Это было неслыханно – тратить на фильм столько времени. В «Патэ» хотели видеть первые отснятые эпизоды. Жанин была практически на сносях, и Авриль пытался держать это в секрете, уверенный, что сидит на бочке с порохом, готовой разразиться ужасным скандалом, который все разрушит.
Они назвали ребенка Жаком. Жанин обожала его с той минуты, как убедилась, что он не синенький. Она держала головку ребенка в ладонях – так же, как порой брала за волосы Адольфа. Адольф был увлечен другими делами – он отснял эпизоды с Маратом и понял, что сделал в Виндо все, что мог, а главные сцены придется снимать в Париже. Адольфу нужно было вернуться в студию – к Аврилю или, в идеале, в «Патэ» – и сконструировать Бастилию для той части картины, в которой фигурировала ее осада. Но с Парижем все было не просто: Адольф знал, что там снова поднялся ропот, а вмешательства он бы не перенес; он знал, что Жанин категорически откажется – по причинам, которых она до сих пор не раскрыла ему и о которых он не спрашивал, – вернуться в город; а еще был сам Виндо, который Адольфу не хотелось покидать, по причинам, о которых он постоянно спрашивал себя, не получая ответа.
Ландшафт был крест-накрест расчерчен параллелями и меридианами кризиса и конфликта. Жанин почти сразу же снова забеременела, к изумлению и ярости Адольфа; сраженный негодованием и досадой, он поносил ее у них в спальне, в то время как ребенок плакал в ночи. На следующей неделе Жанин с Жаком исчезли. У ее постели горел ночник, вещи были разбросаны; полагая, что она уходит от него, Адольф вызвал в гостиницу двух монтировщиков, и они через весь город помчались на вокзал. Они видели, как пыхтит и дребезжит готовый тронуться поезд, как спереди клубится дым, а земля трясется в предвкушении близящегося отбытия; визг ребенка послышался с перрона, на котором Адольф терпеливо дожидался ее в тот первый день. Они поравнялись с двумя мужчинами, которые насильно заталкивали мать с ребенком в вагон; в ходе стычки Жанин с Жаком на руках вырвалась и побежала к Адольфу, в то время как похитители лежали, избитые и оглушенные, в тамбуре второго вагона, а паровоз двинулся обратно в Париж. Но какое бы облегчение Жанин ни чувствовала оттого, что спасена, вернувшись в номер, она отказалась сказать Адольфу, кто были эти люди и почему они пытались забрать ее. Наконец Адольф протопал вон из ее спальни, захлопнув за собой дверь; Жанин всхлипывала на кровати. Он всю ночь прислушивался к ней из соседней комнаты. Адольф поставил у дверей актрисы двух охранников. Но когда через шесть дней чужаки, что пытались увезти ее, снова показались, все еще в синяках и бинтах после потасовки, они явились прямо к Адольфу. В этот раз никакой потасовки не было. Они покаянно сняли шляпы, когда он подошел к двери, и вручили ему карточку, на которой было написано: «Варнетт». Они сказали, что мсье Варнетт просит о встрече с мсье Сарром с целью обсудить деловое предложение. Они отвели Адольфа на станцию, где снова ждал поезд в Париж – поблескивающий, увитый бесцветным белым дымом, – и в единственном частном вагоне были задернуты все шторы, кроме одной. Когда Адольфа провели в вагон, этот самый мсье Варнетт стоял у окна и глядел на улицу; через его плечо Адольфу видна была неподвижная синяя ночь на пустой станции, словно ее освободили специально для этой встречи. Вагон был обит темно-малиновыми шелками и бархатом, безупречно отделан слоновой костью и золотом; небольшой светильник, укрытый абажуром из гравированного стекла, горел на столе, где хрустальный графин с бренди стоял промеж двух коньячных бокалов. Голова мсье Варнетта слегка повернулась, когда Адольф вошел; прежде чем подойти к нему, он снова, еще на секунду, взглянул в окно. Когда мсье Варнетт вышел из тени в углу вагона, Адольфу показалось, что вся его сущность сбирается в комок и взлетает вверх, покинув его и взирая на него – ошеломленного, паникующего – сверху.
Они поговорили. Адольфу едва удавалось сосредоточиться на том, что говорил собеседник; сперва он не мог даже поднести бренди к губам, потом поймал себя на том, что выпивает коньяк одним глотком, – и все это время изучал лицо мсье Варнетта. Варнетт несильно изменился за эти годы. Со стороны казалось, что его челюсть слегка обезображена, одна сторона туловища двигалась слегка одеревенело – возможно, это были последствия падения. Он ни на секунду не дал понять, что узнаёт Адольфа. Он говорил спокойно, с обаянием, в то время как Адольф лишь сидел, глядя ему в глаза, пытаясь определить, что именно понял Варнетт и не затуманилась ли его память, учитывая обстоятельства: помешательство, написанное у него на лице, когда он овладевал ею, то, что Адольф вытолкнул его из окна, не дав оглянуться, или полученные травмы, или тот факт, что Адольф просто уже не был похож на того Адольфа – все говорили ему, что он все время выглядит по-разному. В конце концов, начиная расслабляться, Адольф поразмышлял о своей способности менять облик, которая, как он решил, была непосредственно связана с его властью над светом и тенью, – прежде чем наконец обратить внимание на то, что говорил хозяин вагона.
По существу, Варнетт объяснял, что его отец привез мать Жанин из Туниса, где купил ее на аукционе, и что, поскольку мать являлась собственностью отца, это относится и к дочери. И что, поскольку отец мертв и оставил все сыну, обе женщины принадлежат ему. Мать, сказал Варнетт, по-прежнему находится в частном борделе на рю де Сакрифис. Сейчас он приехал за дочерью.
– То, о чем вы говорите, называется рабством, – сказал Адольф Варнетту. – Никто больше не держит рабов.
– У каждого, – ответил Варнетт, – есть как минимум один раб.
Варнетт закончил свое предложение Адольфу. Он не заинтересован в том, чтобы физически вырвать девушку у Адольфа, будет гораздо проще, если Адольф сам доставит ее ему. Он признавал, что к полиции идти не стоит; Варнетту оставалось лишь решить ситуацию наиболее подходящим ему способом, а именно – выкупом того, что и так было его собственностью. Иногда, улыбнулся он почти застенчиво, просто приходится перекупать то, что тебе и так принадлежит; все-таки Адольф в выигрышном положении, поскольку сейчас девушка с ним. Адольф спросил, приходится ли Жанин Варнетту женой. Конечно нет, сказал Варнетт. Она моя сестра.
Он продолжал излагать свой план. Варнетт знал, что Адольф снимает картину, и был готов предоставить в его распоряжение крупную сумму в франках. Адольф помертвел. Пока он сидел и слушал Варнетта, на него нахлынуло все то, что он чувствовал, когда жил на рю де Сакрифис; он жалеет, хотел он сказать Варнетту, что после падения с третьего этажа тот выжил. Он тихо поднялся, чтобы выйти. Варнетт тоже встал, сохраняя все свое обаяние и почтительность, и сказал, что понимает отказ Адольфа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Они назвали ребенка Жаком. Жанин обожала его с той минуты, как убедилась, что он не синенький. Она держала головку ребенка в ладонях – так же, как порой брала за волосы Адольфа. Адольф был увлечен другими делами – он отснял эпизоды с Маратом и понял, что сделал в Виндо все, что мог, а главные сцены придется снимать в Париже. Адольфу нужно было вернуться в студию – к Аврилю или, в идеале, в «Патэ» – и сконструировать Бастилию для той части картины, в которой фигурировала ее осада. Но с Парижем все было не просто: Адольф знал, что там снова поднялся ропот, а вмешательства он бы не перенес; он знал, что Жанин категорически откажется – по причинам, которых она до сих пор не раскрыла ему и о которых он не спрашивал, – вернуться в город; а еще был сам Виндо, который Адольфу не хотелось покидать, по причинам, о которых он постоянно спрашивал себя, не получая ответа.
Ландшафт был крест-накрест расчерчен параллелями и меридианами кризиса и конфликта. Жанин почти сразу же снова забеременела, к изумлению и ярости Адольфа; сраженный негодованием и досадой, он поносил ее у них в спальне, в то время как ребенок плакал в ночи. На следующей неделе Жанин с Жаком исчезли. У ее постели горел ночник, вещи были разбросаны; полагая, что она уходит от него, Адольф вызвал в гостиницу двух монтировщиков, и они через весь город помчались на вокзал. Они видели, как пыхтит и дребезжит готовый тронуться поезд, как спереди клубится дым, а земля трясется в предвкушении близящегося отбытия; визг ребенка послышался с перрона, на котором Адольф терпеливо дожидался ее в тот первый день. Они поравнялись с двумя мужчинами, которые насильно заталкивали мать с ребенком в вагон; в ходе стычки Жанин с Жаком на руках вырвалась и побежала к Адольфу, в то время как похитители лежали, избитые и оглушенные, в тамбуре второго вагона, а паровоз двинулся обратно в Париж. Но какое бы облегчение Жанин ни чувствовала оттого, что спасена, вернувшись в номер, она отказалась сказать Адольфу, кто были эти люди и почему они пытались забрать ее. Наконец Адольф протопал вон из ее спальни, захлопнув за собой дверь; Жанин всхлипывала на кровати. Он всю ночь прислушивался к ней из соседней комнаты. Адольф поставил у дверей актрисы двух охранников. Но когда через шесть дней чужаки, что пытались увезти ее, снова показались, все еще в синяках и бинтах после потасовки, они явились прямо к Адольфу. В этот раз никакой потасовки не было. Они покаянно сняли шляпы, когда он подошел к двери, и вручили ему карточку, на которой было написано: «Варнетт». Они сказали, что мсье Варнетт просит о встрече с мсье Сарром с целью обсудить деловое предложение. Они отвели Адольфа на станцию, где снова ждал поезд в Париж – поблескивающий, увитый бесцветным белым дымом, – и в единственном частном вагоне были задернуты все шторы, кроме одной. Когда Адольфа провели в вагон, этот самый мсье Варнетт стоял у окна и глядел на улицу; через его плечо Адольфу видна была неподвижная синяя ночь на пустой станции, словно ее освободили специально для этой встречи. Вагон был обит темно-малиновыми шелками и бархатом, безупречно отделан слоновой костью и золотом; небольшой светильник, укрытый абажуром из гравированного стекла, горел на столе, где хрустальный графин с бренди стоял промеж двух коньячных бокалов. Голова мсье Варнетта слегка повернулась, когда Адольф вошел; прежде чем подойти к нему, он снова, еще на секунду, взглянул в окно. Когда мсье Варнетт вышел из тени в углу вагона, Адольфу показалось, что вся его сущность сбирается в комок и взлетает вверх, покинув его и взирая на него – ошеломленного, паникующего – сверху.
Они поговорили. Адольфу едва удавалось сосредоточиться на том, что говорил собеседник; сперва он не мог даже поднести бренди к губам, потом поймал себя на том, что выпивает коньяк одним глотком, – и все это время изучал лицо мсье Варнетта. Варнетт несильно изменился за эти годы. Со стороны казалось, что его челюсть слегка обезображена, одна сторона туловища двигалась слегка одеревенело – возможно, это были последствия падения. Он ни на секунду не дал понять, что узнаёт Адольфа. Он говорил спокойно, с обаянием, в то время как Адольф лишь сидел, глядя ему в глаза, пытаясь определить, что именно понял Варнетт и не затуманилась ли его память, учитывая обстоятельства: помешательство, написанное у него на лице, когда он овладевал ею, то, что Адольф вытолкнул его из окна, не дав оглянуться, или полученные травмы, или тот факт, что Адольф просто уже не был похож на того Адольфа – все говорили ему, что он все время выглядит по-разному. В конце концов, начиная расслабляться, Адольф поразмышлял о своей способности менять облик, которая, как он решил, была непосредственно связана с его властью над светом и тенью, – прежде чем наконец обратить внимание на то, что говорил хозяин вагона.
По существу, Варнетт объяснял, что его отец привез мать Жанин из Туниса, где купил ее на аукционе, и что, поскольку мать являлась собственностью отца, это относится и к дочери. И что, поскольку отец мертв и оставил все сыну, обе женщины принадлежат ему. Мать, сказал Варнетт, по-прежнему находится в частном борделе на рю де Сакрифис. Сейчас он приехал за дочерью.
– То, о чем вы говорите, называется рабством, – сказал Адольф Варнетту. – Никто больше не держит рабов.
– У каждого, – ответил Варнетт, – есть как минимум один раб.
Варнетт закончил свое предложение Адольфу. Он не заинтересован в том, чтобы физически вырвать девушку у Адольфа, будет гораздо проще, если Адольф сам доставит ее ему. Он признавал, что к полиции идти не стоит; Варнетту оставалось лишь решить ситуацию наиболее подходящим ему способом, а именно – выкупом того, что и так было его собственностью. Иногда, улыбнулся он почти застенчиво, просто приходится перекупать то, что тебе и так принадлежит; все-таки Адольф в выигрышном положении, поскольку сейчас девушка с ним. Адольф спросил, приходится ли Жанин Варнетту женой. Конечно нет, сказал Варнетт. Она моя сестра.
Он продолжал излагать свой план. Варнетт знал, что Адольф снимает картину, и был готов предоставить в его распоряжение крупную сумму в франках. Адольф помертвел. Пока он сидел и слушал Варнетта, на него нахлынуло все то, что он чувствовал, когда жил на рю де Сакрифис; он жалеет, хотел он сказать Варнетту, что после падения с третьего этажа тот выжил. Он тихо поднялся, чтобы выйти. Варнетт тоже встал, сохраняя все свое обаяние и почтительность, и сказал, что понимает отказ Адольфа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72