Посему Ильин панически заверещал, адресуясь единственно к Ангелу:
– Придумай что-нибудь! Скорей!
– Сдавайся, – философски посоветовал Ангел. И Ильин быстро сказал:
– Сдаюсь.
Иван остановился рядом. Ильин глянул-таки на него снизу вверх и почувствовал, что кружится голова. Не сочтите сие метафорой: метр с кепкой Ильина рядом с двумя с лихом метрами Ивана – как все семь холмов Москвы рядом с Джомолунгмой. Иван чуть покачивался над Ильиным, как Останкинская телебашня, и в этой жизни возведенная над усадьбой графа Шереметева: видно, под потолком гуляли незаметные снизу турбулентные потоки.
– Чего говорить? – спросил Ильин, опять наливая в рюмку «Абсолюта» и скоренько опрокидывая вкусное в рот.
– Закуси, – брезгливо поморщился Борода. Ильин послушно закусил салатом.
– Давай все про самолет, – сказал Борода.
– С нашим удовольствием, – услужливо согласился Ильин и зачастил: – Значит, самолет. «МИГ», значит. Я на нем, видимо, летел-летел, потом произошла авария, и я с него, видимо, упал-упал. А он утонул, как мне сказали. А я выжил и вот – перед вами. Хотя сам ничего не помню. Амнезия. Тяжелая болезнь.
– Не прохонже, – заметил Ангел. Прав был, гад.
– Иван, – повторил Борода.
Чтобы описать происшедшее, придется потратить времени больше, нежели оно (происшедшее) заняло в реальности. А его, время, жаль. Посему отметим лишь начальный и конечный этапы. Начальный – это когда Иван резко и грубо схватил Ильина за плечи. Конечный – это когда Ильин выплыл из больного небытия и обнаружил себя на стуле в другой – видимо, соседней – комнате. Ильин был привязан к стулу капроновой веревкой, чтоб не упасть, поскольку ни руки, ни ноги не работали, позвоночник, не исключено, совсем развинтился и дико болел, а еще болели желудок, почки, печень, селезенка, поджелудочная железа, диафрагма и голова. Бит, похоже, был сильно и умело. К слову, в комнате никого не наличествовало. – Ангел, – позвал Ильин, но Ангел не откликнулся. То ли ему досталось больше, чем Ильину, и он торчал в бессознанке, то ли временно вообще слинял, не перенеся издевательств над Ильиным; с ним, с хранителем фиговым, такое и раньше случалось. Вернется, поэтому не расстроился Ильин.
Комната изобилием мебели не отличалась, стул вот в ней имелся, к коему Ильина приторочили, еще койка с металлическими шарами на спинках, еще крошечный письменный столик с перекидным календарем – и все, пустой совсем стол! – а над ним висела карта Южной Африки плюс Мадагаскара.
Дверь в комнату была закрыта, может даже на ключ, и никаких звуков из-за нее сюда не долетало. То ли звукоизоляция в квартире соответствовала аудиостудийным параметрам, то ли гулянка в зале приумолкла. Сколько Ильин без сознания находился – один Ангел знает, а он, повторим, исчез.
Ильин подергал руками: не прав был, двигались они, не отмерли. Но что с того, что двигались?! Капроновая веревка прочно стягивала запястья позади спинки стула. Ильин повертел головой. Она хоть и раскалывалась, но тоже шевелилась. Над столом под картой далекой чужой родины, не замеченный поначалу Ильиным, а теперь к моменту увиденный, висел африканский кривой меч или кинжал в плетенных из какого-то дерьма ножнах. Ильин напряг развинченный-товарищем Иваном позвоночник и запрыгал на стуле к стене. Тех читателей, кто хотел бы подробнее ознакомиться с процессом передвижения в пространстве человека, привязанного к стулу, отсылаем к бессмертному роману Джерома К. Джерома «Трое в одной лодке», там все это смачно описано, повторяться смысла нет.
Итак, Ильин допрыгал до стола. Стул, к коему его привязали, был венским по типу и легким по весу. Ильин оперся на связанные в лодыжках ноги, встал (если это действие можно обозвать таким точным словом), согнутый буквой «Г», уперся пузом о край стола – для прочности – и попытался зубами дотянуться до веревочки, на которой держался меч или кинжал. Нежный позвоночник не выдержал, Ильин клюнул носом вниз и ткнулся в календарь. Попал точно на металлические скобы, держащие страницы, – больно. Но не заорал, сдержался. Собрался с духом и силами, рывком дернул скрюченное тело вверх и тут же, пока не потерял инерции, резко прижал лицо к стене – вроде как дополнительный упор. Хорошо еще, что глазом не вляпался в гвоздь, на коем висел кинжал. Впрочем, до гвоздя надо было еще добраться. Упираясь животом в стол, а лбом – в стену, Ильин начал рывками двигать голову к веревке, к заветному гвоздю, тихонько постанывая, поскольку рывки эти болезненно отдавались во всех вышеперечисленных поврежденных органах. Но терпения ему было не занимать стать. И ведь добился своего. Ухватился зубами за мохнатую веревку, потянул ее на себя и стащил-таки меч-кинжал с гвоздя.
Картиночка со стороны выглядела, вероятно, мило: скрюченный в три погибели, притороченный к стулу клиент с кинжалом в зубах. Кинжал к тому ж – на вервии простом. Джигит. Воин. Еще бы кремневое ружье между ног…
Однако план следовало довести до ума.
Ильин сел, то есть поставил стул вместе с собой на пол, чуть раздвинул колени – насколько позволили путы, и сунул рукоять кинжала (меча) между ног. Зажал крепко – тут уж путы позволяли, отпустил веревочку и ухватил зубами кончик ножен. Ножны были сплетены в знойной Африке из каких-то лиан или змеиных хвостов – черт его разберет. На вкус – гнусно. Стащил ножны с лезвия, выплюнул их на пол и, не разжимая ног, с кинжалом торчком поскакал к койке. Там он повалился на бок – на ворсистое синтетическое покрывало, ухитрился уложить кинжал посередке и Заполз на него спиной – связанными кистями. Ловил веревкой острое лезвие, пилил, елозя стулом по покрывалу, калеча не только веревку, но и руки. Резал их почем зря. Но боли не чувствовал. Не верите – попробуйте привязать себя к стулу и покувыркайтесь на пружинном матрасе: болеть будет все. Как писал поэт: от гребенок до ног…
Боль в руках он ощутил, когда, наконец, веревка пала. Выхватил, вырвал руки из-под спинки стула – кровь капала на рубаху, на свитер, на светлое покрывало. Лег на бок, нашарил кинжал и разрезал путы на ногах. Не выпуская из окровавленных рук кинжала (ну, прямо чистый фильм ужасов!), подкрался к двери и прислушался. По-прежнему тишина обитала в доме. Приоткрыл дверь, увидел полутемный коридорчик, нырнул в него, прошел на цыпочках (ноги все ж ныли) и остановился у другой двери. Куда она вела?..
– Куда она ведет? – машинально поинтересовался. И невесть откуда – не из рая ли? – вернувшийся Ангел тотчас отреагировал:
– В столовую ведет, куда ж еще.
– Ты где это был? – строго спросил Ильин.
– Дела… – сильно затемнил Ангел. – То да се, понимаешь… Гиммельсгевольб, как говорится, гешефт, небесные, значит, делишки, тебе не понять…
– Где уж нам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Придумай что-нибудь! Скорей!
– Сдавайся, – философски посоветовал Ангел. И Ильин быстро сказал:
– Сдаюсь.
Иван остановился рядом. Ильин глянул-таки на него снизу вверх и почувствовал, что кружится голова. Не сочтите сие метафорой: метр с кепкой Ильина рядом с двумя с лихом метрами Ивана – как все семь холмов Москвы рядом с Джомолунгмой. Иван чуть покачивался над Ильиным, как Останкинская телебашня, и в этой жизни возведенная над усадьбой графа Шереметева: видно, под потолком гуляли незаметные снизу турбулентные потоки.
– Чего говорить? – спросил Ильин, опять наливая в рюмку «Абсолюта» и скоренько опрокидывая вкусное в рот.
– Закуси, – брезгливо поморщился Борода. Ильин послушно закусил салатом.
– Давай все про самолет, – сказал Борода.
– С нашим удовольствием, – услужливо согласился Ильин и зачастил: – Значит, самолет. «МИГ», значит. Я на нем, видимо, летел-летел, потом произошла авария, и я с него, видимо, упал-упал. А он утонул, как мне сказали. А я выжил и вот – перед вами. Хотя сам ничего не помню. Амнезия. Тяжелая болезнь.
– Не прохонже, – заметил Ангел. Прав был, гад.
– Иван, – повторил Борода.
Чтобы описать происшедшее, придется потратить времени больше, нежели оно (происшедшее) заняло в реальности. А его, время, жаль. Посему отметим лишь начальный и конечный этапы. Начальный – это когда Иван резко и грубо схватил Ильина за плечи. Конечный – это когда Ильин выплыл из больного небытия и обнаружил себя на стуле в другой – видимо, соседней – комнате. Ильин был привязан к стулу капроновой веревкой, чтоб не упасть, поскольку ни руки, ни ноги не работали, позвоночник, не исключено, совсем развинтился и дико болел, а еще болели желудок, почки, печень, селезенка, поджелудочная железа, диафрагма и голова. Бит, похоже, был сильно и умело. К слову, в комнате никого не наличествовало. – Ангел, – позвал Ильин, но Ангел не откликнулся. То ли ему досталось больше, чем Ильину, и он торчал в бессознанке, то ли временно вообще слинял, не перенеся издевательств над Ильиным; с ним, с хранителем фиговым, такое и раньше случалось. Вернется, поэтому не расстроился Ильин.
Комната изобилием мебели не отличалась, стул вот в ней имелся, к коему Ильина приторочили, еще койка с металлическими шарами на спинках, еще крошечный письменный столик с перекидным календарем – и все, пустой совсем стол! – а над ним висела карта Южной Африки плюс Мадагаскара.
Дверь в комнату была закрыта, может даже на ключ, и никаких звуков из-за нее сюда не долетало. То ли звукоизоляция в квартире соответствовала аудиостудийным параметрам, то ли гулянка в зале приумолкла. Сколько Ильин без сознания находился – один Ангел знает, а он, повторим, исчез.
Ильин подергал руками: не прав был, двигались они, не отмерли. Но что с того, что двигались?! Капроновая веревка прочно стягивала запястья позади спинки стула. Ильин повертел головой. Она хоть и раскалывалась, но тоже шевелилась. Над столом под картой далекой чужой родины, не замеченный поначалу Ильиным, а теперь к моменту увиденный, висел африканский кривой меч или кинжал в плетенных из какого-то дерьма ножнах. Ильин напряг развинченный-товарищем Иваном позвоночник и запрыгал на стуле к стене. Тех читателей, кто хотел бы подробнее ознакомиться с процессом передвижения в пространстве человека, привязанного к стулу, отсылаем к бессмертному роману Джерома К. Джерома «Трое в одной лодке», там все это смачно описано, повторяться смысла нет.
Итак, Ильин допрыгал до стола. Стул, к коему его привязали, был венским по типу и легким по весу. Ильин оперся на связанные в лодыжках ноги, встал (если это действие можно обозвать таким точным словом), согнутый буквой «Г», уперся пузом о край стола – для прочности – и попытался зубами дотянуться до веревочки, на которой держался меч или кинжал. Нежный позвоночник не выдержал, Ильин клюнул носом вниз и ткнулся в календарь. Попал точно на металлические скобы, держащие страницы, – больно. Но не заорал, сдержался. Собрался с духом и силами, рывком дернул скрюченное тело вверх и тут же, пока не потерял инерции, резко прижал лицо к стене – вроде как дополнительный упор. Хорошо еще, что глазом не вляпался в гвоздь, на коем висел кинжал. Впрочем, до гвоздя надо было еще добраться. Упираясь животом в стол, а лбом – в стену, Ильин начал рывками двигать голову к веревке, к заветному гвоздю, тихонько постанывая, поскольку рывки эти болезненно отдавались во всех вышеперечисленных поврежденных органах. Но терпения ему было не занимать стать. И ведь добился своего. Ухватился зубами за мохнатую веревку, потянул ее на себя и стащил-таки меч-кинжал с гвоздя.
Картиночка со стороны выглядела, вероятно, мило: скрюченный в три погибели, притороченный к стулу клиент с кинжалом в зубах. Кинжал к тому ж – на вервии простом. Джигит. Воин. Еще бы кремневое ружье между ног…
Однако план следовало довести до ума.
Ильин сел, то есть поставил стул вместе с собой на пол, чуть раздвинул колени – насколько позволили путы, и сунул рукоять кинжала (меча) между ног. Зажал крепко – тут уж путы позволяли, отпустил веревочку и ухватил зубами кончик ножен. Ножны были сплетены в знойной Африке из каких-то лиан или змеиных хвостов – черт его разберет. На вкус – гнусно. Стащил ножны с лезвия, выплюнул их на пол и, не разжимая ног, с кинжалом торчком поскакал к койке. Там он повалился на бок – на ворсистое синтетическое покрывало, ухитрился уложить кинжал посередке и Заполз на него спиной – связанными кистями. Ловил веревкой острое лезвие, пилил, елозя стулом по покрывалу, калеча не только веревку, но и руки. Резал их почем зря. Но боли не чувствовал. Не верите – попробуйте привязать себя к стулу и покувыркайтесь на пружинном матрасе: болеть будет все. Как писал поэт: от гребенок до ног…
Боль в руках он ощутил, когда, наконец, веревка пала. Выхватил, вырвал руки из-под спинки стула – кровь капала на рубаху, на свитер, на светлое покрывало. Лег на бок, нашарил кинжал и разрезал путы на ногах. Не выпуская из окровавленных рук кинжала (ну, прямо чистый фильм ужасов!), подкрался к двери и прислушался. По-прежнему тишина обитала в доме. Приоткрыл дверь, увидел полутемный коридорчик, нырнул в него, прошел на цыпочках (ноги все ж ныли) и остановился у другой двери. Куда она вела?..
– Куда она ведет? – машинально поинтересовался. И невесть откуда – не из рая ли? – вернувшийся Ангел тотчас отреагировал:
– В столовую ведет, куда ж еще.
– Ты где это был? – строго спросил Ильин.
– Дела… – сильно затемнил Ангел. – То да се, понимаешь… Гиммельсгевольб, как говорится, гешефт, небесные, значит, делишки, тебе не понять…
– Где уж нам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49