Сиденье подбородок режет.
– Ты представляешь себе, кто я?
– Блюпблюпблюпблюп – нет – блюпблюпблюпблюп.
– Угадай! Угадай! Охапка дерьма!
– Мне ни капли не интересно.
–
– С иностранцами мне скучно, мисс.
– Ты закончил уже, гнилой вонючий пень? Ии! Ии! Ты отлично это делаешь!
– Вам надо поставить деревянные сидения, которые пот впитывают. Вам тогда не придется целый день на сквозняке сидеть в луже соков.
– Я очень горжусь тобой, дорогой. А теперь убирайся. Выметайся!
– Мы уже в центре?
– В центре. До свидания, дорогой.
– До свидания. Желаю пышной аварии.
Старик выбрался из медленно едущей машины прямо перед кинотеатром «Система». Она вжала мокасином педаль газа и с ревом ринулась в эпицентр пробки на Филлипс-сквер. Разглядывая толпящихся вегетарианцев, старик на секунду задержался под шатром. Лицо его отразило намек на два выражения – ностальгии и сожаления. Он забыл о вегетарианцах, как только купил билет. В темноте он сел.
– Простите, сэр, когда начинается сеанс?
– Вы что, чокнутый? И сгиньте от меня, от вас ужасно воняет.
В ожидании кинохроники он менял места три или четыре раза. Наконец, ему достался весь первый ряд.
– Билетер! Билетер!
– Шшш. Тихо!
– Билетер! Я не собираюсь сидеть тут всю ночь. Когда начнется сеанс?
– Вы мешаете людям, сэр.
Старик повернулся и увидел ряды поднятых глаз, и случайные механически жующие рты, и глаза эти постоянно двигались, будто наблюдали за игрой в пинг-понг. Иногда во всех глазах появлялось одно изображение, как во всех окнах беспрерывно лязгающего гигантского игрального автомата, и они одновременно издавали звук. Это случалось, лишь когда они видели абсолютно одно и то же, а звук, вспомнил он, назывался смехом.
– Идет последний фильм, сэр.
Теперь он понял все, что ему требовалось. Для него фильм был невидим. Его глаза моргали с той же скоростью, что затвор проектора, несколько раз в секунду, и потому экран был просто черен. Это происходило автоматически. В аудитории один или два зрителя, заметив, что во время маниакального смеха Ричарда Уидмарка в «Поцелуе смерти» к ним странным образом возвращается удовольствие, осознали, что, возможно, среди них находится мастер йоги в позе кино. Несомненно, студенты эти набросились на свои науки с обновленным энтузиазмом, стараясь достичь глубины мигающей истории, не представляя себе, что упражнения их приведут не к беспрестанному «саспенсу», но к пустому экрану. Первый раз за свою жизнь старик полностью расслабился.
– Нет, сэр. Вы не можете опять поменять место. Ой, куда он делся? Странно. Хммм.
Старик улыбнулся, когда сквозь него прошел мигающий луч.
Хот-доги казались голыми в парилке «Главной Аллеи Охоты и Дичи», зала игральных автоматов на бульваре Святого Лаврентия. «Главная Аллея Охоты и Дичи» была уже не новой, и ее не модернизируют никогда, поскольку только офисы могли позволить себе оплачивать растущие цены на недвижимость. «Фотомат» сломался, он принимал четвертаки, но взамен не выдавал ни огней, ни картинок. «Машина-Хваталка» никогда не подчинялась техникам, и обертки заплесневевших шоколадных батончиков и японские «ронсоны» покрывал слой жирной пыли. Еще там было несколько желтых пинбольных автоматов древнего вида, модели, разработанные до появления флипперов. Флипперы, конечно, уничтожили спорт, узаконив понятие второго шанса. Они ослабили игровой нерв «сейчас или никогда» и изменили тошнотворный вброс свободного металлического шарика. Флипперы – первая атака тоталитаризма на Преступность; механическое включение их в игру уничтожило прежний трепет и напряжение сил. После появления флипперов ни одно новое поколение в действительности не справлялось с противоправными усилиями тела, и УДАР, когда-то благородный, как шрам от сабельного ранения, теперь не значительнее фола. Второй шанс – важная преступная идея, рычаг героизма и единственное святилище отчаяния. Но не будучи вырванным у рока, второй шанс теряет жизнеспособность и создает не преступников, но хулиганов, карманников-любителей, а не Прометеев. Низкий поклон «Главной Аллее Охоты и Дичи», где все еще может учиться мужчина. Однако теперь в ней не бывает толп. Несколько торгующих собой подростков тусуются вокруг теплого автомата «Арахис и Ассорти», мальчики из донных отложений монреальской системы органов вожделения, у их сутенеров воротники из искусственного меха, золотые зубы и подрисованные усики, и все они довольно жалостно пялятся на Главную (как называют бульвар Святого Лаврентия), будто плотная толпа прохожих никогда не найдет миссисипский Пароход Удовольствий, который они с полным правом могли бы растлить. Лампы дневного света только включили, и освещение сотворило нечто ужасное с обесцвеченными волосами, – их темные корни, казалось, просвечивают сквозь высокие желтые прически, – и дорожной картой разметило все юношеские прыщи. Киоск с хот-догами, составленный в основном из колокольчиков и алюминиевых ячеек, демонстрировал сумрачную гигиену трущобной клиники, которая полагается скорее на дальнейшее распространение грязи, чем ее уничтожение. Продавцами были два татуированных поляка, питавшие друг к другу застарелую ненависть, но никогда друг другу не мешавшие. Они носили форму, которая подошла бы пехотным брадобреям, говорили только по-польски и немного на эсперанто – насколько этого требовала торговля хот-догами. Бесполезно жаловаться на кого-то из них из-за невозвращенного десятицентовика. Над щелями сломанных автоматов и заевших электрических тиров апатичная анархия воздвигла таблички НЕИСПРАВЕН. «Кегельмат» обыкновенно делил каждый удар между Первым и Вторым Игроком вне зависимости от того, кто и сколько раз бросал. Тем не менее, то тут, то там среди машин «Главной Аллеи Охоты и Дичи» истинный спортсмен терял монетку в попытке ввести в игровой риск фактор гниения, и когда точно взорванная цель не кукожилась или не вспыхивала, он воспринимал это просто как усложнение игры. Не разваливались одни хот-доги, и то лишь потому, что у них отсутствовали рабочие части.
– Куда, по-вашему, вы претесь, мистер?
– Ай, пусть идет. Первая весенняя ночь.
– Слушай, у нас все же есть какие-то правила.
– Входите, мистер. Хот-дог за счет заведения.
– Нет, благодарю. Я не ем.
Пока поляки спорили, старик проскользнул в «Главную Аллею Охоты и Дичи». Сутенеры пропустили его без непристойных комментариев.
– Не подходите к нему. От мужика воняет.
– Уберите его отсюда.
Груда лохмотьев и волос стояла перед «Роскошной Полярной Охотой Уильяма». Над маленькой арктической сценой располагалась неосвещенная стеклянная картинка, реалистично изображавшая полярных медведей, котиков, айсберги и двух бородатых, стеганых американских исследователей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Ты представляешь себе, кто я?
– Блюпблюпблюпблюп – нет – блюпблюпблюпблюп.
– Угадай! Угадай! Охапка дерьма!
– Мне ни капли не интересно.
–
– С иностранцами мне скучно, мисс.
– Ты закончил уже, гнилой вонючий пень? Ии! Ии! Ты отлично это делаешь!
– Вам надо поставить деревянные сидения, которые пот впитывают. Вам тогда не придется целый день на сквозняке сидеть в луже соков.
– Я очень горжусь тобой, дорогой. А теперь убирайся. Выметайся!
– Мы уже в центре?
– В центре. До свидания, дорогой.
– До свидания. Желаю пышной аварии.
Старик выбрался из медленно едущей машины прямо перед кинотеатром «Система». Она вжала мокасином педаль газа и с ревом ринулась в эпицентр пробки на Филлипс-сквер. Разглядывая толпящихся вегетарианцев, старик на секунду задержался под шатром. Лицо его отразило намек на два выражения – ностальгии и сожаления. Он забыл о вегетарианцах, как только купил билет. В темноте он сел.
– Простите, сэр, когда начинается сеанс?
– Вы что, чокнутый? И сгиньте от меня, от вас ужасно воняет.
В ожидании кинохроники он менял места три или четыре раза. Наконец, ему достался весь первый ряд.
– Билетер! Билетер!
– Шшш. Тихо!
– Билетер! Я не собираюсь сидеть тут всю ночь. Когда начнется сеанс?
– Вы мешаете людям, сэр.
Старик повернулся и увидел ряды поднятых глаз, и случайные механически жующие рты, и глаза эти постоянно двигались, будто наблюдали за игрой в пинг-понг. Иногда во всех глазах появлялось одно изображение, как во всех окнах беспрерывно лязгающего гигантского игрального автомата, и они одновременно издавали звук. Это случалось, лишь когда они видели абсолютно одно и то же, а звук, вспомнил он, назывался смехом.
– Идет последний фильм, сэр.
Теперь он понял все, что ему требовалось. Для него фильм был невидим. Его глаза моргали с той же скоростью, что затвор проектора, несколько раз в секунду, и потому экран был просто черен. Это происходило автоматически. В аудитории один или два зрителя, заметив, что во время маниакального смеха Ричарда Уидмарка в «Поцелуе смерти» к ним странным образом возвращается удовольствие, осознали, что, возможно, среди них находится мастер йоги в позе кино. Несомненно, студенты эти набросились на свои науки с обновленным энтузиазмом, стараясь достичь глубины мигающей истории, не представляя себе, что упражнения их приведут не к беспрестанному «саспенсу», но к пустому экрану. Первый раз за свою жизнь старик полностью расслабился.
– Нет, сэр. Вы не можете опять поменять место. Ой, куда он делся? Странно. Хммм.
Старик улыбнулся, когда сквозь него прошел мигающий луч.
Хот-доги казались голыми в парилке «Главной Аллеи Охоты и Дичи», зала игральных автоматов на бульваре Святого Лаврентия. «Главная Аллея Охоты и Дичи» была уже не новой, и ее не модернизируют никогда, поскольку только офисы могли позволить себе оплачивать растущие цены на недвижимость. «Фотомат» сломался, он принимал четвертаки, но взамен не выдавал ни огней, ни картинок. «Машина-Хваталка» никогда не подчинялась техникам, и обертки заплесневевших шоколадных батончиков и японские «ронсоны» покрывал слой жирной пыли. Еще там было несколько желтых пинбольных автоматов древнего вида, модели, разработанные до появления флипперов. Флипперы, конечно, уничтожили спорт, узаконив понятие второго шанса. Они ослабили игровой нерв «сейчас или никогда» и изменили тошнотворный вброс свободного металлического шарика. Флипперы – первая атака тоталитаризма на Преступность; механическое включение их в игру уничтожило прежний трепет и напряжение сил. После появления флипперов ни одно новое поколение в действительности не справлялось с противоправными усилиями тела, и УДАР, когда-то благородный, как шрам от сабельного ранения, теперь не значительнее фола. Второй шанс – важная преступная идея, рычаг героизма и единственное святилище отчаяния. Но не будучи вырванным у рока, второй шанс теряет жизнеспособность и создает не преступников, но хулиганов, карманников-любителей, а не Прометеев. Низкий поклон «Главной Аллее Охоты и Дичи», где все еще может учиться мужчина. Однако теперь в ней не бывает толп. Несколько торгующих собой подростков тусуются вокруг теплого автомата «Арахис и Ассорти», мальчики из донных отложений монреальской системы органов вожделения, у их сутенеров воротники из искусственного меха, золотые зубы и подрисованные усики, и все они довольно жалостно пялятся на Главную (как называют бульвар Святого Лаврентия), будто плотная толпа прохожих никогда не найдет миссисипский Пароход Удовольствий, который они с полным правом могли бы растлить. Лампы дневного света только включили, и освещение сотворило нечто ужасное с обесцвеченными волосами, – их темные корни, казалось, просвечивают сквозь высокие желтые прически, – и дорожной картой разметило все юношеские прыщи. Киоск с хот-догами, составленный в основном из колокольчиков и алюминиевых ячеек, демонстрировал сумрачную гигиену трущобной клиники, которая полагается скорее на дальнейшее распространение грязи, чем ее уничтожение. Продавцами были два татуированных поляка, питавшие друг к другу застарелую ненависть, но никогда друг другу не мешавшие. Они носили форму, которая подошла бы пехотным брадобреям, говорили только по-польски и немного на эсперанто – насколько этого требовала торговля хот-догами. Бесполезно жаловаться на кого-то из них из-за невозвращенного десятицентовика. Над щелями сломанных автоматов и заевших электрических тиров апатичная анархия воздвигла таблички НЕИСПРАВЕН. «Кегельмат» обыкновенно делил каждый удар между Первым и Вторым Игроком вне зависимости от того, кто и сколько раз бросал. Тем не менее, то тут, то там среди машин «Главной Аллеи Охоты и Дичи» истинный спортсмен терял монетку в попытке ввести в игровой риск фактор гниения, и когда точно взорванная цель не кукожилась или не вспыхивала, он воспринимал это просто как усложнение игры. Не разваливались одни хот-доги, и то лишь потому, что у них отсутствовали рабочие части.
– Куда, по-вашему, вы претесь, мистер?
– Ай, пусть идет. Первая весенняя ночь.
– Слушай, у нас все же есть какие-то правила.
– Входите, мистер. Хот-дог за счет заведения.
– Нет, благодарю. Я не ем.
Пока поляки спорили, старик проскользнул в «Главную Аллею Охоты и Дичи». Сутенеры пропустили его без непристойных комментариев.
– Не подходите к нему. От мужика воняет.
– Уберите его отсюда.
Груда лохмотьев и волос стояла перед «Роскошной Полярной Охотой Уильяма». Над маленькой арктической сценой располагалась неосвещенная стеклянная картинка, реалистично изображавшая полярных медведей, котиков, айсберги и двух бородатых, стеганых американских исследователей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57