звонить и ходить нельзя, вещи – на стол… Самые омерзительные детали допросов предпочитаю опускать – ввиду их полного неприличия. Однако именно эти детали стали главным подтверждением того, что все сообщенное о мучениях и пытках в 45-м полку – не ложь.
Периодически к рьяным молодым подключался старшой – подполковник со смуглым лицом и темными туповатыми глазами навыкате. Он отсылал молодняк из палатки, включал музыку, которую считал лирической, и намекал на «благополучный исход» мероприятия при некоторой сговорчивости.
В перерывах между подполковником «молодые» издевались, умело надавливая на самые болевые точки: рассматривали фотографии моих детей, не забывали сказать, что бы с ними стоило сотворить… Так часа три кряду.
Наконец бывалый подполковник, периодически рвавший рубаху на груди – мол, кровь тут проливаю, – сказал, деловито глянув на часы: «Пойдем. Буду тебя расстреливать».
Вывел из палатки, а была уже полная темень. Ни зги в этих местах. Прошли немного, и подполковник произнес: «Кто не спрятался – я не виноват». И тут рядом все заполыхало прерывистым огнем, заскрежетало, страшно загремело и заухало. Подполковнику очень понравилось, что я в ужасе присела. Оказалось, это он подвел меня прямо под реактивную установку «Град» в момент боевого залпа. «Ну, пошли дальше».
Скоро из тьмы показались ступеньки вниз. «Это баня. Раздевайся». Поняв же, что эффекта никакого, очень разозлился, твердя, что «настоящий подполковник к тебе всей душой, а ты, гнида боевицкая, еще…»
В баню вошел еще один офицер – из ФСБ, он сам так представился. Подполковник подвел черту: «Мыться не желает». Фээсбэшник брякнул на стол принесенные бутылки и сказал: «Ну тогда я ее повел». И снова долго водили по темному лагерю. Наконец велел спускаться по лестнице – это был бункер, ставший мне прибежищем до самого освобождения 22 февраля. На стене бункера висел плакат: «119-й парашютно-десантный полк». И объяснения: 18 его военнослужащих удостоены звания Героя России.
Откуда-то принесли чай. Отхлебнула – и тут же поплыла голова, ноги стали ватными, и пришлось проситься за дверь – сильно рвало. В туалет?… Можно, но в сопровождении. «Жучки с тела пойдешь в туалете сбрасывать», – так объяснили.
Требовала: предъявите наконец обвинение, составьте протокол, этапируйте в тюрьму, родные принесут хотя бы зубную щетку… Нельзя! Боевичка! Ты ямы смотреть? Гнида! Гадина! Ястржембскому заплатил за тебя Басаев, Ястржембский заплатил твоему главному редактору, и главный редактор послал тебя сюда…
Утром 22 февраля в бункер вошел офицер и сказал, что он – мой сопровождающий до Ханкалы и у него все мои документы и вещи, которые «сдадут в ФСБ». У вертолета стоял тот самый подполковник, попрощавшийся так: «Расстрелял бы тебя, будь моя воля».
Когда машина села в Ханкале, прямо у люка налетели какие-то военные и стали меня отбивать у сопровождающего. Офицеры оказались сотрудниками военной прокуратуры Грозного, за что я им крайне признательна, иначе сидеть бы мне опять под присмотром очередного фээсбэшного офицерья, подорвавшего психическое здоровье на «антитеррористической операции». В прокуратуре дала все объяснения, сопровождающий также был допрошен, и оказалось, что в полку у меня украли всё, кроме аккредитационного удостоверения № 1258. У сопровождающего ничего при себе нет. Ни вещей, ни диктофонных кассет, ни фотопленки.
Вот так разрозненные картинки соединились в единое целое, а потому пора подводить окончательную черту…
Это все – в нашей стране. При действующей Конституции. При «волевом» президенте – ее гаранте. При Генпрокуратуре, правозащитниках: общественных и официальных, седом красивом лорде, замучившемся гонять из Страсбурга в Чечню и обратно… Ямы, «детские варежки», «танцуешь плохо», «кто не спрятался – я не виноват»… И никто не посмеет сказать, что я этого не видела. Проверено на себе.
Беспредел Веденского района
Джохар
Совсем маленький ребенок, укутанный в грязное тряпье, успокаивается, лишь когда тыком, по-телячьи, нащупывает мамину грудь. Остальное время худенькое тельце извивается в хаотичных подергиваниях. Плачет? Дрожит?…
–Как зовут?… Вашего?… – И не знаешь, как спросить, не обидев, – сын это или дочка…
Тоита, мать, к чьей груди ребенок просится каждые 10-15 минут, молчит, как на допросе.
– Она что, не понимает по-русски?
–Почему? Понимает… – говорят женщины и прячут глаза. Виснет пауза: разве бывают причины, чтобы не сказать, как зовут крошечного нездорового младенца?
–Джохар он, – наконец решительно и зло выдавливает Тоита. – Я просто отвыкла произносить его имя вслух. Вдруг солдаты услышат?… Убьют. Или его, потому что Джохар в честь президента Дудаева. Или меня – что так назвала. Сынку скоро два года.
– А почему он… такой?…
– Да, совсем не развивается. Он родился как раз, когда эта война началась.
У Тоиты и Джохара – дом дырой в небо. Год назад, в феврале 2000-го, снаряд пробил крышу, а заделать некому, и снег наметает маленькие белые сугробики. Тоита – вдова: муж пропал без вести, еще когда она была беременна. И теперь мама с сыном живут в страшном месте – там, где вряд ли кто поселится по доброй воле, – в забытом миром горном селении Веденского района со странноватым для этих мест пронемецким названием Сельментаузен. Тут нет воды, света, газа, тепла, телефонной связи, врачей… Что тут есть, так это война. Уже 18 месяцев подряд. Тоита – одна из тех, кто не выдержал и подписал коллективную просьбу десятков семей Веденского района вывезти их куда угодно – только за пределы родной им Чечни. Подобного в истории нынешней войны еще не было: чеченцы слишком привязаны к своей земле, чтобы просить о депортации.
Зона в зоне
Даже в спецзоне под названием Чечня Веденский район – особая статья. Он все более смахивает на индейскую резервацию в США начала прошлого века, развитие которой идет в направлении дальнейшей изоляции от внешнего мира. Сюда не ездят проверяющие комиссии из чеченской столицы, от правительства и от главы администрации. Тут не показываются важные птицы из Москвы – очень боятся. Сюда не заглядывает и Владимир Каламанов – спецпредставитель президента по соблюдению прав человека в Чечне. Здесь не припомнят гуманитарные конвои. Весь внешний мир для жителей Веденского района сузился до мистеров икс в масках и белых маскхалатах (горы – зима – снег) без знаков отличия, с автоматами, голодных, злых и жестоких. Военные люто ненавидят Веденский район за то, что тут горы, где полно, по их мнению, боевиков, а потому воевать и нести потери приходится ежедневно. Ненависть удесятерена тем, что Ведено – родина Басаева, а его, как известно, никак не изловят, и военным мерещится, что с минуты на минуту он заедет в близлежащие селения погреться у печки, а он все там не появляется – и это раздражает… Не переносит район и глава республики Ахмат-Хаджи Кадыров – как родовые места своего личного врага, того же Басаева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Периодически к рьяным молодым подключался старшой – подполковник со смуглым лицом и темными туповатыми глазами навыкате. Он отсылал молодняк из палатки, включал музыку, которую считал лирической, и намекал на «благополучный исход» мероприятия при некоторой сговорчивости.
В перерывах между подполковником «молодые» издевались, умело надавливая на самые болевые точки: рассматривали фотографии моих детей, не забывали сказать, что бы с ними стоило сотворить… Так часа три кряду.
Наконец бывалый подполковник, периодически рвавший рубаху на груди – мол, кровь тут проливаю, – сказал, деловито глянув на часы: «Пойдем. Буду тебя расстреливать».
Вывел из палатки, а была уже полная темень. Ни зги в этих местах. Прошли немного, и подполковник произнес: «Кто не спрятался – я не виноват». И тут рядом все заполыхало прерывистым огнем, заскрежетало, страшно загремело и заухало. Подполковнику очень понравилось, что я в ужасе присела. Оказалось, это он подвел меня прямо под реактивную установку «Град» в момент боевого залпа. «Ну, пошли дальше».
Скоро из тьмы показались ступеньки вниз. «Это баня. Раздевайся». Поняв же, что эффекта никакого, очень разозлился, твердя, что «настоящий подполковник к тебе всей душой, а ты, гнида боевицкая, еще…»
В баню вошел еще один офицер – из ФСБ, он сам так представился. Подполковник подвел черту: «Мыться не желает». Фээсбэшник брякнул на стол принесенные бутылки и сказал: «Ну тогда я ее повел». И снова долго водили по темному лагерю. Наконец велел спускаться по лестнице – это был бункер, ставший мне прибежищем до самого освобождения 22 февраля. На стене бункера висел плакат: «119-й парашютно-десантный полк». И объяснения: 18 его военнослужащих удостоены звания Героя России.
Откуда-то принесли чай. Отхлебнула – и тут же поплыла голова, ноги стали ватными, и пришлось проситься за дверь – сильно рвало. В туалет?… Можно, но в сопровождении. «Жучки с тела пойдешь в туалете сбрасывать», – так объяснили.
Требовала: предъявите наконец обвинение, составьте протокол, этапируйте в тюрьму, родные принесут хотя бы зубную щетку… Нельзя! Боевичка! Ты ямы смотреть? Гнида! Гадина! Ястржембскому заплатил за тебя Басаев, Ястржембский заплатил твоему главному редактору, и главный редактор послал тебя сюда…
Утром 22 февраля в бункер вошел офицер и сказал, что он – мой сопровождающий до Ханкалы и у него все мои документы и вещи, которые «сдадут в ФСБ». У вертолета стоял тот самый подполковник, попрощавшийся так: «Расстрелял бы тебя, будь моя воля».
Когда машина села в Ханкале, прямо у люка налетели какие-то военные и стали меня отбивать у сопровождающего. Офицеры оказались сотрудниками военной прокуратуры Грозного, за что я им крайне признательна, иначе сидеть бы мне опять под присмотром очередного фээсбэшного офицерья, подорвавшего психическое здоровье на «антитеррористической операции». В прокуратуре дала все объяснения, сопровождающий также был допрошен, и оказалось, что в полку у меня украли всё, кроме аккредитационного удостоверения № 1258. У сопровождающего ничего при себе нет. Ни вещей, ни диктофонных кассет, ни фотопленки.
Вот так разрозненные картинки соединились в единое целое, а потому пора подводить окончательную черту…
Это все – в нашей стране. При действующей Конституции. При «волевом» президенте – ее гаранте. При Генпрокуратуре, правозащитниках: общественных и официальных, седом красивом лорде, замучившемся гонять из Страсбурга в Чечню и обратно… Ямы, «детские варежки», «танцуешь плохо», «кто не спрятался – я не виноват»… И никто не посмеет сказать, что я этого не видела. Проверено на себе.
Беспредел Веденского района
Джохар
Совсем маленький ребенок, укутанный в грязное тряпье, успокаивается, лишь когда тыком, по-телячьи, нащупывает мамину грудь. Остальное время худенькое тельце извивается в хаотичных подергиваниях. Плачет? Дрожит?…
–Как зовут?… Вашего?… – И не знаешь, как спросить, не обидев, – сын это или дочка…
Тоита, мать, к чьей груди ребенок просится каждые 10-15 минут, молчит, как на допросе.
– Она что, не понимает по-русски?
–Почему? Понимает… – говорят женщины и прячут глаза. Виснет пауза: разве бывают причины, чтобы не сказать, как зовут крошечного нездорового младенца?
–Джохар он, – наконец решительно и зло выдавливает Тоита. – Я просто отвыкла произносить его имя вслух. Вдруг солдаты услышат?… Убьют. Или его, потому что Джохар в честь президента Дудаева. Или меня – что так назвала. Сынку скоро два года.
– А почему он… такой?…
– Да, совсем не развивается. Он родился как раз, когда эта война началась.
У Тоиты и Джохара – дом дырой в небо. Год назад, в феврале 2000-го, снаряд пробил крышу, а заделать некому, и снег наметает маленькие белые сугробики. Тоита – вдова: муж пропал без вести, еще когда она была беременна. И теперь мама с сыном живут в страшном месте – там, где вряд ли кто поселится по доброй воле, – в забытом миром горном селении Веденского района со странноватым для этих мест пронемецким названием Сельментаузен. Тут нет воды, света, газа, тепла, телефонной связи, врачей… Что тут есть, так это война. Уже 18 месяцев подряд. Тоита – одна из тех, кто не выдержал и подписал коллективную просьбу десятков семей Веденского района вывезти их куда угодно – только за пределы родной им Чечни. Подобного в истории нынешней войны еще не было: чеченцы слишком привязаны к своей земле, чтобы просить о депортации.
Зона в зоне
Даже в спецзоне под названием Чечня Веденский район – особая статья. Он все более смахивает на индейскую резервацию в США начала прошлого века, развитие которой идет в направлении дальнейшей изоляции от внешнего мира. Сюда не ездят проверяющие комиссии из чеченской столицы, от правительства и от главы администрации. Тут не показываются важные птицы из Москвы – очень боятся. Сюда не заглядывает и Владимир Каламанов – спецпредставитель президента по соблюдению прав человека в Чечне. Здесь не припомнят гуманитарные конвои. Весь внешний мир для жителей Веденского района сузился до мистеров икс в масках и белых маскхалатах (горы – зима – снег) без знаков отличия, с автоматами, голодных, злых и жестоких. Военные люто ненавидят Веденский район за то, что тут горы, где полно, по их мнению, боевиков, а потому воевать и нести потери приходится ежедневно. Ненависть удесятерена тем, что Ведено – родина Басаева, а его, как известно, никак не изловят, и военным мерещится, что с минуты на минуту он заедет в близлежащие селения погреться у печки, а он все там не появляется – и это раздражает… Не переносит район и глава республики Ахмат-Хаджи Кадыров – как родовые места своего личного врага, того же Басаева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73