Возмущенное фырканье, похожее на тявканье шестимесячных щенят, вернуло Блетчера на землю. Он оглянулся и заметил, как пренебрежительно двое из его подчиненных смотрят на происходящее в центре комнаты. Они поглядывали на часы, демонстрируя чрезмерную занятость. Окрик Блетчера заставил их сесть на место.
Как раз в эту минуту Фрэнк направил пульт дистанционного управления на видеомагнитофон.
– Вот он!
На экране появилось большое и чрезвычайно зернистое изображение – масса черных и белых точек, которые при некотором визуальном напряжении складывались в мужской портрет, выполненный в импрессионистской манере. Скучное, поросячье лицо с расплывшимися чертами. На коже даже в импрессионистской трактовке экрана виднелись глубокие рубцы от прыщей. Тонкие губы медленно двигались, цедя редкие слова.
Фрэнк нажал на кнопку «Пауза». Изображение замерло. Он еще не включал звук. Блэк оглядел свою аудиторию: несколько агрессивно настроенных детективов, скрестивших руки на груди, лица скептиков. Скептик-полицейский – это уже серьезно, это почти неизлечимо. Преодолеть собственные стереотипы могут лишь немногие. Лишь у пары детективов на физиономиях читалась искренняя заинтересованность.
Эй, парень, покажи нам шоу, достань кролика из шляпы, открой дверь и представь маньяка.
Здравствуйте, я маньяк, дорогие мои! Браслеты на руки – и за решетку.
Вот это было бы настоящее шоу!
Но он не фокусник, хотя люди, собравшиеся здесь, упорно считали его шарлатаном, помешавшимся, к тому же, на мистике. В реальной жизни все они следовали удобному правилу: «Этого не может быть, потому что не может быть в принципе!». Преодолеть предубеждение оказалось непросто. Одно хорошо – его пока что слушали.
– Девицы из шоу называли его Французом, – начал Фрэнк, указывая на замершее изображение. – Он прижимал к стеклу листки со стихами па французском языке. Мне удалось увеличить изображение и усилить звук оригинала.
Изображение снова ожило. Голос Француза – глухой, искусственно усиленный голос, который скорее мог принадлежать роботу, а не человеку. Зато слова – четко:
– Я хочу увидеть, как ты танцуешь в кровавом приливе…
Фрэнк записывал следом за ним на доске:
Я ХОЧУ УВИДЕТЬ, КАК ТЫ ТАНЦУЕШЬ, ТАМ, ГДЕ КРОВАВЫЙ ПОДНИМАЕТСЯ ПРИЛИВ, И ТОРЖЕСТВО НЕВИННОСТИ В КРОВИ ПОВСЮДУ ТОНЕТ.
И так далее, и так далее, и так далее…
Наконец остановил кассету. На него уставилась дюжина пар ошеломленных глаз.
Блетчер торжественно скрестил руки на груди. Сейчас он напоминал Будду в райском саду. Дородный, довольный весельчак, всего на несколько шагов приблизившийся к разгадке. Однако следовало указать Фрэнку место, чтобы тот не задавался. Впрочем, и собственный авторитет настойчиво требовал расстановки служебных акцентов. Босс – Блетчер. Фрэнк – добровольный, небесталанный помощник. Поэтому Боб сдержал эмоции:
– Что это значит? – спросил авторитарным, но отнюдь не враждебным тоном.
Фрэнк подчеркнул мелом некоторые слова:
– Это отрывок из стихотворения Уильяма Батлера Йейтса, оно называется «Второе пришествие».
Один-два человека утвердительно забормотали, услышав знакомое название. Сколько бы ни ругали американскую систему образования, она все же давала свои плоды. Даже спустя много лет после окончания колледжа. Даже в вопросах литературы, хотя, как известно, американская нация не является самой читающей в мире.
– Нарушена былая связь вещей. Анархия открыто правит миром. Кровавый поднимается прилив, и торжество невинности в крови повсюду тонет, – продекламировал Фрэнк.
Странные слова зацепились за рыхлое сознание людей. Заинтересованность полицейских стала явной, хотя сомнения в здравом рассудке Блэка у них не исчезли.
Фрэнк сознательно сделал паузу, чтобы все запомнили фразу. Затем добавил:
– Йейтс писал это об Апокалипсисе.
Он снова включил кассету, повернулся к доске и продолжил записывать то, что нараспев гнусавил Француз.
– …и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою. Это – смерть вторая.
Блетчер исподтишка наблюдал за реакцией аудитории. Лица были сосредоточены, хотя и по-прежнему скептичны.
Гибслхауз заерзал на стуле и нахмурился:
– Смерть вторая? Что за чертовщина? Сидевший рядом с ним детектив Камм опередил Фрэнка:
– Это из Библии.
По его тону и выражению лица Блетчер заключил, что Камм, по крайней мере, не считал происходящее полным идиотизмом.
– Страшная чума в городе у моря, – Француз произносил слова нараспев, адским шепотом, – живые брошены в озеро, горящее огнем и серою…
Присутствующие интуитивно чувствовали, что Фрэнк не случайно так подробно остановился на поэтическом отрывке. Явно не из любви к искусству. В интонации Француза было что-то, внушающее первобытный страх. Страх, который испытывает разум, неожиданно столкнувшийся с безумием.
Когда запись закончилась, Фрэнк запустил кассету на перемотку.
– Это строки из Апокалипсиса: «И смерть и ад повержены в озеро огненное… Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою. Это – смерть вторая».
Блетчер уже не напоминал Будду. Он профессионально подобрался и напряженно слушал. Взгляды всех сидевших вокруг него тоже были направлены на Фрэнка. Теперь на смену недоверию пришел профессионализм. Детективы пытались уловить смысл действий преступника.
– И что он пытается этим сказать? – агрессивно встрял все тот же Гибелхауз.
– Он проповедует, – предположил Блетчер, пытаясь скрасить негативную реакцию своего подчиненного.
– Он пророчествует, – поправил Фрэнк. Гибелхауз вскинул голову. Тон его стал еще воинственнее:
– Что пророчествует? Конец света? Фрэнк мягко указал па две последние строки на доске:
– Великая чума в городе у моря… – сделал паузу, чтобы сказанное дошло до слушателей, а затем произнес по-французски:
– La grande peste de la cite maritime. Peste – это слово было написано на крышке гроба.
Детективы непонимающе уставились на докладчика. Кое-кто забормотал, выражая откровенное недоверие. Слишком просто – списать все на безумие религиозного фанатика. Так не бывает. Должно существовать другое объяснение. Более обычное, понятное, простое.
– Эта фраза уже из Нострадамуса, – объяснил Фрэнк. – Французского пророка, писавшего о конце света еще в шестнадцатом веке. Он создал сотни строф – катрен, в которых предсказал многие события будущего. Большинство из них, по мнению исследователей, должно произойти в XX веке. Точнее, в конце XX века. Часть уже случилась Эти пророчества сейчас очень популярны. Однако парадокс заключается в том, что их истинный смысл становится попятным только тогда, когда происходит очередная трагедия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45