Ответь мне. Только выбирай выражения.
– В каком таком смысле «выбирай выражения»?
Вообще-то я понятия не имел, в каком смысле. Эту фразу произнес судья, когда я стоял перед ним под именем Юстаса Плимсолла, и она произвела на меня сильное впечатление; сейчас я ее ввернул, чтобы придать разговору должную значительность.
– Ладно, говори, как умеешь. Просто ответь мне на один вопрос. Если бы я не принимал твои интересы близко к сердцу, зачем мне было плести все эти небылицы?
Таппи задрожал всем телом. Жук, который все это время гнездился в волосах у Таппи, видно, потерял надежду устроиться получше и решил оставить убежище. Он снялся с насиженного места, и ночь его поглотила.
– Ой! Жук! – объяснил я. – Ты, наверное, ничего не подозревал, а у тебя на голове уже давно припарковался жук. Сейчас ты его согнал.
Таппи фыркнул:
– Что еще за жуки!
– Нет-нет, всего один жучок.
– Какая наглость! – заорал Таппи, вибрируя всем телом, точно Гассин тритон, у которого наступил брачный период. – Он еще смеет говорить о жуках! Предатель! Трусливая собака!
Вопрос, по-моему, спорный. Если ты предатель и трусливая собака, это не значит, что ты лишен права говорить о жуках. Полагаю, в компетентных кругах могли бы дать по этому поводу пространный комментарий.
Но я не стал спорить.
– Послушай, ты второй раз называешь меня предателем и трусом. И я настаиваю, – твердо проговорил я, – на объяснении. Тебе ведь уже было сказано, что только из самых лучших и самых добрых побуждений я в разговоре с Анджелой ругал тебя последними словами. Думаешь, мне было легко? Я сносил эти адовы муки только во имя нашей многолетней дружбы. А ты заявляешь, что не веришь мне, и оскорбляешь меня; притащи я тебя в суд, тебе за такие слова припаяли бы штраф на кругленькую сумму. Надо бы проконсультироваться у моего юриста, но я и так знаю, что дело верное. Послушай, Таппи, ну пошевели ты мозгами. Зачем мне было затевать всю эту канитель, если не во имя твоего блага? Назови причину. Хоть одну.
– И назову. Думаешь, я не знаю? Ты сам влюблен в Анджелу.
– Что?!
– Ты меня очернил, чтобы настроить ее против меня и убрать соперника с дороги.
Ничего более абсурдного я в жизни не слышал. Черт побери, я же знаю Анджелу с пеленок. Нельзя влюбиться в близких родственниц, которых знаешь с пеленок. Кроме того, закон запрещает жениться на кузинах. Или я что-то перепутал? Может, речь идет о бабушках?
– Таппи, старый осел! – воскликнул я. – Что ты мелешь? Видно, совсем рехнулся.
– Да?
– Я влюблен в Анджелу? Ха-ха-ха!
– Ты своими «ха-ха-ха» не отделаешься. Она называла тебя «дорогой».
– Ну и что? Кстати, я этого не одобряю. Меня коробит, когда современные девицы расточают «дорогой» направо и налево. По-моему, это распущенность.
– А кто растирал ей лодыжки?
– Таппи, но ведь я растирал исключительно по-братски. Даже не придал этому никакого значения. Послушай, черт тебя подери, с теми намерениями, в которых ты меня подозреваешь, я к Анджеле и близко бы не подошел.
– Это почему? Недостаточно хороша для тебя?
– Нет, ты не понял, – торопливо сказал я. – Когда я говорю, что и близко не подойду к Анджеле, я имею в виду, что питаю к ней только теплые родственные чувства. Другими словами, ты можешь быть совершенно уверен: между нами нет и не может быть никаких других отношений, кроме дружеских.
– Наверняка это ты ей намекнул, что я ночью собираюсь в кладовку, хотел, чтобы она меня там застукала один на один с пирогом и чтобы я окончательно упал в ее глазах.
– Таппи! В своем ли ты уме? – Я был потрясен. – Неужели ты думаешь, что Вустер на такое способен?
Он тяжело перевел дух.
– Послушай, – сказал он, – спорить бессмысленно. Против фактов не пойдешь. В Каннах кто-то у меня ее похитил. А ты сам мне признался, что там она все время была с тобой и, кроме тебя, ни с кем не виделась. Ты бахвалился, что вы вместе купались, гуляли при луне…
– Совсем не бахвалился. Просто упомянул – и все.
– Надеюсь, теперь ты понял, почему я собираюсь с тобой разделаться, вот только вытащу тебя из-за проклятой скамейки? И зачем их в саду нагородили? – злобно сказал Таппи. – Не понимаю. Торчат повсюду и мешают.
И он снова на меня набросился, чуть не схватил за горло.
Надо было немедленно что-то придумать. В такие минуты, как я уже упоминал, Бертрам Вустер на высоте. Мне вдруг вспомнился дурацкий казус с этой Бассет, и в мгновенном озарении я увидел, как он мне может сейчас пригодиться.
– Таппи, ты не так все понял, – проговорил я, огибая скамейку. – Мы с Анджелой действительно все время были неразлучны, но отношения у нас с ней от начала до конца самые что ни на есть товарищеские, чистые и абсолютно целомудренные. Могу это доказать. Когда мы были в Каннах, я влюбился совсем в другую девушку.
– Что?!
– Влюбился. В другую девушку. В Каннах.
Наконец-то я подобрал ключик к этому придурку. Он перестал кружить вокруг скамьи. Руки у него разжались.
– Это правда?
– Официально заявляю: чистая правда.
– Кто она?
– Таппи, разве джентльмен может позволить себе всуе упоминать имя дамы?
– Может, если не хочет получить по шее.
Я понял, что тут клинический случай.
– Мадлен Бассет, – сказал я.
– Кто?!
– Мадлен Бассет.
Он был потрясен.
– Неужели ты хочешь сказать, что любишь это ходячее недоразумение?
– Таппи, я бы не стал называть ее «ходячее недоразумение». Это неуважительно.
– А мне плевать. Мне нужны факты. Значит, ты, будучи в здравом уме, утверждаешь, что любишь эту малохольную Бассет, пронеси меня, господи?
– Не понимаю, почему ты ее называешь «малохольная Бассет, пронеси меня, господи». Очаровательная девушка, красавица. Может, самую малость странная. Между нами, довольно трудно разделить ее точку зрения на звезды и кроликов, но «малохольная Бассет, пронеси меня, господи» – это уж слишком.
– Ладно, значит, ты утверждаешь, что влюблен в нее?
– Само собой.
– Не верится, Вустер, ох, не верится.
Я понял: надо нанести на полотно последний мазок.
– Прошу тебя, Глоссоп, это строго конфиденциально, но уж, так и быть, скажу тебе. Двадцать четыре часа назад я сделал ей предложение, и она меня отфутболила.
– Отфутболила?
– Как мяч. На этом самом месте.
– Двадцать четыре часа назад?
– Может, двадцать пять. Неважно. Теперь ты понимаешь, что я не тот тип – если он вообще существует, – который похитил у тебя Анджелу в Каннах.
Я снова чуть было не брякнул, что и близко к ней не подойду, но вспомнил, что уже произносил эту фразу и, кажется, попал пальцем в небо. Поэтому решил воздержаться.
Моя мужественная откровенность вроде бы произвела на дуралея Таппи впечатление. Он перестал кровожадно сверкать глазами. У него был вид наемного убийцы, который остановился, чтобы еще раз подумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– В каком таком смысле «выбирай выражения»?
Вообще-то я понятия не имел, в каком смысле. Эту фразу произнес судья, когда я стоял перед ним под именем Юстаса Плимсолла, и она произвела на меня сильное впечатление; сейчас я ее ввернул, чтобы придать разговору должную значительность.
– Ладно, говори, как умеешь. Просто ответь мне на один вопрос. Если бы я не принимал твои интересы близко к сердцу, зачем мне было плести все эти небылицы?
Таппи задрожал всем телом. Жук, который все это время гнездился в волосах у Таппи, видно, потерял надежду устроиться получше и решил оставить убежище. Он снялся с насиженного места, и ночь его поглотила.
– Ой! Жук! – объяснил я. – Ты, наверное, ничего не подозревал, а у тебя на голове уже давно припарковался жук. Сейчас ты его согнал.
Таппи фыркнул:
– Что еще за жуки!
– Нет-нет, всего один жучок.
– Какая наглость! – заорал Таппи, вибрируя всем телом, точно Гассин тритон, у которого наступил брачный период. – Он еще смеет говорить о жуках! Предатель! Трусливая собака!
Вопрос, по-моему, спорный. Если ты предатель и трусливая собака, это не значит, что ты лишен права говорить о жуках. Полагаю, в компетентных кругах могли бы дать по этому поводу пространный комментарий.
Но я не стал спорить.
– Послушай, ты второй раз называешь меня предателем и трусом. И я настаиваю, – твердо проговорил я, – на объяснении. Тебе ведь уже было сказано, что только из самых лучших и самых добрых побуждений я в разговоре с Анджелой ругал тебя последними словами. Думаешь, мне было легко? Я сносил эти адовы муки только во имя нашей многолетней дружбы. А ты заявляешь, что не веришь мне, и оскорбляешь меня; притащи я тебя в суд, тебе за такие слова припаяли бы штраф на кругленькую сумму. Надо бы проконсультироваться у моего юриста, но я и так знаю, что дело верное. Послушай, Таппи, ну пошевели ты мозгами. Зачем мне было затевать всю эту канитель, если не во имя твоего блага? Назови причину. Хоть одну.
– И назову. Думаешь, я не знаю? Ты сам влюблен в Анджелу.
– Что?!
– Ты меня очернил, чтобы настроить ее против меня и убрать соперника с дороги.
Ничего более абсурдного я в жизни не слышал. Черт побери, я же знаю Анджелу с пеленок. Нельзя влюбиться в близких родственниц, которых знаешь с пеленок. Кроме того, закон запрещает жениться на кузинах. Или я что-то перепутал? Может, речь идет о бабушках?
– Таппи, старый осел! – воскликнул я. – Что ты мелешь? Видно, совсем рехнулся.
– Да?
– Я влюблен в Анджелу? Ха-ха-ха!
– Ты своими «ха-ха-ха» не отделаешься. Она называла тебя «дорогой».
– Ну и что? Кстати, я этого не одобряю. Меня коробит, когда современные девицы расточают «дорогой» направо и налево. По-моему, это распущенность.
– А кто растирал ей лодыжки?
– Таппи, но ведь я растирал исключительно по-братски. Даже не придал этому никакого значения. Послушай, черт тебя подери, с теми намерениями, в которых ты меня подозреваешь, я к Анджеле и близко бы не подошел.
– Это почему? Недостаточно хороша для тебя?
– Нет, ты не понял, – торопливо сказал я. – Когда я говорю, что и близко не подойду к Анджеле, я имею в виду, что питаю к ней только теплые родственные чувства. Другими словами, ты можешь быть совершенно уверен: между нами нет и не может быть никаких других отношений, кроме дружеских.
– Наверняка это ты ей намекнул, что я ночью собираюсь в кладовку, хотел, чтобы она меня там застукала один на один с пирогом и чтобы я окончательно упал в ее глазах.
– Таппи! В своем ли ты уме? – Я был потрясен. – Неужели ты думаешь, что Вустер на такое способен?
Он тяжело перевел дух.
– Послушай, – сказал он, – спорить бессмысленно. Против фактов не пойдешь. В Каннах кто-то у меня ее похитил. А ты сам мне признался, что там она все время была с тобой и, кроме тебя, ни с кем не виделась. Ты бахвалился, что вы вместе купались, гуляли при луне…
– Совсем не бахвалился. Просто упомянул – и все.
– Надеюсь, теперь ты понял, почему я собираюсь с тобой разделаться, вот только вытащу тебя из-за проклятой скамейки? И зачем их в саду нагородили? – злобно сказал Таппи. – Не понимаю. Торчат повсюду и мешают.
И он снова на меня набросился, чуть не схватил за горло.
Надо было немедленно что-то придумать. В такие минуты, как я уже упоминал, Бертрам Вустер на высоте. Мне вдруг вспомнился дурацкий казус с этой Бассет, и в мгновенном озарении я увидел, как он мне может сейчас пригодиться.
– Таппи, ты не так все понял, – проговорил я, огибая скамейку. – Мы с Анджелой действительно все время были неразлучны, но отношения у нас с ней от начала до конца самые что ни на есть товарищеские, чистые и абсолютно целомудренные. Могу это доказать. Когда мы были в Каннах, я влюбился совсем в другую девушку.
– Что?!
– Влюбился. В другую девушку. В Каннах.
Наконец-то я подобрал ключик к этому придурку. Он перестал кружить вокруг скамьи. Руки у него разжались.
– Это правда?
– Официально заявляю: чистая правда.
– Кто она?
– Таппи, разве джентльмен может позволить себе всуе упоминать имя дамы?
– Может, если не хочет получить по шее.
Я понял, что тут клинический случай.
– Мадлен Бассет, – сказал я.
– Кто?!
– Мадлен Бассет.
Он был потрясен.
– Неужели ты хочешь сказать, что любишь это ходячее недоразумение?
– Таппи, я бы не стал называть ее «ходячее недоразумение». Это неуважительно.
– А мне плевать. Мне нужны факты. Значит, ты, будучи в здравом уме, утверждаешь, что любишь эту малохольную Бассет, пронеси меня, господи?
– Не понимаю, почему ты ее называешь «малохольная Бассет, пронеси меня, господи». Очаровательная девушка, красавица. Может, самую малость странная. Между нами, довольно трудно разделить ее точку зрения на звезды и кроликов, но «малохольная Бассет, пронеси меня, господи» – это уж слишком.
– Ладно, значит, ты утверждаешь, что влюблен в нее?
– Само собой.
– Не верится, Вустер, ох, не верится.
Я понял: надо нанести на полотно последний мазок.
– Прошу тебя, Глоссоп, это строго конфиденциально, но уж, так и быть, скажу тебе. Двадцать четыре часа назад я сделал ей предложение, и она меня отфутболила.
– Отфутболила?
– Как мяч. На этом самом месте.
– Двадцать четыре часа назад?
– Может, двадцать пять. Неважно. Теперь ты понимаешь, что я не тот тип – если он вообще существует, – который похитил у тебя Анджелу в Каннах.
Я снова чуть было не брякнул, что и близко к ней не подойду, но вспомнил, что уже произносил эту фразу и, кажется, попал пальцем в небо. Поэтому решил воздержаться.
Моя мужественная откровенность вроде бы произвела на дуралея Таппи впечатление. Он перестал кровожадно сверкать глазами. У него был вид наемного убийцы, который остановился, чтобы еще раз подумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59