– Да, я все понимаю, – прошептал он. – Спасибо, Сикиника…
– И что теперь? – спросил растерянный англичанин, который никак не мог прийти в себя. – Не думайте, что проблемы на этом закончились. Нам придется возвращаться в цивилизованное общество и объяснять свое длительное отсутствие. И что мы скажем? Что? Где мы были-то? И вообще, как долго нас не было в этом гребаном культурном мире?
– По моим подсчетам, месяца три… – неопределенно пожал плечами Холодов. – Но точно я, конечно, не знаю.
– Три месяца! – Брет в ужасе опустился в песок. – Обалдеть можно!
– Я домой хочу, – простонал Шелученко.
– Не можем же мы сказать, что так сильно заблудились, аж на три месяца! – фыркнул Брет. – А если расскажем о Мерое, нас всех в ближайший дурдом упекут. Холодов, вы-то что посоветуете? И где, кстати, Савельев?
Савельева нигде не было. Ни в палатке, ни в машине, нигде.
– Ни слова о Мерое, – внезапно очнулся от «спячки» Холодов. Он порылся в кармане в поиске сигарет, которых там и быть не могло, и вытащил обрывок какой-то бумажки. Письмо было наскоро написано Павлом Савельевым. Золотыми чернилами, изобретением Домбоно. Последнее послание. – Ох ты! Сейчас прочитаю.
«Леш, никакой Мерое не существует, не существует и все тут. Не видели вы ничего. Забудьте все. Кто откроет рот и расскажет о нас, тот будет проклят вместе со всеми своими потомками! Забудьте нас!» .
– Все-таки этот сумасшедший остался с ними! – сдавленно охнул Холодов. И скомкал последнее письмо друга, а затем бросил в едва тлеющий костер.
– Ну, и что нам делать? – растерянно спросил Филиппс. – Я уважаю желание мероитов и Савельева. Домбоно так вообще меня от малярии вылечил…
– Шелученко? А ты что скажешь? – прищурился Холодов.
– Я жив! Больше мне ничего не надо. Вот только домой… – и Алик украдкой погладил шкатулку, лежавшую во внутреннем кармане засаленной ветровки.
Холодов потер глаза:
– Мне бы тоже домой хотелось. Для меня Питер важнее, чем какая-то Мерое. Я, конечно, никогда не забуду эту страну, но я привык жить по соседству с тайнами. А ты, Ника?
– Ни слова больше об этой проклятой Мерое, – прошептала Вероника, закрывая лицо руками. Алексей еще раз кинул взгляд на далекие Лунные горы. Он прощался. Прощался с удивительным городом, с Пашкой, оставшимся в сказке, с Сикиникой. Он знал, что никогда больше не увидит этих мест.
– Поехали. Ночь светлая, доберемся.
– Так что мы расскажем людям? – заволновался Филиппс.
– Что-нибудь расскажем! – отмахнулся от него Алексей. – Какую-нибудь завиралку про террористов, что взяли нас в заложники, в рабство, а потом поняли всю бессмысленность нашего задержания. Договоримся по дороге, о чем врать-то…
Через час они собрались в путь. На рассвете добрались до первого поселения. Филиппе сидел за рулем и весело напевал какую-то английскую песенку.
Холодов сидел рядом с ним. Сидел грустный, с окаменевшим лицом. «Только не оглядывайся, – просил он, умолял самого себя. – Холодов, только не оборачивайся, пожалуйста… Нет никакой Мерое.
Вырви ее из своего сердца. Черт побери, Холодов, вырежи ее как аппендицит! Как частичку души…»
Стояла ясная, звездная ночь. Тихая-тихая. И царица-богиня Сикиника сказала своему сыну:
– Сейчас он уедет от нас в свой мир и никогда больше не вернется, Мин-Ра. Никогда! Знаешь ли ты, что это значит: никогда?
– Да, мамочка, знаю. Никогда – это как смерть…
Они сидели рядышком у окна и смотрели на звезды. Сидели, крепко обнявшись, мальчик затих, прижавшись белокурой головенкой к плечу матери…
– А тот, второй, высокий и добрый остался с нами, да? – внезапно спросил он.
– Да, он остался с нами.
– Навсегда? – улыбнулся мальчик.
– Да…
– Навсегда – это тоже как смерть, да, мама? Богиня плакала…
Кто разверзнет уста и расскажет о нас, да будет проклят! Забудьте нас… Только не забывайте нас…
Над вершиной пирамиды просыпалось новое утро. Савельев в новом необычном и немного неудобном одеянии сидел рядом с Домбоно и вслушивался в пение верховного жреца:
– Ты величаво встаешь над краем небес, о живой Атон! Ты тот, с кого начинается все живое. Когда ты сияешь с восточного горизонта, ты наполняешь всю землю своей красотой. Ты прекрасный, великий и блестящий, ты высоко поднимаешься над землями, которые создал, обнимая их своими лучами, крепко держа их для своего любимого сына. Хотя ты далек, но лучи твои трогают землю; хоть ты в людских глазах, но следы твои незримы…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58