Не дойдя берегом до Ям, он свернул к березняку с ярко-зеленым подбоем елочек. Здесь, за гущиной деревьев и кустарников, совсем не ощущался прежний, с озерной сырцой, ветер, который мог вызвать у легко одетого человека мурашливый озноб. На расцарапанных песочных кочках серели тетеревиные чаши-купальницы, и хотя эти чаши теперь пустовали, Полудин без труда представил уютно сидящих пестрых курочек, выжаривающих на себе мелкую нечисть.
Необычайно вольно, до сладких спазм в горле, дышалось. И так приятно было идти по белесому кружавчатому мху, который еще не обрел пороховую сухость, а лишь подвял и заметно скрадывал неторопкие шаги. Сейчас, в пору майского первоцветья, можно было не опасаться ни липучей мошки, ни злого комарья, научившегося в годы выживания жалить чуть ли не по-пчелиному, с лёта. Не нужно было бояться мохнатых лосиных клещей, готовых с необъяснимой прицельностью свалиться на плечи или голову.
Он шел наугад, изредка поглядывая в сторону наплывающего и скрывающегося в тучах солнца, которое было для него, пожалуй, единственным ориентиром, кроме оживших муравейников, притулившихся к деревам с южной стороны, и брусничные крепи не вызывали у него желания остановиться и нарвать отборных, сохранивших свежий глянец листьев – все это можно было сделать на исходе прогулки, а пока нужно было беззаботно идти, давая полную волю соскучившимся по живым впечатлениям глазам и не утруждая практической суетой руки. Лишь однажды, когда пестрый, с темным хохолком рябчик шумно выпорхнул из заваленного колодником брусничника, он подошел к темно-зеленому ягоднику, плотно обметавшему кочки, в надежде обнаружить на земле гнездо лесной птицы, но незатейливого гнезда, свитого из сухой травы и древесных листьев, не было. Обсыпанные бордовые оклёвыши говорили о том, что рябчика привлекла сюда прошлогодняя брусника. Любопытствуя, Полудин съел несколько непотревоженных ягод. В этих ягодах, не раз целованных зимним морозцем, стало больше сладости и легкой, нераздражающей хмелинки.
Его влекло на старую Бурцевскую просеку, которая славилась не только обильными высыпками пролетных вальдшнепов, но и токами оседлых, укорененных в этой местности птиц. Он шел, вглядываясь в размывчивые весенние дали, и ему нередко казалось, что он промахнулся с просекой – взял несколько правее. Давно знакомый дуб прибавил ему уверенности, но, продравшись вперед сквозь заросли смородины, ежевики и шиповника, он остановился в полной растерянности.
Старой Бурцевской просеки как будто и не бывало. Перед его глазами пролегала грязная, изъезженная, в пепельно-серых наворотах дерна, заваленная сосновыми ветками дорога.
Деревья по обочине дороги были поломаны, ободраны до живого, и если раны на темных мочалистых стволах ельника были не особенно заметны, то березы истекали льдистыми наплывами желтого, ударяющего в красноту сока. Эти сосульчатые наросты, напоминающие о зиме, настолько не вязались с молодой зеленью израненных берез, что Полудин ощутил кожей тот плутающий знобкий холодок, который долгое время пытался прорваться к нему сквозь лесную гущину, смягчался на хорошо прогретых полянах и все-таки, упорно ведомый какой-то недоброй силой, достиг его у того места, которое Полудин по привычке считал надежным и защищенным.
Спотыкаясь о вывороченные корни, оскальзываясь на влажных ветках, Полудин взобрался на знакомый пригорок и увидел вместо златоствольного, вековой спелости бора унылую всхолмленную пустошь. Всюду валялись отпиленные верхушки, веточная, уже успевшая покрыться ржой и плесневым налетом порубь. Несколько забракованных сосен, с поломанными от падения сучьями, были оставлены там, где их спилили. И теперь они лежали среди сухих зарослей кипрея словно подранки, пошевеливая округлыми, не успевшими сложиться в последней смертной судороге хвойными крылами. Судя по всему, здесь орудовали не местные лесхозовцы, а работники одной из частных пилорам. Не раз жаловался старый Ерофеич на установившийся в последние годы лесной беспредел, но то, что увидел сейчас Полудин воочию, превосходило границы и его далеко не безмятежного воображения.
Сразу привалило к вискам. Болезненно морщась, Полудин стянул с головы пятнистую камуфляжную кепку и застыл на месте, среди груд неубранной, слежавшейся хвои и темных пирамидок можжевела. Где-то скрипнуло сломанное дерево – будто простонало.
– Хрум-п, хрум-п, хрум-п! – вдруг послышалось в конце бывшей просеки.
Словно возвращаясь из дурного сна в живую, не лишенную отрады явь, Полудин поднял голову и увидел, как над порушенной Бурцевской просекой, расправляя пепельно-серые опахала крыльев, тянет длинноклювый вальдшнеп. Живо поигрывали капельки глаз. Здоровым лоснящимся блеском отливали на брюшке темно-коричневые пестрины. По каким-то малоприметным лесным вешкам или в силу неистребимого древнего инстинкта птица уверенно тянула к старому токовищу, поводя клювом из стороны в сторону.
– Хрум-п, хрум-п, хрум-п! – страстно взывал вальдшнеп.
Но не откликалась ему истомившаяся подруга, не выпархивала золотистой свечой из-под куста, чтобы, играя с ним в воздухе, лететь на прежнее брачное место.
– Цвир, цвир, цвирк! – неожиданно раздалось в другом конце просеки.
Навстречу первому вальдшнепу летел второй лесной кулик. Он, как и первый, не слышал отзывных голосов самок. Но по азартному крику соперника, туго шуршащему воздуху ему казалось, что хрумкающий жених летит не один. И готовясь к решительной схватке за невесту, второй вальдшнеп воинственно расщеперивал острый клюв и круто поджимал царапистые, в светлой роговице, ноги. Однако первый самец плыл навстречу в полном одиночестве, и второй, еще живущий предстоящим сражением, по инерции оттолкнул соперника крылом и, суматошно перебирая ногами, полетел дальше.
Азартная мысль подбросить разгоряченному вальдшнепу кепку как-то умерла сразу, на корню, а ведь бывали случаи на тяге, когда изнемогающий от страсти вальдшнеп брошенную охотником шапку принимал за свою избранницу, камнем сваливался вниз и, достаточно помяв старый, показавший вату убор, в тихой растерянности оставался на земле возле обманувшего пылкие надежды предмета. В этот момент обескураженного жениха можно было взять голыми руками – так, по крайней мере, утверждали бывалые охотники. Но сейчас, во время горестной порухи, затевать шапочные игры было бы не только делом неуместным, но и кощунственным.
Зная, что вальдшнепы не успокоятся, повторят свои пролеты над просекой, Полудин решил подойти к токовищу поближе. Он медленно, оступчиво спускался с песчаного бугра, хоронясь за малорослые деревья, стараясь не упустить со слуха отдаляющиеся птичьи голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32