Наддав всем телом, он глубоко воткнул длинный шест со свободным кружком в наплавной ил, и вскоре серая уточка с подрезанными крыльями пала на воду и настороженно замерла, прислушиваясь к необычным после домашней клети звукам. Словно приклеенная, она сидела некоторое время на розоватой чистинке, и у Полудина, обеспокоенного неестественной скованностью, возникло острое желание как-то расшевелить ее – может, ударить веслом по воде или, подражая Лёшке, призывно жвакнуть.
Но, видимо, само озерное приволье действовало оживляюще: побыв в настороженной неподвижности, Люська стала кокетливо охорашиваться, перебирать клювом серые перышки, купаться…
Ручьистые голоса птиц неудержимо размывали сугробы снега, кучившиеся в береговом безветрии, вольные утки со свистом уносили на своих крыльях в дальние камыши косицы молочной нависи, помогая завязавшемуся на стремнине продувному ветерку, и ночное Озеро начало медленно открывать свой материк.
Люська усердно копошилась в воде, чавкала клювом, что-то сглатывая. Из ближних, заиневевших от тумана кустов выплыла кряква, за ней последовала вторая. Сплывшись и дружески пощипав друг у друга перышки, кряквы направились к подсадной. Люська, заметив дичков, шустро потянулась к ним, но через несколько метров была неумолимо остановлена ногавкой. Дергая привязанной ногой, она вставала на дыбки, хлопала подрезанными крыльями, и это ощущение чужой несвободы сразу же насторожило вольных птиц. Не желая рисковать и становиться похожей на утку, бессильно раскачивающую шест, кряквы осадили свой ход, торопливо коснулись шеями, словно о чем-то втайне советуясь, и решительно повернули назад, к родным зарослям.
Люська, оставшись в одиночестве, призадумалась. Как будто намереваясь проверить прочность привязи и возможность маневра, она покрутилась возле шеста, напрягаясь и окорачивая ход. Когда веревка ослабевала, она забывалась и снова с неугомонным старанием начинала перебирать свои невидные перышки.
Вдруг Люська насторожилась, вытянула шею к розовеющему небу – она, видимо, услышала что-то неподвластное слуху Полудина – и радостно затараторила:
– Та-та-та-та! Та-та-та!
Над засидкой, призывно жвакая, с тугим посвистом пронесся селезень. Свист вскоре пропал: селезень начал плавно кружить, выглядывая невесту. Люська еще больше затрепетала, зашлась исступленным голосом. Но жених почему-то не спешил на свиданье. Сдержанно пожвакивая, он кружил над изнемогающей в криках Люськой. Иногда селезень круто скользил к дымящейся розовой глади, но, не коснувшись ее, стремительно взмывал вверх.
– Та-та-та-та! – кричала Люська, вытягивая шею.
Полудин взял привередливого селезня на мушку, выжидательно потрогал замокревший в тумане спусковой крючок. По охотничьему самолюбию, Полудин не любил скрадывать сидяка и теперь, когда селезень не переставал множить круги, решил бить птицу влёт. Выцеливая перемещающийся в тумане силуэт, он взял упреждение и нажал истосковавшийся в своей неподвижности крючок. Возможно, он чуть-чуть промедлил с нажатием или обнизил выстрел – селезень, размахивая одним крылом, упал в воду, суматошно забился и, подгребая неповрежденным веслом, с усилием потянул к спасительным зарослям. Полудин, не медля, ударил из второго ствола. Смачно, словно пастушеский кнут, хлестнула дробь по воде, и перевернувшийся селезень, поджав красные лапки, закачался на легкой волне.
Люська, прислушиваясь к громовому раскату, прокатившемуся над Озером, замолкла.
Растрачивая яркие лубочные краски, отступала недолгая заря. На смену розовому, как грудка снегиря, цвету приходил другой, серовато-бледный, обещающий решительный наплыв дневной светлыни, которая являлась вместе с теплом, и это рассветное тепло, пробиваясь сквозь редеющий туман, уже мурашливо поигрывало на лице Полудина. Охотник заменил стреляные патроны и замер в ожидании.
Люська, готовясь к новой встрече, продолжала охорашиваться и вальсировать возле шеста. Полудину казалось, что Люська, таясь за беззаботными круговыми движениями, просто-напросто пробует на прочность надоевшую привязь. Он зорко поглядывал на хитрую Люську в ожидании очередного жениховского жваканья и вдруг, пораженный, увидел, как подсадная, распластавшись на воде, в одно мгновенье превратилась в безжизненную приплавную ветошку.
«Уж не щука ли ее потянула?» – мелькнуло в голове.
Рискуя потерять равновесие, он выглянул из своей камышовой засидки и увидел, как над его головой колом вниз идет большая светлая птица. Она падала стремительно, как падают на свою добычу перепелятники, однако Полудин хорошо знал, что ястреба любой породы больше пули боятся воды и лесной непролази, и поэтому не мог сразу догадаться, что его охотничьему взору открылся долгожданный ястребиный князь.
Птица увидела качнувшегося человека, выровняла полет и широкими ястребиными махами помчалась к противоположному берегу.
«Князь!» – потрясенно подумал Полудин.
Ястребиный князь скрылся в утренней наволочи, а Полудин, приходя в себя, еще долго разглядывал белесые косицы тумана, похожие на тающие крылья. Все произошло так неожиданно, что он даже не вскинул ружье, и теперь, когда князя уже не было, невольно прикидывал, сколько же метров отделяло его от улетающего ястребиного князя и мог бы он, если бы не оплошал, поразить вдогон редкую птицу.
По его расчетам, ястребиный князь находился в досягаемости выстрела. Но можно ли было сразить его обычной утиной «шестёркой»?..
Тем временем испуганная недавним приближением хищной птицы Люська выпрямилась на воде и ласково забормотала.
Следующий селезень налетел неожиданно, без обычного жваканья, и плюхнулся грузно, утюжком, близ шумно встрепенувшейся Люськи. Налётный жених торопливо всхлопнул крыльями, оправился, галантно склонил голову набок и подал голос:
– Ж-жить, ж-жить!..
– Та-та-так, – ответила Люська.
Полудин не успел взять цель, как кряковый селезень начал брачный оплыв. На утренней, вытаявшей чистинке были хорошо видны изумрудная голова жениха с белой опояской на горделивой шее, темно-синие зеркальца на рыжеватых крыльях, но даже не это более всего придавало селезню праздничный, кавалерский облик. Полудину особенно бросались в глаза по-гусарски закрученные хвостовые косицы. Пошевеливая косицами, жених кружил возле обомлевшей от счастья Люськи. Селезень маячил так близко от подсадной, что о скором выстреле не стоило и думать. Нужно было набраться терпения, подождать, когда птицы разойдутся, но нарядный жених, истомившийся в одиночестве, упорно не желал далеко отпускать невесту: он теребил клювом темную шейку Люськи, подталкивая подружку в прибрежные заросли. И она медленно, не теряя достоинства, поплыла к обозначенным ломкими штрихами туманным кустам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32