Она ворочалась, и крутилась, и встала, и, как всегда, подошла к окну, как всегда, ища ответа. Она подумала о кошках и пошла в ванную, поглядеть в зеркало. Все гудело; если это и был сон, он ни на мгновение не соприкасался с явью. И тут внутри у нее все подскочило: она увидела в зеркале, что в волосах застряло что-то, чего там никогда не было. Оно легко отцепилось, оставшись у нее в пальцах: короткая, тонкая нитка, очень темная, от кусочка черной материи.
4
Потом ей было больно. Боль началась со странных приступов, которые нарастали, пока одним длинным ударом не вспороли ей матку; это ощущение не проходило весь оставшийся вечер. Она побежала в туалет; было омерзительно тошно, и в унитаз перед ней полились кровь и спиртное.
На следующий день она думала о нем. И всю оставшуюся неделю. Ей хотелось знать, когда она увидит его снова. Она думала, не позвонить ли ему в клуб, но не стала. Потом Джейсон снова уехал, в этот раз на Восточное побережье, откуда должен был отправиться дальше, в Европу, и казалось, что он впервые уезжает неохотно. На следующее утро после того, как он уехал, она поняла, что пойдет к Мишелю. Отключили свет. В тот день было жарко, и когда электричество снова включилось по всему городу, она прибралась в холодильнике и выкинула все испортившиеся продукты. Она не обращала внимания на боль, но днем ее снова стошнило.
Вечером она лежала в постели, держась за живот. Она с полдюжины раз вставала в туалет. В последний раз она улеглась на пол в ванной, прислонив голову к фаянсу унитаза; засыпая и снова просыпаясь, она глядела на электрический обогреватель с решеткой и двойными спиралями. Ей приснился сон про спирали – они вились по ее матке, и она проснулась, когда ей привиделось, что ее внутренности поджариваются на этих спиралях, точно на вертеле.
Она в ужасе встала с пола. Пошла к чулану, стащила с вешалки белый хлопковый летний сарафан и натянула через голову. Подумала о том, чтобы позвонить ему. Сказала себе: «Он не захочет этим заниматься, он возненавидит меня за то, что я навязываюсь». И уже набрала номер, когда телефон выскользнул у нее из рук, а она соскользнула со стула на ковер.
В тот вечер он вышел из автобуса на одну остановку раньше и пошел пешком. Он срезал угол, пройдя от Сансет мимо жилых домов, вышел на бульвар Паулина с противоположной стороны и прошел к своему дому с другого конца улицы. В ее окне был свет. Хотя было довольно поздно и немногие окна на улицах светились, в каждой квартире лучился телевизор. С тех пор как начали отключать электричество, телестанции принялись показывать старые съемки первой высадки на Луну. Теперь станции постоянно крутили одни и теже пленки, и люди просто не выключали телевизоры, поскольку на то, чтобы их выключать, уходило больше энергии. По пути домой Мишель видел в одном окне за другим мужчин и женщин со спящими детьми на руках, без доли эмоций, без тени воспоминания уставившихся на экраны в своих гостиных, где полет на Луну мерцал всю ночь напролет.
Позже, лежа в постели, он услышал, как из пустыни несется песчаная буря и здание закачалось в пылевом вихре, словно идущее ко дну судно, опрокинувшееся на киль на илистом морском дне. Сверкающая пыль соскребала морских рачков с боков здания. Вчера утром он видел, как уезжал Джейсон, и теперь тело не давало ему спать. Он вертелся, крутился, а потом подошел к окну посмотреть, падает ли свет из ее квартиры на песок под окнами. Наконец монотонный, приглушенный скрежет на улице усыпил его.
Он проснулся в полшестого утра, когда было еще темно, и пошел посмотреть, падает ли на песок свет из ее окна. Когда он увидел, что свет по-прежнему горит, он прислушался к звукам сверху – звукам, которые дали бы ему знать, что она ждет его, словно шорох песка был шелестом ее бедер друг о друга. Он злобно уставился в потолок единственным свободным глазом, как будто хотел просверлить дыру у нее в полу.
Он еще час пролежал в постели.
Встав, он натянул штаны, открыл дверь и взобрался по лестнице, но не постучал. Просто повернул дверную ручку и вошел. Закрыл за собой дверь. Проверил, на месте ли повязка, и инстинктивно передвинул ее на другой глаз, лишь с тем чтобы передвинуть ее обратно – что делал редко. Расстегнул одежду и сбросил ее на пол. «Лорен!» – позвал он.
Она услышала его голос – чуть ниже матки. Она не видела ничего, кроме какой-то мясистой серой массы, и силилась отыскать в памяти лицо, которое соответствовало бы этому голосу. Голос, конечно же, был далеко. Он был слаб, тих – и всплывал к ней отдельными лепестками, словно отшелушивался со стенок труб под ее желудком. Трубы и проходы внутри ее были выстелены этим голосом, и, поскольку лепестки были не совсем прозрачными, она была не уверена – их ли это цвет или цвет стенок за ними.
Были и другие звуки – шумовая гирлянда, обвившая голос, который доносился до нее, – человеческий щебет и постукивание каких-то металлических пальцев, все это смутным эхом. Она все пыталась найти лицо, словно надеялась, что лепестки уложатся рисунком и очертят лик, который она откуда-то помнила. Порой ей казалось, что она узнает голос, но, слыша гул прочих звуков, она спрашивала себя, не мерещится ли ей это. Она чувствовала этот голос у себя в трубах и в матке, чувствовала, как он пронизывает ее живот. Это был переливчатый слог, кувыркающийся к ней, наверх, кривобокими, незаконченными пируэтами. Лишь когда он стал более разборчивым, она поняла, что голос запнулся на одной-единственной, непрерывно длящейся букве: очень долгой «л». Л-л-л-л-л-л-л-л-л-л-л-л. Про себя она завершила чужую попытку. Л-л-любовь, л-л-лекарство, л-л-лишения, л-л-летучее, л-л-ликование, л-л-ласки, л-л-лесная л-л-лань, л-л-легкая, л-л-лом-кая, л-л-лебединая песня.
Л-л-л-л-л-л-лорен.
Все то время, что она лежала там – где бы это ни было, – она знала, что это за слово; правда, она не обманывала себя. Она не спешила решать, что думать по этому поводу – пугает ли ее мысль, что голос пытается выговорить ее имя, заставляет ли раскаиваться или же утешает. Она не чувствовала угрозы со стороны голоса; пугало скорее отсутствие ответа.
Ей казалось нелепицей, что он снова мог оказаться у нее внутри. Может, он хочет попробовать еще раз?
Дать ей еще один шанс? Думать о втором шансе было обидно; эта мысль лишь подтверждала ее вину, в которую она и так всегда верила, а главное, она не была уверена, что ей все удастся во второй раз. И все же это казалось ей мелочным; она подозревала себя в неблагодарности; она осознавала, что это редчайшая возможность искупления. Где бы он ни был в ней, она не понимала, отчего он делает ей так больно, когда она даже не знает, что он там; еще не настало время для такой боли. Тогда она поняла, что он застрял. Остальные звуки, казалось, стихли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
4
Потом ей было больно. Боль началась со странных приступов, которые нарастали, пока одним длинным ударом не вспороли ей матку; это ощущение не проходило весь оставшийся вечер. Она побежала в туалет; было омерзительно тошно, и в унитаз перед ней полились кровь и спиртное.
На следующий день она думала о нем. И всю оставшуюся неделю. Ей хотелось знать, когда она увидит его снова. Она думала, не позвонить ли ему в клуб, но не стала. Потом Джейсон снова уехал, в этот раз на Восточное побережье, откуда должен был отправиться дальше, в Европу, и казалось, что он впервые уезжает неохотно. На следующее утро после того, как он уехал, она поняла, что пойдет к Мишелю. Отключили свет. В тот день было жарко, и когда электричество снова включилось по всему городу, она прибралась в холодильнике и выкинула все испортившиеся продукты. Она не обращала внимания на боль, но днем ее снова стошнило.
Вечером она лежала в постели, держась за живот. Она с полдюжины раз вставала в туалет. В последний раз она улеглась на пол в ванной, прислонив голову к фаянсу унитаза; засыпая и снова просыпаясь, она глядела на электрический обогреватель с решеткой и двойными спиралями. Ей приснился сон про спирали – они вились по ее матке, и она проснулась, когда ей привиделось, что ее внутренности поджариваются на этих спиралях, точно на вертеле.
Она в ужасе встала с пола. Пошла к чулану, стащила с вешалки белый хлопковый летний сарафан и натянула через голову. Подумала о том, чтобы позвонить ему. Сказала себе: «Он не захочет этим заниматься, он возненавидит меня за то, что я навязываюсь». И уже набрала номер, когда телефон выскользнул у нее из рук, а она соскользнула со стула на ковер.
В тот вечер он вышел из автобуса на одну остановку раньше и пошел пешком. Он срезал угол, пройдя от Сансет мимо жилых домов, вышел на бульвар Паулина с противоположной стороны и прошел к своему дому с другого конца улицы. В ее окне был свет. Хотя было довольно поздно и немногие окна на улицах светились, в каждой квартире лучился телевизор. С тех пор как начали отключать электричество, телестанции принялись показывать старые съемки первой высадки на Луну. Теперь станции постоянно крутили одни и теже пленки, и люди просто не выключали телевизоры, поскольку на то, чтобы их выключать, уходило больше энергии. По пути домой Мишель видел в одном окне за другим мужчин и женщин со спящими детьми на руках, без доли эмоций, без тени воспоминания уставившихся на экраны в своих гостиных, где полет на Луну мерцал всю ночь напролет.
Позже, лежа в постели, он услышал, как из пустыни несется песчаная буря и здание закачалось в пылевом вихре, словно идущее ко дну судно, опрокинувшееся на киль на илистом морском дне. Сверкающая пыль соскребала морских рачков с боков здания. Вчера утром он видел, как уезжал Джейсон, и теперь тело не давало ему спать. Он вертелся, крутился, а потом подошел к окну посмотреть, падает ли свет из ее квартиры на песок под окнами. Наконец монотонный, приглушенный скрежет на улице усыпил его.
Он проснулся в полшестого утра, когда было еще темно, и пошел посмотреть, падает ли на песок свет из ее окна. Когда он увидел, что свет по-прежнему горит, он прислушался к звукам сверху – звукам, которые дали бы ему знать, что она ждет его, словно шорох песка был шелестом ее бедер друг о друга. Он злобно уставился в потолок единственным свободным глазом, как будто хотел просверлить дыру у нее в полу.
Он еще час пролежал в постели.
Встав, он натянул штаны, открыл дверь и взобрался по лестнице, но не постучал. Просто повернул дверную ручку и вошел. Закрыл за собой дверь. Проверил, на месте ли повязка, и инстинктивно передвинул ее на другой глаз, лишь с тем чтобы передвинуть ее обратно – что делал редко. Расстегнул одежду и сбросил ее на пол. «Лорен!» – позвал он.
Она услышала его голос – чуть ниже матки. Она не видела ничего, кроме какой-то мясистой серой массы, и силилась отыскать в памяти лицо, которое соответствовало бы этому голосу. Голос, конечно же, был далеко. Он был слаб, тих – и всплывал к ней отдельными лепестками, словно отшелушивался со стенок труб под ее желудком. Трубы и проходы внутри ее были выстелены этим голосом, и, поскольку лепестки были не совсем прозрачными, она была не уверена – их ли это цвет или цвет стенок за ними.
Были и другие звуки – шумовая гирлянда, обвившая голос, который доносился до нее, – человеческий щебет и постукивание каких-то металлических пальцев, все это смутным эхом. Она все пыталась найти лицо, словно надеялась, что лепестки уложатся рисунком и очертят лик, который она откуда-то помнила. Порой ей казалось, что она узнает голос, но, слыша гул прочих звуков, она спрашивала себя, не мерещится ли ей это. Она чувствовала этот голос у себя в трубах и в матке, чувствовала, как он пронизывает ее живот. Это был переливчатый слог, кувыркающийся к ней, наверх, кривобокими, незаконченными пируэтами. Лишь когда он стал более разборчивым, она поняла, что голос запнулся на одной-единственной, непрерывно длящейся букве: очень долгой «л». Л-л-л-л-л-л-л-л-л-л-л-л. Про себя она завершила чужую попытку. Л-л-любовь, л-л-лекарство, л-л-лишения, л-л-летучее, л-л-ликование, л-л-ласки, л-л-лесная л-л-лань, л-л-легкая, л-л-лом-кая, л-л-лебединая песня.
Л-л-л-л-л-л-лорен.
Все то время, что она лежала там – где бы это ни было, – она знала, что это за слово; правда, она не обманывала себя. Она не спешила решать, что думать по этому поводу – пугает ли ее мысль, что голос пытается выговорить ее имя, заставляет ли раскаиваться или же утешает. Она не чувствовала угрозы со стороны голоса; пугало скорее отсутствие ответа.
Ей казалось нелепицей, что он снова мог оказаться у нее внутри. Может, он хочет попробовать еще раз?
Дать ей еще один шанс? Думать о втором шансе было обидно; эта мысль лишь подтверждала ее вину, в которую она и так всегда верила, а главное, она не была уверена, что ей все удастся во второй раз. И все же это казалось ей мелочным; она подозревала себя в неблагодарности; она осознавала, что это редчайшая возможность искупления. Где бы он ни был в ней, она не понимала, отчего он делает ей так больно, когда она даже не знает, что он там; еще не настало время для такой боли. Тогда она поняла, что он застрял. Остальные звуки, казалось, стихли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72