И не просто потому, что такие возвышенные понятия, как судьба и вечные духовные ценности, должны обеспечиваться такими низменными атрибутами, как знамена, армии и паспорта.
Я хочу набить роскошный цветастый синяк всему монолиту Американского континента. Я хочу, чтобы в нашем его уголке уютно потрескивали в камине поленья. Я хочу расколоть страну пополам, чтобы люди научились разбивать пополам свои жизни. Я хочу, чтобы история разогналась на роликах и вскочила Канаде на холку. Я хочу лакать из глотки Америки, как из дырки жестяной банки. Я хочу, чтобы все двести миллионов знали, что все может быть по-другому, как угодно, хоть по-старому, но только по-другому.
Я хочу, чтобы государство стало серьезно в себе сомневаться. Я хочу, чтобы полиция перерегистрировалась в акционерное общество и обанкротилась вместе с биржей. Я хочу, чтобы церковь раскололась надвое и оказалась по обе стороны баррикады.
Вот оно тебе – мое признание!
Ты понял теперь, как это происходило ?
До ареста и последовавшего вскоре заключения в эту больницу с диагнозом невменяемости при совершении преступления я дни напролет составлял воззвания против англосаксонского империализма, вставлял в бомбы часовые механизмы, в общем, все шло по обычной программе подрывной деятельности. Мне недоставало твоих поцелуев, но отвлекать тебя от дела я не мог, тебе надо было готовиться к путешествию, в которое я направил тебя именно потому, что не мог туда отправиться сам.
Но ночью! Ночь будто масла в огонь подливала моим самым несбыточным грезам.
Англичане сделали с нами то, что мы сделали с индейцами, а американцы сделали с англичанами то, что англичане сделали с нами. Я всем за всех хотел отомстить. Мне мерещились горящие города, проекторы, крутившие ленту фильма в пустоту без экрана. Я видел кукурузные поля, объятые пламенем. Я видел иезуитов, которых постигла кара. Я видел, как сквозь крыши длинных домов прорастают деревья. Я видел, как убивает робкая лань, с которой содрали шкуру. Я видел наказанных индейцев. Я видел, как хаос пожирает позолоченную крышу парламента. Я видел, как вода разъедает копыта зверей у водопоя. Я видел залитые мочой костры ритуальных торжеств, заправочные станции, целиком уходящие под землю, магистрали дорог, засасываемые диким болотом.
Тогда мы были с тобой очень близки, дружок. Тогда я шел по твоим стопам.
Пожми же мне руку мою духовную и не забывай меня. Тебя нежно любил человек, для которого сердце твое было раскрытой книгой, тени твоих грез становились моим прибежищем. Вспоминай иногда, как нам вместе бывало хорошо.
Я обещал тебе письмо, полное радости, помнишь?
Мне хочется снять с тебя тяжкую ношу последнего бремени – бесполезной истории, груз которой приводит тебя в смущение, доставляет тебе такие страдания. Мужчины твоего склада обычно всю жизнь остаются примерно на том же уровне, на котором были при крещении.
Жизнь предначертала мне быть человеком действия – я беру на себя ответственность. Тебе не надо больше лезть в это дерьмо. Не надо тебе вникать в обстоятельства смерти Катерины Текаквиты и ломать себе голову, размышляя о случившихся после этого чудесах, описанных в хрониках. Читай об этом не напрягаясь, расслабленно, как будто следишь за полетом мухи или комара.
Желаю тебе распрощаться с запорами и одиночеством.
ОБРАЩЕНИЕ Ф. К МУЗЕ ИСТОРИИ В СТАРОМ СТИЛЕ
Чудо, которого все мы ждем, само ждет момент, когда рухнет парламент, и дом архивов будет уже не дом, и славы отрава покинет отцовский регламент.
Ни награды, ни угрозы не заставят отщепенцев
Совершить свое паломничество к страсти.
Но как ненужный хлыст у многих извращенцев
Лишь сломят плоть и разум подчинят традиции напасти.
Мне видится бесстрастный парнишка-сирота,
Витающий высоко в небесах.
Его не беспокоит его тела нагота, И нет порока имени в глазах.
Он сгорел внутри дотла, как в печке
передержанное тесто.
Холод, ветер, свет и темнота видят в нем теперь
свою невесту!
ОБРАЩЕНИЕ Ф. К МУЗЕ ИСТОРИИ В СРЕДНЕМ СТИЛЕ
History is a Scabbie Point
История – это чесоточный кончик,
For putting Cash to sleep
Чтобы налик укладывать спать.
Shooting up the Peanut Shit
Укол дерьмовой хренотенью -
Of all we need to keep
Вот все, что надо нам сохранять.
Последние четыре года жизни Текаквиты и происходившие после ее смерти чудеса
1
У оннеютов был один вождь по имени Окенратарихен, который перешел в христианство. К новой вере он относился столь же ревностно, как и ко всему в своей предыдущей жизни. В переводе его имя означало Cendre Chaud, или Горячая Зола, оно как нельзя более подходило его натуре. Заветной мечтой вождя было приобщение всех могавков к вере в нового бледнолицего бога. В 1677 году он организовал в землях ирокезов апостольскую миссию. С ним был один гурон из селения Лорет и другой обращенный, который «по странному стечению обстоятельств» (если угодно принизить этим выражением волю Провидения) оказался родственником Катерины Текаквиты. Первой деревней, куда они пришли, была Канаваке – то самое селение, где жили наша недавно обращенная и ее исповедник, отец де Ламбервиль. Окенратарихен был замечательным оратором. Его рассказ заворожил всех жителей деревни. Катерина Текаквита старалась не пропустить ни единого слова из того, что он говорил о новой жизни в миссии в Порогах Святого Людовика.
– Раньше во мне не было души. Я жил жизнью зверя. А потом узнал о Великом Духе, истинном Хозяине неба и земли, и вот теперь стал жить как подобает человеку.
Катерине Текаквите захотелось отправиться в то место, которое он так живо описал. Отец де Ламбервиль решил, что в гостеприимном окружении христиан чудесное дитя будет в большей безопасности, и потому выслушал ее просьбу благожелательно. К счастью, ее дядя был в то время в Форт-Оранже (Олбани), где торговал с англичанами. Священник понимал, что тетки не станут противиться желанию девушки, если та захочет уйти от них хоть на край земли. Окенратарихен собирался и дальше обращать индейцев в христианство, и потому было решено, что Катерина покинет селение вместе с двумя его спутниками. Сборы были скорыми и тайными. На рассвете они уплыли из деревни на каноэ. Когда гребущих беглецов окутал речной туман, отец де Ламбервиль послал им вслед свое благословение. Катерина сжимала в руке его письмо к отцам-настоятелям миссии в Порогах Святого Людовика.
Она тихо себе нашептывала:
– Прощай, деревня моя. Прощай родина.
Они плыли по Реке могавков на восток, потом на север по Гудзону, берега которого были увиты кружевом буйной растительности – огромными свешивающимися в воду ветвями, сплетенными виноградными лозами, непроходимыми зарослями. Они достигли озера Святого Причастия, которое ныне называют озером Джорджа, благодаря Господа за спокойствие его вод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Я хочу набить роскошный цветастый синяк всему монолиту Американского континента. Я хочу, чтобы в нашем его уголке уютно потрескивали в камине поленья. Я хочу расколоть страну пополам, чтобы люди научились разбивать пополам свои жизни. Я хочу, чтобы история разогналась на роликах и вскочила Канаде на холку. Я хочу лакать из глотки Америки, как из дырки жестяной банки. Я хочу, чтобы все двести миллионов знали, что все может быть по-другому, как угодно, хоть по-старому, но только по-другому.
Я хочу, чтобы государство стало серьезно в себе сомневаться. Я хочу, чтобы полиция перерегистрировалась в акционерное общество и обанкротилась вместе с биржей. Я хочу, чтобы церковь раскололась надвое и оказалась по обе стороны баррикады.
Вот оно тебе – мое признание!
Ты понял теперь, как это происходило ?
До ареста и последовавшего вскоре заключения в эту больницу с диагнозом невменяемости при совершении преступления я дни напролет составлял воззвания против англосаксонского империализма, вставлял в бомбы часовые механизмы, в общем, все шло по обычной программе подрывной деятельности. Мне недоставало твоих поцелуев, но отвлекать тебя от дела я не мог, тебе надо было готовиться к путешествию, в которое я направил тебя именно потому, что не мог туда отправиться сам.
Но ночью! Ночь будто масла в огонь подливала моим самым несбыточным грезам.
Англичане сделали с нами то, что мы сделали с индейцами, а американцы сделали с англичанами то, что англичане сделали с нами. Я всем за всех хотел отомстить. Мне мерещились горящие города, проекторы, крутившие ленту фильма в пустоту без экрана. Я видел кукурузные поля, объятые пламенем. Я видел иезуитов, которых постигла кара. Я видел, как сквозь крыши длинных домов прорастают деревья. Я видел, как убивает робкая лань, с которой содрали шкуру. Я видел наказанных индейцев. Я видел, как хаос пожирает позолоченную крышу парламента. Я видел, как вода разъедает копыта зверей у водопоя. Я видел залитые мочой костры ритуальных торжеств, заправочные станции, целиком уходящие под землю, магистрали дорог, засасываемые диким болотом.
Тогда мы были с тобой очень близки, дружок. Тогда я шел по твоим стопам.
Пожми же мне руку мою духовную и не забывай меня. Тебя нежно любил человек, для которого сердце твое было раскрытой книгой, тени твоих грез становились моим прибежищем. Вспоминай иногда, как нам вместе бывало хорошо.
Я обещал тебе письмо, полное радости, помнишь?
Мне хочется снять с тебя тяжкую ношу последнего бремени – бесполезной истории, груз которой приводит тебя в смущение, доставляет тебе такие страдания. Мужчины твоего склада обычно всю жизнь остаются примерно на том же уровне, на котором были при крещении.
Жизнь предначертала мне быть человеком действия – я беру на себя ответственность. Тебе не надо больше лезть в это дерьмо. Не надо тебе вникать в обстоятельства смерти Катерины Текаквиты и ломать себе голову, размышляя о случившихся после этого чудесах, описанных в хрониках. Читай об этом не напрягаясь, расслабленно, как будто следишь за полетом мухи или комара.
Желаю тебе распрощаться с запорами и одиночеством.
ОБРАЩЕНИЕ Ф. К МУЗЕ ИСТОРИИ В СТАРОМ СТИЛЕ
Чудо, которого все мы ждем, само ждет момент, когда рухнет парламент, и дом архивов будет уже не дом, и славы отрава покинет отцовский регламент.
Ни награды, ни угрозы не заставят отщепенцев
Совершить свое паломничество к страсти.
Но как ненужный хлыст у многих извращенцев
Лишь сломят плоть и разум подчинят традиции напасти.
Мне видится бесстрастный парнишка-сирота,
Витающий высоко в небесах.
Его не беспокоит его тела нагота, И нет порока имени в глазах.
Он сгорел внутри дотла, как в печке
передержанное тесто.
Холод, ветер, свет и темнота видят в нем теперь
свою невесту!
ОБРАЩЕНИЕ Ф. К МУЗЕ ИСТОРИИ В СРЕДНЕМ СТИЛЕ
History is a Scabbie Point
История – это чесоточный кончик,
For putting Cash to sleep
Чтобы налик укладывать спать.
Shooting up the Peanut Shit
Укол дерьмовой хренотенью -
Of all we need to keep
Вот все, что надо нам сохранять.
Последние четыре года жизни Текаквиты и происходившие после ее смерти чудеса
1
У оннеютов был один вождь по имени Окенратарихен, который перешел в христианство. К новой вере он относился столь же ревностно, как и ко всему в своей предыдущей жизни. В переводе его имя означало Cendre Chaud, или Горячая Зола, оно как нельзя более подходило его натуре. Заветной мечтой вождя было приобщение всех могавков к вере в нового бледнолицего бога. В 1677 году он организовал в землях ирокезов апостольскую миссию. С ним был один гурон из селения Лорет и другой обращенный, который «по странному стечению обстоятельств» (если угодно принизить этим выражением волю Провидения) оказался родственником Катерины Текаквиты. Первой деревней, куда они пришли, была Канаваке – то самое селение, где жили наша недавно обращенная и ее исповедник, отец де Ламбервиль. Окенратарихен был замечательным оратором. Его рассказ заворожил всех жителей деревни. Катерина Текаквита старалась не пропустить ни единого слова из того, что он говорил о новой жизни в миссии в Порогах Святого Людовика.
– Раньше во мне не было души. Я жил жизнью зверя. А потом узнал о Великом Духе, истинном Хозяине неба и земли, и вот теперь стал жить как подобает человеку.
Катерине Текаквите захотелось отправиться в то место, которое он так живо описал. Отец де Ламбервиль решил, что в гостеприимном окружении христиан чудесное дитя будет в большей безопасности, и потому выслушал ее просьбу благожелательно. К счастью, ее дядя был в то время в Форт-Оранже (Олбани), где торговал с англичанами. Священник понимал, что тетки не станут противиться желанию девушки, если та захочет уйти от них хоть на край земли. Окенратарихен собирался и дальше обращать индейцев в христианство, и потому было решено, что Катерина покинет селение вместе с двумя его спутниками. Сборы были скорыми и тайными. На рассвете они уплыли из деревни на каноэ. Когда гребущих беглецов окутал речной туман, отец де Ламбервиль послал им вслед свое благословение. Катерина сжимала в руке его письмо к отцам-настоятелям миссии в Порогах Святого Людовика.
Она тихо себе нашептывала:
– Прощай, деревня моя. Прощай родина.
Они плыли по Реке могавков на восток, потом на север по Гудзону, берега которого были увиты кружевом буйной растительности – огромными свешивающимися в воду ветвями, сплетенными виноградными лозами, непроходимыми зарослями. Они достигли озера Святого Причастия, которое ныне называют озером Джорджа, благодаря Господа за спокойствие его вод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66