует сверху надавить. А что касается записки... После того, как плащ упал, майор стал спички жечь и записка ему прямо на колени упала. Я все сверху видела. Он прочитал и начал истерично материться. А когда на него порошок посыпался, вообще с ума сошел.
– Как, совсем?
– Нет, это я образно выразилась. На следующий день он оклемался и в подвал пошел с собакой...
– И на него потолок упал...
– Да. Там в одной комнате потолок почти до пола падалл и опять поднимался. И ему с сопровождающими шеи переломало...
– А собака вас не нашла?
– Нет, я еще раньше знала, что майор Голованов когда-нибудь с ищейками в подвал придет. И повсюду махорки насыпала.
Я сник. Опять увидел себя с тещей со стороны. Если бы не тетрадка с портретом Иосифа Виссарионовича, я бы не ни на минуту не поверил, что все, что я услышал, это – правда. Замок со скелетами и ловушками, тайный ход, начинающийся под Венерой Милосской, маленькая девочка-отравительница, расправляющаяся с людьми, прошедшими всю войну... Разве можно было во все это поверить, не зная содержания тетрадки в клетку?
– А через несколько дней папу перевели в Москву, в отдел кадров ВВС, – продолжила Светлана Анатольевна, явно решившая до пробуждения Наташи выложить мне всю свою жизнь...
– Вы понимаете, что вы – убийца? – вдруг сорвался я в крик. – Вы – хладнокровная, омерзительная убийца?
– Конечно, понимаю. Но почему омерзительная? Мы ведь с тобой так сказать родственные души, коллеги, можно сказать...
– Коллеги?
– Да... Насколько я знаю, ты с тех самых пор, как личностно оформился, лет так с шестнадцати-семнадцати, начал юродствовать, начал грызть людям душу... Ну а я с восьми лет грызу их плоть. Мы с тобой степные волки... Родители нас не выучили уметь быть довольными, они, с малых лет предоставив нам полную свободу, сделали нас калеками, не способными сидеть в типовых раковинах...
– Красиво говорите... Вы читали Германа Гессе?
– Да, с тех пор, как ты появился в нашем доме, я начала читать твои книги. «Полет над гнездом кукушки», «Степной волк», «Котлован», «Миф о Сизифе» «Жизнь Клима Самгина». А Вера мне рассказывала, как ты извел свою первую жену, извел, пытаясь сделать из нормальной симпатичной женщины прекрасную высокоинтеллектуальную «даму», рассказывала, как изводишь ее саму своими неумными требованиями изменить порядок, годами установлявшийся в нашей семье...
– Я извожу вашу дочь?
– А что ты ей сказал весной насчет чистки зубов?
Это точно. Достал и извел. В течение нескольких лет я не мог убедить Веру, что зубы надо чистить не «по утрам и вечерам», а после еды. Но каждое утро она сначала чистила зубы, а потом садилась за завтрак. И как-то я обобщил... После более чем неприятного визита Веры к зубному врачу. Сказал, что она человек, который не в состоянии вырваться из плена мифов и иллюзий. И еще кое-что, о чем мне неприятно вспоминать.
– А что ты ей сказал насчет ее любимой шляпы? – продолжала доканывать меня теще. – Она потом полчаса плакала мне в трубку...
Шляпа, вернее шляпы... Вера любила широкополые шляпы, значительно увеличивавшие ее нос. Я так и эдак намекал ей на этот бесспорный факт, но бесполезно: она упорно продолжала их носить. Время от времени я говорил свое «фи», но перестал, и перестал не после того, как тесть сказал мне тет-а-тет: «Ну что ты пристал к ней с этой шляпой? Пусть хоть в сковородке ходит и в мешке из-под картофеля, тебе-то что?», а после того, как понял, что широкополая шляпа для Веры это убежище, под которым она пытается что-то спрятать. И что-то не внешнее, а внутреннее.
– Да я же просто хотел, чтобы она выглядела на все сто... – пролепетал я в ответ Светлане Анатольевне.
– Да, ты всегда хочешь, чтобы окружающие тебя люди выглядели на все сто. Подгоняя их под свои мерки, ты терзаешь их души своим «вкусом», своим «утонченным» миропониманием, своим юродством, терзаешь всем, чем только можешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86