показывая устройство своих ученых кабинетов. Широкий охват интересов сказывался в этом распределении. Каждый кабинет Кювье был посвящен отдельной науке. Ботаническая лаборатория сменялась физическим кабинетом, из которого можно было прямо перейти в геологический и палеонтологический кабинеты; химическая лаборатория примыкала к обширной библиотеке, увешанной географическими картами, таблицами и картинами животных исчезнувшего допотопного мира. Кювье показывал куски ископаемых костей, подносил эти куски к стене, на которой был большой чертеж скелета, и говорил группе гостей:
– Вот изгиб, наиболее показательный для направления роста скелета этого странного животного. По этому изгибу вы путем комбинированной формулы органического роста ткани, путем вычисления давления костной тяжести на скелет можете определить строение всего скелета. Вот мой рисунок.
Он указывал на небольшой зарисованный киноварью угол чертежа и говорил:
– Вот место, занимаемое на скелете костью, которую я держу в руке. А вот, по моему скромному мнению, каков должен быть скелет этого вымершего чудовища. Мы можем определять возраст земли, мы можем многие тайны природы открыть этим способом. Мы должны заставить ее заговорить с нами понятным языком, а содействовать этому может только тесное содружество наук, стремящихся к одной цели. Я смотрю на общество ученых как на тесное содружество человеческого общества, разделяющего трудовые процессы на группы. По типу солидарности наук должна строиться и солидарность человеческих обществ. Между наукой и творческим трудом не вижу разницы.
Группа молодых ученых, литераторов и артистов не без удивления слушала эти странные и небывалые слова. Тургенев обратил внимание на скуластого человека с черной шапкой волос, маленькими глазами, короткими бровями, с губами, слегка поднятыми вверх по углам, с кабаньим оскалом зубов с большими клыками. Этот человек с бесконечной пытливостью впивался в каждое слово Кювье.
– Согласны ли вы со мною, господин Бальзак? – сказал Кювье, обращаясь к этому человеку.
– Не только согласен, – сказал молодой человек, – но я склонен включить всю литературу в тот оборот содружества, о котором говорите вы. Пора уничтожить грань между литературой и наукой. Будем в литературе воссоздавать ту бурно кипящую жизнь, которая безумствует и плодотворит из хаоса космос в микрокосме и макрокосме.
– Что за дьявольский язык! – шепотом произнес сосед Тургенева. – Это какой-то мастеровой, начитавшийся ученых словарей.
Тургенев наклонился к Лабенскому, стоявшему рядом с ним, и спросил:
– Кто это так язвительно отозвался о Бальзаке?
– Это Мериме, – ответил Лабенский, – автор «Хроники времен Карла Девятого».
– Значит, писатель? – спрашивает Тургенев. – Очевидно, их судьба дурно говорить друг о друге.
– Ну, Мериме имеет право так говорить о Бальзаке. Бальзак – писатель вздорный, – заявил Лабенский.
– Ничего не читал, – сказал Тургенев.
– Могу дать тебе «Шуана» – очень плохая вещь.
Разговор был прерван племянницей Кювье. Стройная, высокая девушка с очень добрым и спокойным лицом вошла в библиотеку и пригласила всех ужинать.
– Здравствуйте, дорогая Дювоссель, – произнес Мериме. – Не видел вас весь вечер и спрашивал господина Кювье, куда исчез лучший цветок Ботанического сада.
– Цветок вчера попал под дождь и сегодня кашляет с головной болью.
– Вам не нужно так рисковать собою, – говорил Мериме. – У вас слабая грудь, вам нельзя простужаться.
За ужином Дювоссель сидела между Тургеневым и Мериме. Она была очень непринужденна, очень весела, и какое-то доброе, совершенно не светское внимание светилось в каждом ее слове и в каждом обращении к людям. Она производила впечатление монастырки, давшей тайный обет и остающейся по прежнему в светской обстановке. Большими голубыми глазами она внимательно смотрела на Александра Тургенева с таким видом, как будто она знала о его горе, но не хотела и не собиралась заговаривать о нем. Только когда Мериме осторожно и деликатно спросил Тургенева, улучшилось ли состояние брата-изгнанника, София Дювоссель, оживившись и словно обрадовавшись возможности выразить Александру Ивановичу свое сочувствие, произнесла:
– Мы так боимся жестокости царя и так радуемся возможности помочь изгнанникам, что я была бы рада, если б вы мне разрешили хоть чем-нибудь быть вам полезной.
Александр Иванович был удивлен и тронут. Он не предполагал, что брат Николай станет предметом внимания и такого большого сочувствия в доме сухого и строгого Кювье. Он решил обратиться к Дювоссель с просьбой указать, кто мог бы исправить французский язык оправдательной записки брата. Пока Дювоссель собиралась ответить, Мериме осторожно обратился к Александру Ивановичу:
– Если б вы разрешили мне быть вам полезным, я немного знаю французский язык.
Сухое и холодное лицо Мериме вдруг оживилось внезапной улыбкой. Тургенев поблагодарил. Он с удивлением взглянул на это преображение. Большой, чрезвычайно уродливый нос, глаза свинцового цвета, огромный лоб с большими выпуклостями – все было чрезвычайно некрасиво, но улыбка сделала лицо почти привлекательным.
«Он любезен, этот француз, – думал Тургенев, – но черт его знает, какие у него политические взгляды».
– Благодарю вас, – еще раз повторил он, обращаясь к Мериме. – Тут ведь нужен знаток юридических терминов.
– Но ведь я юрист, я окончил юридический факультет, – сказал Мериме.
Кювье через стол спросил:
– Почему литератор Мериме рекомендуется в качестве юриста?
Тургеневу не хотелось, чтобы Лабенский слышал его ответ. Он сказал:
– Мне нужен редактор юридического документа.
Кювье кивнул головой, казалось, понял, в чем дело, и, вынув из жилетного кармана маленькую визитную карточку, написал на обороте несколько слов и через соседа передал Тургеневу.
Академик Кювье просил адвоката Ренуара оказать всяческое содействие господину Тургеневу.
Пробило двенадцать часов. Ночной Париж только что начинал жить. У Кювье за столом сменили свечи. Слуга в зеленой ливрее со знаками Ботанического сада в петлицах внес шампанское. Под громкое хлопанье пробок в комнату вошел новый гость, встреченный восклицаниями и насмешками. Это был довольно грузный высокий человек с круглым, красным лицом, темно-каштановыми, почти черными, волосами и такими же бакенбардами.
– Господин Бейль всегда является перед зарей, – воскликнул один из гостей.
– Это хорошо, – ответил вошедший. – Самые лучшие звезды появляются на небе перед зарей. Но, по-моему, сейчас всего только полночь. У кого-то часы идут слишком вперед.
– Это лучше, чем отставать, – заявил Мериме.
– Верно! – ответил Бейль, садясь и сразу беря большой бокал шампанского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Вот изгиб, наиболее показательный для направления роста скелета этого странного животного. По этому изгибу вы путем комбинированной формулы органического роста ткани, путем вычисления давления костной тяжести на скелет можете определить строение всего скелета. Вот мой рисунок.
Он указывал на небольшой зарисованный киноварью угол чертежа и говорил:
– Вот место, занимаемое на скелете костью, которую я держу в руке. А вот, по моему скромному мнению, каков должен быть скелет этого вымершего чудовища. Мы можем определять возраст земли, мы можем многие тайны природы открыть этим способом. Мы должны заставить ее заговорить с нами понятным языком, а содействовать этому может только тесное содружество наук, стремящихся к одной цели. Я смотрю на общество ученых как на тесное содружество человеческого общества, разделяющего трудовые процессы на группы. По типу солидарности наук должна строиться и солидарность человеческих обществ. Между наукой и творческим трудом не вижу разницы.
Группа молодых ученых, литераторов и артистов не без удивления слушала эти странные и небывалые слова. Тургенев обратил внимание на скуластого человека с черной шапкой волос, маленькими глазами, короткими бровями, с губами, слегка поднятыми вверх по углам, с кабаньим оскалом зубов с большими клыками. Этот человек с бесконечной пытливостью впивался в каждое слово Кювье.
– Согласны ли вы со мною, господин Бальзак? – сказал Кювье, обращаясь к этому человеку.
– Не только согласен, – сказал молодой человек, – но я склонен включить всю литературу в тот оборот содружества, о котором говорите вы. Пора уничтожить грань между литературой и наукой. Будем в литературе воссоздавать ту бурно кипящую жизнь, которая безумствует и плодотворит из хаоса космос в микрокосме и макрокосме.
– Что за дьявольский язык! – шепотом произнес сосед Тургенева. – Это какой-то мастеровой, начитавшийся ученых словарей.
Тургенев наклонился к Лабенскому, стоявшему рядом с ним, и спросил:
– Кто это так язвительно отозвался о Бальзаке?
– Это Мериме, – ответил Лабенский, – автор «Хроники времен Карла Девятого».
– Значит, писатель? – спрашивает Тургенев. – Очевидно, их судьба дурно говорить друг о друге.
– Ну, Мериме имеет право так говорить о Бальзаке. Бальзак – писатель вздорный, – заявил Лабенский.
– Ничего не читал, – сказал Тургенев.
– Могу дать тебе «Шуана» – очень плохая вещь.
Разговор был прерван племянницей Кювье. Стройная, высокая девушка с очень добрым и спокойным лицом вошла в библиотеку и пригласила всех ужинать.
– Здравствуйте, дорогая Дювоссель, – произнес Мериме. – Не видел вас весь вечер и спрашивал господина Кювье, куда исчез лучший цветок Ботанического сада.
– Цветок вчера попал под дождь и сегодня кашляет с головной болью.
– Вам не нужно так рисковать собою, – говорил Мериме. – У вас слабая грудь, вам нельзя простужаться.
За ужином Дювоссель сидела между Тургеневым и Мериме. Она была очень непринужденна, очень весела, и какое-то доброе, совершенно не светское внимание светилось в каждом ее слове и в каждом обращении к людям. Она производила впечатление монастырки, давшей тайный обет и остающейся по прежнему в светской обстановке. Большими голубыми глазами она внимательно смотрела на Александра Тургенева с таким видом, как будто она знала о его горе, но не хотела и не собиралась заговаривать о нем. Только когда Мериме осторожно и деликатно спросил Тургенева, улучшилось ли состояние брата-изгнанника, София Дювоссель, оживившись и словно обрадовавшись возможности выразить Александру Ивановичу свое сочувствие, произнесла:
– Мы так боимся жестокости царя и так радуемся возможности помочь изгнанникам, что я была бы рада, если б вы мне разрешили хоть чем-нибудь быть вам полезной.
Александр Иванович был удивлен и тронут. Он не предполагал, что брат Николай станет предметом внимания и такого большого сочувствия в доме сухого и строгого Кювье. Он решил обратиться к Дювоссель с просьбой указать, кто мог бы исправить французский язык оправдательной записки брата. Пока Дювоссель собиралась ответить, Мериме осторожно обратился к Александру Ивановичу:
– Если б вы разрешили мне быть вам полезным, я немного знаю французский язык.
Сухое и холодное лицо Мериме вдруг оживилось внезапной улыбкой. Тургенев поблагодарил. Он с удивлением взглянул на это преображение. Большой, чрезвычайно уродливый нос, глаза свинцового цвета, огромный лоб с большими выпуклостями – все было чрезвычайно некрасиво, но улыбка сделала лицо почти привлекательным.
«Он любезен, этот француз, – думал Тургенев, – но черт его знает, какие у него политические взгляды».
– Благодарю вас, – еще раз повторил он, обращаясь к Мериме. – Тут ведь нужен знаток юридических терминов.
– Но ведь я юрист, я окончил юридический факультет, – сказал Мериме.
Кювье через стол спросил:
– Почему литератор Мериме рекомендуется в качестве юриста?
Тургеневу не хотелось, чтобы Лабенский слышал его ответ. Он сказал:
– Мне нужен редактор юридического документа.
Кювье кивнул головой, казалось, понял, в чем дело, и, вынув из жилетного кармана маленькую визитную карточку, написал на обороте несколько слов и через соседа передал Тургеневу.
Академик Кювье просил адвоката Ренуара оказать всяческое содействие господину Тургеневу.
Пробило двенадцать часов. Ночной Париж только что начинал жить. У Кювье за столом сменили свечи. Слуга в зеленой ливрее со знаками Ботанического сада в петлицах внес шампанское. Под громкое хлопанье пробок в комнату вошел новый гость, встреченный восклицаниями и насмешками. Это был довольно грузный высокий человек с круглым, красным лицом, темно-каштановыми, почти черными, волосами и такими же бакенбардами.
– Господин Бейль всегда является перед зарей, – воскликнул один из гостей.
– Это хорошо, – ответил вошедший. – Самые лучшие звезды появляются на небе перед зарей. Но, по-моему, сейчас всего только полночь. У кого-то часы идут слишком вперед.
– Это лучше, чем отставать, – заявил Мериме.
– Верно! – ответил Бейль, садясь и сразу беря большой бокал шампанского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104