– Я бы сказала, ты взрослее, – продолжала Катти. – Остальные еще совсем дети, кроме Исака, конечно. Но с ним не сладишь. Тот еще типчик. А ты словно более настоящий, чем другие. Понимаешь?
Я едва сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Это я-то настоящая! Да фальшивее не придумаешь! Я прижалась к Катти, чтобы она не заметила, как я опешила. Наши щеки соприкоснулись. Она, видимо, истолковала это по-своему, потому что вдруг обхватила меня за шею. Ее волосы упали мне на лицо и защекотали верхнюю губу – я невольно улыбнулась. Она с ухмылкой отвернулась. «Все же в вечном спектакле жизни мальчишкам надо играть мальчишек, а девчонкам – девчонок», – подумала я и почувствовала, что Катти теребит наклейку у меня на плече.
Ну полный идиотизм! Надо продержаться еще немного, думала я. Еще чуть-чуть – и я дома. Мы уже на Воробьиной улице, остались только Зябликовая, Галочья и Синичья.
Несколько минут мы шли молча. Чтобы выиграть время, я старалась шагать по-мальчишечьи широко. Мелкие пичужки чирикали в кустах, над золотисто-красным гребнем свалки с протяжными криками вились чайки. Катти плелась рядом, словно тень.
– Ты мне нравишься, – сказала она, когда мы остановились у нашей калитки.
Только этого не хватало!
На дворе у Аксельссонов звонко стрекотала газонокосилка.
– Я сразу заметила – ты не как все. Помнишь, как ты заявился в класс на день позже и сказал, что не нашел дорогу. С тобой все время что-то случается. Понимаешь?
Мне ли не понимать! С самого нашего переезда со мной происходят невероятные события. Я мечтала только об одном: пусть это безумие хоть ненадолго прекратится. Вот бы скоротать нормальный, серый, скучный вечерок за чтением нудного учебника или за просмотром бестолкового английского сериала, пусть даже сто раз виденного!
Я кивнула и приготовилась распахнуть калитку.
– Вот мой дом, – выдавила я. – Спасибо, что проводила. А теперь мне пора. Пока!
– Обожди. – Катти опустила голубой мешок на землю у калитки, преградив мне путь, и для верности вцепилась мне в руку. – Послушай-ка сначала одну мелодию. Ладно?
Я доверчиво кивнула.
Катти нацепила мне на голову наушники. Провода были до того короткие, что мы почти касались друг друга носами. Грянула музыка. Хриплый голос Ульфа Лунделла, усиленный хором, вонзился мне прямо в череп.
«Влюблен как сумасшедший, – вопил Ульф. – Снова влюблен как сумасшедший, влюблен как сумасшедший, чего же еще? Влюблен как сумасшедший, снова влюблен как сумасшедший. Вот и все, что мне нужно до самой последней минуты, когда за мной прилетят ангелы».
Музыка горячей струей вливалась мне в уши, голова шла кругом. Катти снова обняла меня за шею. Я открыла было рот – сказать ей, чтобы она отвязалась, и объяснить, что она не так меня поняла. Но не успела – Катти впилась в меня губами, и ее розовый язык, словно малиновое желе, скользнул в мой открытый рот. Я попыталась было отпихнуть ее правой рукой, но ничего не вышло.
Ее глаза жадно и весело смотрели в мои, а Ульф Лунделл все наяривал как одержимый, мне казалось, что это я схожу с ума, меж тем как губы Катти все яростнее впивались в мои, а руки гладили мои короткие волосы. Никогда меня еще так не целовали. Ну и девчонка!
Я старалась не смотреть в ее желтые глаза. Скосив взгляд, я заметила приближающийся желтый автомобильчик; по тому, как медленно он тащился, нетрудно было догадаться, что за рулем Ингве. А прямо по курсу – я в обнимку с девчонкой! От изумления Ингве выпучил глаза. Конечно, он узнал меня. Проехав мимо, Ингве повернул голову и прижался носом к боковому стеклу, отчего стал похож на разряженного поросенка.
В следующую секунду машина подпрыгнула и с ревом протаранила живую изгородь Аксельссона. Видимо, в замешательстве Ингве вместо тормоза нажал на газ. В изгороди образовалась порядочная брешь, сквозь которую мне было видно изумленного Аксельссона, застывшего с газонокосилкой, и Ингвину машину, совершавшую в саду опасные виражи. В конце концов Ингве врезался в пчелиные ульи и посбивал с них крыши. Потревоженные пчелы тучей взмыли в воздух.
А Ульф Лунделл продолжал голосить, что больше всего на свете любит просторы, где гуляет ветер, а в поднебесье поют жаворонки. Это было последнее, что я услышала.
В тот момент, когда машина врезалась в ульи, я со страху укусила Катти за язык. Она взвыла и ослабила хватку. Теперь и она заметила странные маневры.
– Боже, да он совсем спятил! – простонала Катти.
– Это приятель моей мамы! – крикнула я, отшвыривая наушники.

В дыру, созданную стараниями Ингве, я видела, как Аксельссон с садовыми ножницами наперевес мчится к машине. Над ним роем вились разъяренные пчелы. Судя по всему, он решил раскурочить капот, как консервную банку. Мне расхотелось смотреть. Ингве исхитрился-таки дать задний ход и выруливал прямиком к парадному крыльцу.
– Извини! Увидимся! – крикнула я Катти, которая смотрела мне вслед, ничего не понимая, и перемахнула через калитку, загороженную голубым мешком. На губах я все еще чувствовала соленый привкус ее крови.
Рванув на себя входную дверь, я вдруг поняла, кого напоминала Катти – маму: те же звериные желтые глаза, та же дерзкая решимость брать все без спросу.
Я сразу заметила, что мама не в духе.
Она стояла на четвереньках на персидском ковре в гостиной, голова по-пиратски повязана платком. А вокруг чего только не было: иголки, кофейная чашка с остатками чего-то липкого, вроде яичного коктейля, кусок хлеба, тарелка с простоквашей и имбирным вареньем, пакетик карамели, цветные карандаши, фломастеры, акварельные краски, скомканная бумага и еще какие-то рисовальные принадлежности. В правой руке у мамы была кисточка, с которой на пол капала темно-коричневая краска, а в левой – неизменная черная сигарета. И посреди этого разора в облаке дыма фиолетовым вулканом вздымалась ее задница.
Дедушка раскачивался в кресле-качалке, пощелкивая себя по кончику внушительного носа. Львы на спинке кресла улыбались.
– Фу-ты ну-ты! – фыркнул дедушка. – Да что ты знаешь о радости жизни, позволь тебя спросить?
– Помолчи-ка ты лучше и дай мне наконец поработать.
– Чем занимаетесь? – спросила я.
Впрочем, и так было ясно. Они ругались.
Я помню эти ссоры с раннего детства. Я под них выросла. Они могли препираться часами, просто обожали это занятие.
– Видишь ли, голубушка, твоей маме заказали в редакции нарисовать Радость Жизни. И вот она злится и бесится оттого, что знать не знает, как эта самая Радость должна выглядеть, – объяснил дед. – Более злобного творца радости, чем твоя мама, днем с огнем не сыщешь.
– Вовсе я не злобная! – прорычала мама. – Просто твой любимый дедушка целый день развлекается тем, что выводит меня из себя. Расселся тут передо мной и качается, как утка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27