имели они в городских крепях глубокие норы с отнорками и в случае опасности уходили на крупных махах, заметали цепочку следов пушистыми хвостами. Кочевал наш Петрович по всей России, меняя гостиничные скрады, и гнал сторожкого зверя, не считаясь со временем и погодой. Работал Петрович с подхода и на подслухе, старался вызнать излюбленные лисьи лазы-переузины в лесной гущаре и, угадав роковое для зверя пересеченье кругов, уверенно брал его, притомленного погоней.
Отработав свое на лисьих нарысках и хорошенько поднатаскав молодых зверогонов, Петрович, еще нестарый, набравший предпенсионного жирка, без особых колебаний ушел в бессрочную засидку. Однако столичный скрадок близ захламленной Яузы-реки претил вольной, не забывающей своих корней душе Петровича – его неудержимо потянуло в лесные дали, в родные муромские пределы. Каждую весну, как только журавли протрубят в золотистом небе, отправлялся наш Полковник на своем «жигуленке» в некрасовскую деревушку, где пустовал дом отца и дожидалась распаренных веников срубленная из добротного осинника баня.
Блюдя огородный промысел, Петрович в меру крестьянствовал, но усердно копошиться в песочистой земле и низко кланяться травяной дурнине и колорадскому жуку ему явно не хотелось, и поэтому, зарядив землю самым простым и необходимым, отдав сорняки и жуков на откуп местным пьяницам, он охотно переключился на охоту, рыболовлю и женщин.
В силу долгой органичной близости к природе, делающей человека все более похожим на зверей и птиц, наш Полковник во всей красе проявил петушиные черты на деревенском току. Распустив крылья и нежно чуфыкая, он не без успеха обхаживал местных тетёрок, потеснив оседлых петухов, которые, не отличаясь особым певческим даром, издавали только невнятный бормоток.
Возможно, Полковник остался бы и зиму зимовать в деревенских пуховых сугробах, да вот московская тетерка, еще не ушедшая на пенсионный покой, ревниво квохтала, звала измолодившегося на лесном приволье муженька-токовика к давно обжитому гнезду, и Петрович, прощально качнув крыльями, неохотно покидал родные места, чтобы вернуться будущей весной, в пору щучьего икромёта.
И в эту раннюю весну, как только щука обломала стекло на озерных заберегах, Полковник снова объявился в лесном сельце и сразу же принялся за свои привычные дела: растопил сухими дровами русскую печь и подтопок, вымел сырым веником из избы потолочную осыпь и сонных мух, вытащил из подполья семенную картошку, настрелял метровых щук в Теплой заводи, присолил в обливной кастрюле свежую икру, похожую на засахаренный цветочный мед, и, конечно, известил по телефону о своем прибытии сестру и Полудина, уже позаботившегося о разовых лицензиях на охоту.
– Как твой «Пордэй»? – поинтересовался Полковник. – Не заработал?
– Скоро проверим… – уклончиво ответил Полудни.
– Не переживай! – бодро усмехнулся Полковник. – Такое ружьецо в любом состоянии с руками оторвут.
– Ты что, уже покупателя приискал? – Полудин помрачнел.
– Да я просто так… – поправился Полковник и, словно тонный заяц, сделал ловкую скидку в сторону. – Кстати, как у тебя моченая антоновка? Еще не закисла?
– Всё в порядке. Скоро продегустируешь! – поддержал разговор Полудин. – Правда, я на этот раз без ржаной соломки обошелся.
– Поленился, что ли?
– Я тут ни при чем. Просто в нашем районе ржаной соломки днем с огнем не сыщешь.
– В чем дело? – удивился Полковник.
– Говорят: невыгодно! – ответил Полудин. – Пшеницу еще сеют, а ржицу на нет свели.
– А что сейчас выгодно? – вспыхнул, как порох, Полковник. – Фальшивые деньги печатать? – И тут же бездымно погас. – Ладно. Не будем о грустном.
– В общем-то, все ясно, – сказал Полудин. – Ты мне лучше признайся – где щук набил? В Теплой заводи?
– Угадал! – задорно откликнулся Полковник. – Возле Кривого мыска. Там дуб, сухой, старый, а дальше березки. Ты представляешь, я даже на березу с ружьем забрался. Сижу, как тетерев, а щука берегом ходит. Сверху такой обзор!
– А ястребки, случаем, рядом не кружили? – не удержался Полудин.
– Какие ястребки? – удивился Полковник. – Я больше на воду глядел. Зачем тебе ястребки?
– Приручить хочу, – пустил разговор по шутейному нарыску Полудин. – Будем перепелок брать, а повезет, может, и гуся закогтим.
– Ты серьезно?
– Какие тут шутки! Патроны, сам знаешь, кусаются.
Полковник был человек не наивный. Весело посипел, похмыкал, а потом поинтересовался с подначкой:
– Чем же ты своего ястребка кормить собираешься? Наверное, парным мясом?
Полудин рассмеялся.
Накануне первой охотничьей зорьки Полковник заехал за Полудиным. Довольно тучный, в пятнистой камуфляжной форме, пахнущий весенним солнцем, талой водой и лодочной дегтярной смолкой, он сразу заполнил собой коридор полудинской квартиры. Размашисто стиснул руку Полудину, заглянул в его писательский закуток, заваленный книгами и бумажным листопадом:
– Все творишь?
Наклонившись к улыбающейся сестрице, приветливо щекотнул темным, с проседью, усом:
– Все ворчишь?
И по-московски торопливый, всей душой нацеленный на долгожданную охоту, стал шевелить Полудина:
– Так. Эту сумку брать? Спальник тоже? С чем у тебя корзина?
Квитка, повизгивая, радостно пласталась у двери. Полудин решил, захватить на охоту оба ружья.
– Ты что, на войну собрался? – спросила жена.
– На мировую, утиную! – ответил за Полудина Полковник.
Последние секунды напоминали побег. Нагруженные охотники вслед за вылетевшей пулей Квиткой протиснулись в дверь, скомкав самотканые половики. Полудин только отметил быстрым взглядом непорядок, но не нагнулся, чтобы поправить.
Жена пальнула в угон:
– Вы там поменьше пейте!
Однако отлетные птицы были крепкого осеннего пера, к тому же какой смысл палить по распустившемуся охвостью? Полковник только бодро крякнул, а Полудин улыбнулся своей обычной улыбкой с застоявшейся грустинкой.
Взвыл синий «жигуленок», и под грохот салонной музыки, создающей ощущение бесшабашной праздничности, они покатили по асфальтовому, со свежими выбоинами шоссе.
Полудин всегда любил дорогу, ведущую к Озеру. На днях он закончил большую повесть, которая, казалось, вычерпала всю его душу, выбрала из заветных сусеков самые самородные слова, которые он копил в течение жизни, и писатель, опустошенный, словно колодец в знойную работную пору, с болезненным вниманием вглядывался теперь в ожившие скворешни дачных домиков, вчерашние колхозные поля, заросшие травяной дурниной и частой, как гребешок, березовой жиделью. Кое-где на сером рубище полей яркими заплатами выделялись зеленя. Укропчатые метелки гигантского борщевика, подступающего к песчаным обочинам, казались вырезанными из ржавой жести, и было несколько удивительно, что они, покачиваясь, не издают глухариного металлического скирканья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32