Удивительно, правда? – Он вздохнул.
И я догадалась, что он имел в виду не только мои злоключения.
– Ага, – поддакнула я.
Мы снова замолчали. Похрапывал Килрой. Тихо тикали часы.
– Ну пойду лягу, галчонок, – прошептал дедушка. Но не ушел. Остался сидеть. Просунул свою ладонь в мою, чтобы казалось, будто я его удерживаю.
– Помнишь… – начал он.
И мы предались воспоминаниям, а время шло. Мы вспоминали знакомую с детства лесную прохладу, черничники и малинники, как гадюки высовывали качающиеся головки, но опасности не было. Солнце минувших лет освещало нас и высушивало после дождя или купания. Наши воспоминания были как солнечная прогалина в ночи.
– Не пора ли тебе спать, отец! – крикнула сверху мама.
– Сейчас-сейчас! – отозвался дедушка, но и не подумал уходить. Остался со мной. – Знаешь, глупышка, – медленно проговорил он, – завтра я позову друзей. Хочу вроде как попрощаться, понимаешь? Чувствую – пора.
Вчерашние темные волны ворвались в окно и обрушились на меня ледяным потоком. Так мне показалось. Я крепко сжала дедушкину руку. Я все поняла.
– Неправда, – прошептала я. – Ты обманываешь! Ты не можешь умереть!
Но я знала, что он говорит правду. Зачем ему врать?
– Не сердись, дружок, – прошептал дедушка. – Я уже стар. Тело устало, ему уже невмоготу. Вдобавок, не скрою, мне любопытно, что будет потом. Занудам, поди, все ясно: вечный сон или вечная жизнь, – но для нас, чудаков, нет определенности. Будь все ясно и понятно, зачем тогда чудаки? И Бог был бы только один – бог зануд и праведников. Тогда уж лучше вечный покой. Избави меня Боже от вечной жизни зануд!
Я почувствовала, как в темноте дедушка улыбается своей волчьей улыбкой. Он сидел подле меня, пока печаль не утихла и не стала грустью, а грусть не сменилась усталостью. Только когда первые рассветные лучи пробрались в комнату, дедушка, тяжело ступая, поднялся к себе. Наверное, решил, что я уснула.
Я ощупью отыскала стеклянный шар. Давно я в него не заглядывала.
Не знаю, что я ожидала увидеть. Царство небесное для чудаков, где дедушка – главный святой? Шар собрал утренний свет в яркую точку. Я увидела дедушку в саду, в окружении птиц, бабочек, людей.
«А дальше?» нетерпеливо прошептала я и щелкнула пальцем по прохладному стеклу.
С тонким звоном шар треснул посередине. У меня в руках остались две безжизненные половинки.
Вечернее солнце пробивалось сквозь пушистые клочья облаков.
К шести стали собираться гости. Одни приехали на такси, другие – на автобусе, а у некоторых вид был такой усталый, словно они всю дорогу шли пешком.
Дедушка хлопотал весь день. Разъезжал повсюду в своем кресле, следил за стряпней, командовал, как накрывать столы. Он выглядел бодрым и румяным и, слегка фальшивя, напевал что-то себе под нос. Может, попросту старался таким манером отогнать тревогу. А вдруг он ошибся?
Каждого гостя дедушка встречал радостными возгласами и громко чмокал в щеку. Он лежал под цветущей вишней на кровати красного дерева, которую мы вынесли в сад, точнее – возлежал на горе подушек, похожих на летние облака, спустившиеся прямо с неба.
Большинство гостей были мне незнакомы. Многие, видимо, приехали из дома престарелых: улыбчивые дрожащие старички и старушки с палочками, разодетые в черные костюмы и блестящие платья. По саду распространялся запах туалетной воды и терпких духов.
Я стояла подле дедушки в цветастом шелковом платье, которое он подарил мне на Мейе, – том самом, бабушкином.
– Это Симона, моя любимица, – представлял меня дедушка.
– Бедняжка, – прошептала старушка в черной соломенной шляпке, обнимая меня хрупкими ручками. Она вся дрожала.
Мама расхаживала в бабушкиной большой шляпе и разливала пунш, который дедушка приготовил в том самом зеленом корыте. Сейчас в нем плавали виноград, ломтики лимона и киви и белые цветочные лепестки.
– Дорогие друзья! – объявил дедушка певучим голосом. – Налегайте на угощение, чувствуйте себя как дома, милые мои чудаки!
Мы расселись за длинным столом. Белая скатерть слегка колыхалась на ветру. Скоро от чопорности не осталось и следа. Ее вытеснили пирожки, паштеты, кулебяки, селедка, пряные цыплячьи окорочка, утиные грудки под малиновым соусом и смыли лимонад, вино и пиво.
Сам дедушка ел немного. Лишь пробовал по чуть-чуть.
Я хотела положить ему побольше, но он покачал головой.
– Сегодня мне хочется просто смотреть, как едят другие, – сказал он. – Я не голоден.
Мне тоже не хотелось есть. Но остальные накладывали себе на тарелки всевозможные разносолы, салаты и фрукты. Голоса звучали все громче, звонкий смех взлетал к кронам деревьев, а над свалкой балансировало солнце – словно зрелый персик.
– Я вас всех люблю! воскликнул дедушка и поднял бокал.
Медленно опустились сумерки. Заиграл оркестр. Тот самый, который дедушка собрал в доме престарелых. Сегодня он сам не играл, только слушал. Скрипки стрекотали, как сверчки, кларнеты громко мяукали, будто мартовские коты, бухал барабан, гармошка блеяла, словно овечий хор. Дама в черной соломенной шляпке играла на арфе, как будто расчесывала волосы великанше. Под деревьями колыхались танцующие.
Ингве повесил на яблоню нашу хрустальную люстру. Несмотря на загипсованную ногу, влез на дерево и не упал. Люстра сияла в ветвях, рассыпая радужные блики. А на газоне, там, где не танцевали, горели факелы – мы укрепили их над воротцами на площадке для крокета, чтобы было видно, куда бить. Там громко ссорились два старичка: не могли решить, сбил ли один из них колышек или нет.
«Вот как дам тебе по башке, идиот!» – распалился один, взмахнул молотком и угодил в Аксельссона, который как раз заявился пожаловаться на беспорядок и шум. От удара сосед рухнул в свою и без того изрядно потрепанную живую изгородь. Но мама выудила его оттуда и закружила в танце, а он припал щекой к ее груди и в конце концов заулыбался, как убаюканный ребенок.
Дедушка сидел на кровати, будто улыбчивый Бог среди облаков. Он постукивал пальцами в такт музыке и прихлебывал чай из стакана, а самовар напевал ему свою песенку.
– Пусть праздник продолжается, – прошептал дедушка.
Он держал в ладонях мои и мамины руки. Луна струила на нас свое сияние. Дедушка закрыл глаза и откинулся на подушки. Мы молчали. Просто стояли, а он держал наши руки, и дыхание его становилось все слабее, пока не затихло совсем.
Я наклонилась и потерлась носом о его нос – так мы делали, когда я была совсем малявкой, а он – добрым мудрым Богом. Усы кололись, и мне почудилось, что дедушка улыбается мне.
А жизнь и праздник продолжались в ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
И я догадалась, что он имел в виду не только мои злоключения.
– Ага, – поддакнула я.
Мы снова замолчали. Похрапывал Килрой. Тихо тикали часы.
– Ну пойду лягу, галчонок, – прошептал дедушка. Но не ушел. Остался сидеть. Просунул свою ладонь в мою, чтобы казалось, будто я его удерживаю.
– Помнишь… – начал он.
И мы предались воспоминаниям, а время шло. Мы вспоминали знакомую с детства лесную прохладу, черничники и малинники, как гадюки высовывали качающиеся головки, но опасности не было. Солнце минувших лет освещало нас и высушивало после дождя или купания. Наши воспоминания были как солнечная прогалина в ночи.
– Не пора ли тебе спать, отец! – крикнула сверху мама.
– Сейчас-сейчас! – отозвался дедушка, но и не подумал уходить. Остался со мной. – Знаешь, глупышка, – медленно проговорил он, – завтра я позову друзей. Хочу вроде как попрощаться, понимаешь? Чувствую – пора.
Вчерашние темные волны ворвались в окно и обрушились на меня ледяным потоком. Так мне показалось. Я крепко сжала дедушкину руку. Я все поняла.
– Неправда, – прошептала я. – Ты обманываешь! Ты не можешь умереть!
Но я знала, что он говорит правду. Зачем ему врать?
– Не сердись, дружок, – прошептал дедушка. – Я уже стар. Тело устало, ему уже невмоготу. Вдобавок, не скрою, мне любопытно, что будет потом. Занудам, поди, все ясно: вечный сон или вечная жизнь, – но для нас, чудаков, нет определенности. Будь все ясно и понятно, зачем тогда чудаки? И Бог был бы только один – бог зануд и праведников. Тогда уж лучше вечный покой. Избави меня Боже от вечной жизни зануд!
Я почувствовала, как в темноте дедушка улыбается своей волчьей улыбкой. Он сидел подле меня, пока печаль не утихла и не стала грустью, а грусть не сменилась усталостью. Только когда первые рассветные лучи пробрались в комнату, дедушка, тяжело ступая, поднялся к себе. Наверное, решил, что я уснула.
Я ощупью отыскала стеклянный шар. Давно я в него не заглядывала.
Не знаю, что я ожидала увидеть. Царство небесное для чудаков, где дедушка – главный святой? Шар собрал утренний свет в яркую точку. Я увидела дедушку в саду, в окружении птиц, бабочек, людей.
«А дальше?» нетерпеливо прошептала я и щелкнула пальцем по прохладному стеклу.
С тонким звоном шар треснул посередине. У меня в руках остались две безжизненные половинки.
Вечернее солнце пробивалось сквозь пушистые клочья облаков.
К шести стали собираться гости. Одни приехали на такси, другие – на автобусе, а у некоторых вид был такой усталый, словно они всю дорогу шли пешком.
Дедушка хлопотал весь день. Разъезжал повсюду в своем кресле, следил за стряпней, командовал, как накрывать столы. Он выглядел бодрым и румяным и, слегка фальшивя, напевал что-то себе под нос. Может, попросту старался таким манером отогнать тревогу. А вдруг он ошибся?
Каждого гостя дедушка встречал радостными возгласами и громко чмокал в щеку. Он лежал под цветущей вишней на кровати красного дерева, которую мы вынесли в сад, точнее – возлежал на горе подушек, похожих на летние облака, спустившиеся прямо с неба.
Большинство гостей были мне незнакомы. Многие, видимо, приехали из дома престарелых: улыбчивые дрожащие старички и старушки с палочками, разодетые в черные костюмы и блестящие платья. По саду распространялся запах туалетной воды и терпких духов.
Я стояла подле дедушки в цветастом шелковом платье, которое он подарил мне на Мейе, – том самом, бабушкином.
– Это Симона, моя любимица, – представлял меня дедушка.
– Бедняжка, – прошептала старушка в черной соломенной шляпке, обнимая меня хрупкими ручками. Она вся дрожала.
Мама расхаживала в бабушкиной большой шляпе и разливала пунш, который дедушка приготовил в том самом зеленом корыте. Сейчас в нем плавали виноград, ломтики лимона и киви и белые цветочные лепестки.
– Дорогие друзья! – объявил дедушка певучим голосом. – Налегайте на угощение, чувствуйте себя как дома, милые мои чудаки!
Мы расселись за длинным столом. Белая скатерть слегка колыхалась на ветру. Скоро от чопорности не осталось и следа. Ее вытеснили пирожки, паштеты, кулебяки, селедка, пряные цыплячьи окорочка, утиные грудки под малиновым соусом и смыли лимонад, вино и пиво.
Сам дедушка ел немного. Лишь пробовал по чуть-чуть.
Я хотела положить ему побольше, но он покачал головой.
– Сегодня мне хочется просто смотреть, как едят другие, – сказал он. – Я не голоден.
Мне тоже не хотелось есть. Но остальные накладывали себе на тарелки всевозможные разносолы, салаты и фрукты. Голоса звучали все громче, звонкий смех взлетал к кронам деревьев, а над свалкой балансировало солнце – словно зрелый персик.
– Я вас всех люблю! воскликнул дедушка и поднял бокал.
Медленно опустились сумерки. Заиграл оркестр. Тот самый, который дедушка собрал в доме престарелых. Сегодня он сам не играл, только слушал. Скрипки стрекотали, как сверчки, кларнеты громко мяукали, будто мартовские коты, бухал барабан, гармошка блеяла, словно овечий хор. Дама в черной соломенной шляпке играла на арфе, как будто расчесывала волосы великанше. Под деревьями колыхались танцующие.
Ингве повесил на яблоню нашу хрустальную люстру. Несмотря на загипсованную ногу, влез на дерево и не упал. Люстра сияла в ветвях, рассыпая радужные блики. А на газоне, там, где не танцевали, горели факелы – мы укрепили их над воротцами на площадке для крокета, чтобы было видно, куда бить. Там громко ссорились два старичка: не могли решить, сбил ли один из них колышек или нет.
«Вот как дам тебе по башке, идиот!» – распалился один, взмахнул молотком и угодил в Аксельссона, который как раз заявился пожаловаться на беспорядок и шум. От удара сосед рухнул в свою и без того изрядно потрепанную живую изгородь. Но мама выудила его оттуда и закружила в танце, а он припал щекой к ее груди и в конце концов заулыбался, как убаюканный ребенок.
Дедушка сидел на кровати, будто улыбчивый Бог среди облаков. Он постукивал пальцами в такт музыке и прихлебывал чай из стакана, а самовар напевал ему свою песенку.
– Пусть праздник продолжается, – прошептал дедушка.
Он держал в ладонях мои и мамины руки. Луна струила на нас свое сияние. Дедушка закрыл глаза и откинулся на подушки. Мы молчали. Просто стояли, а он держал наши руки, и дыхание его становилось все слабее, пока не затихло совсем.
Я наклонилась и потерлась носом о его нос – так мы делали, когда я была совсем малявкой, а он – добрым мудрым Богом. Усы кололись, и мне почудилось, что дедушка улыбается мне.
А жизнь и праздник продолжались в ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27