В неловкой, согнутой позе стоит Семенов. Механик повернут к нему боком, и бригадир видит строгую линию его мускулистого лица, выпуклый лоб, немного опущенные вниз губы.
– Что вы предлагаете? – спрашивает Семенов, все еще продолжая заталкивать в узкое горло рюкзака сверток с хлебом и не успев до конца обдумать слова механика. Одно слово – дезертирство – улавливает он, и это заставляет его немного сдержать порыв рук.
– Разрешите, пойду я! – говорит Изюмин. – Вот вам мое предложение!
Это сказано так спокойно, так значительно и так просто, что лесозаготовители разом поворачиваются к механику, приходят в движение, и кажется от этого, что порывы ветра за окнами стихают, а комната наполняется гудением, точно ветер с улицы переселяется в нее. Виктор и Борис отшатываются от стола, вытягиваются в сторону Изюмина, а Петр Удочкин роняет на колени руку с березовым корнем.
– Вот мое предложение! – зачем-то повторяет Изюмин, хотя повторять не надо: впечатление от его слов и так велико.
Механик не замечает, что в это мгновение Раков и Семенов быстро обмениваются взглядами, затем принимают прежние позы: бригадир – неловкую, согнутую, Раков – надменную. Они сразу ничего не говорят – видимо, ожидают слов механика, но тот, в свою очередь, спокойно ждет ответа бригадира, и тогда Георгий неохотно разлепляет губы:
– Каждый может пойти! Дело не в этом…
Семенов, оторвавшись от рюкзака и поэтому выпрямившись, еще несколько секунд раздумывает над словом «дезертирство», трет рукой лоб.
– Вы не правы! – серьезно отвечает он. – Мой поступок ничего общего не имеет с дезертирством…
– А вы подумайте!
– Подумал! Было бы хуже, если бы я послал другого. За себя отвечу сам! Другими рисковать не имею права!.. Итак, иду я! – неожиданно резко заключает он и снова, как давеча, переглядывается с Георгием, тот понимающе опускает веки.
Но механик Изюмин не собирается сдаваться. Встав с табурета, он проходит к столу, становится рядом с Федором Титовым и даже кладет ему на плечо руку, но обращается ко всем сразу:
– Поймите меня, товарищи! Будет лучше, если пойду я, а Григорий Григорьевич останется. Скажите ваше слово! Это важно! – просит он заготовителей, улыбаясь всем, лицом. И Федор, чувствующий ласку руки механика, откликается первым.
– Он дойдет! Он обязательно дойдет! – с уважением и симпатией восклицает Федор, но механик сразу же умеряет его пыл:
– Дело не в этом! Вы решайте в принципе, товарищи! – снова обращается он к лесозаготовителям.
– Вот какое дело! – разводит руками Никита Федорович Борщев. – Тут, парень, не знаешь, куда вертеть! – И по лицу старика видно, что он действительно не знает, как быть.
Зато Михаил Силантьев твердо знает, куда вертеть, – прослышав об уходе бригадира, наблюдая за его сборами, внутренне повеселел, налился озорством Михаил. Полеживая на лавке, покуривая, игриво думает о том, что после ухода Семенова большие деньги заработает он, всучивая доверчивому Удочкину дрянной лес судостроем.
«Иди, иди!.. – напутствует он в мыслях Григория. – Мы без тебя управимся!» Поэтому и молчит Михаил, ничего не отвечает на призыв механика.
Сердиты на бригадира за сегодняшнее парни-десятиклассники. Им тоже спокойнее будет, если на несколько дней уйдет настырный, въедливый бригадир.
Ничего не отвечает на призыв механика и Дарья Скороход. Безразлично для нее, кто пойдет: самое лучшее, чтобы все остались в Глухой Мяте, чтобы вернулось спокойствие последних дней. И того и другого – механика и бригадира – молит она стиснутыми руками: «Не ходите в ночь, не надо, голубчики!»
Петр Удочкин решения не принимает тоже. Он даже, наверное, не понимает, что нужно Изюмину, весь перелившись в механика. Он повторяет его жесты, выражение лица, вскидывает бровь, гордо выпрямляет плечи. Петр глубоко равнодушен к тому, кто пойдет за бобиной, – важнее для него то, что он чувствует сам, что переживает при виде картинной позы механика.
– Итак, иду я! – повторяет Семенов.
– Правильно! – одобрительно отзывается Раков.
– Ну, как знаете! – вдруг сердито топает ногой Изюмин и, не сдержавшись, зло, гневно вздергивает верхнюю губу. – Вы не правы! – кричит он на бригадира, на лесозаготовителей и быстро уходит в соседнюю комнату, забыв книгу на столе.
– Вишь ты как! – качает головой Никита Федорович, а Раков и бригадир глядят вслед Изюмину. Глядит на покатые плечи уходящего Изюмина Григорий, и ему снова кажется, что встречал он этого человека, видел его где-то, а вот где – не припомнит.
– Ну, мне пора! – говорит он.
Семенов надевает телогрейку, повернувшись спиной к лавке, наваливает рюкзак, пристегивает лямки. Он огромный, громоздкий, как гардероб, в большой зимней шапке. В ней Григорий совсем не напоминает Гришку-кенгуру. В одежде путника, собравшегося в дальнюю дорогу, бригадир выглядит стройным и молодым. Он весело озирает товарищей, обходит по очереди, пожимая руки. Он пожимает руки Борису с Виктором, Федору Титову. Парни желают ему удачи, а Федор просит забежать к матери, если выберется свободная минута.
– До свидания! На третий день ждите!
Согнувшись, бригадир Семенов ныряет в дверь. Захлопываясь, она гремит, открывает тьму, мокрядь, прибойный шум тайги.
От удара долго и жалобно звенят стекла, трепыхается огонек лампы. Петр Удочкин зябко поеживается, а Дарья тяжело вздыхает.
Оттого, что ушел Семенов, в комнате становится просторнее, выше. Поместительней кажется компата после ухода бригадира. За ним захлопывается дверь, и точно ею же захлопывается напряжение, которое испытывали лесозаготовители в последние минуты. Снова ложится на матрас Федор, Удочкин опять принимается за березовый корень, а Михаил Силантьев улыбается украдкой: завтра его очередь раскряжевывать хлысты.
– Задача сто шестнадцатая… – открывает учебник Борис Бережков.
Ложатся на бумагу закорючки формул, плывут цифры… Так проходит минут десять-пятнадцать, потом Борис откладывает в сторону ручку, задумавшись, смотрит на огонь.
За окном – беспрерывное колыханье мокрой тайги, на крыше барака постукивают доски, точно кто то ходит по чердаку, воровски переставляя ноги. Неведомый – то ли птица, то ли зверь, – ухает через равные промежутки голос: «Уап! Уап!» От долгого прислушивания к ночным звукам тайги Борису начинает казаться, что барак плывет навстречу ветру.
– Да-а!.. – протягивает он.
– Решай, Боря! – напоминает Виктор, но скоро и сам, бросив ручку, прислушивается к ночным звукам.
После ухода бригадира лесозаготовители присмирели, замолкли, кажется им, что холоднее стало в бараке после того, как открыл дверь Семенов, ушел в ночную темень. Одиночество чувствуют они, будто с уходом Григория Григорьевича пусто стало в бараке, – крупный все-таки человек бригадир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57