– Клянусь. К тому же я теперь датчанин! Ты сам говорил! Ты говорил, что я датчанин!
Рагнар посерьезнел и опустился на колени, чтобы заглянуть мне в лицо.
– Ты правда датчанин? – спросил он.
– Я – датчанин, – повторил я – и в тот момент не лгал.
Иногда я не сомневался, что я нортумбриец, тайно бродящий тенью среди датчан, но на самом деле был в смятении. Я любил Рагнара как отца, обожал Равна, боролся, играл, состязался с Рориком, когда тот бывал здоров, и все они считали меня своим. Я просто был выходцем из другого племени. Существовало три главных племени северян: датчане, норвежцы и шведы. Рагнар говорил, что есть и другие, например геты, но не мог сказать, чем именно племена северян отличаются от прочих. А вот сейчас он вдруг засомневался во мне.
– Я датчанин, – настаивал я. – И кто сгодится лучше меня? Я же говорю на их языке!
– Ты еще мальчик, – ответил Рагнар, и я подумал, что он откажет мне, но ему начинала нравиться эта затея. – Никто не станет подозревать мальчика, – продолжил он.
Некоторое время Рагнар пристально смотрел на меня, потом поднялся и бросил взгляд на обезглавленные тела. На отрубленных головах сидели вороны.
– Ты уверен, Утред?
– Уверен.
– Пойду спрошу братьев.
Он так и сделал, и, должно быть, Ивар и Убба согласились, потому что мне разрешили пойти.
Когда стемнело, ворота открыли, и я выскользнул в ночь.
«Наконец-то, – подумалось мне, – я стал Движущейся Тенью!»
Но на самом деле задание не требовало сверхъестественных способностей, потому что лагерные костры мерсийцев и англосаксов освещали мне путь.
Рагнар посоветовал обогнуть главный лагерь и выяснить, нет ли способа зайти сзади, но вместо этого я отправился прямиком к ближайшим кострам за поваленными деревьями, служившими англичанам защитной стеной. За этим темным заслоном виднелись тени часовых вокруг лагеря.
Я волновался. Многие месяцы я тешил себя мыслью о скедугенганах и вот стал одним из них, но в темноте рядом с обезглавленными телами мое воображение рисовало в таком же виде меня самого.
Зачем я это делаю? В глубине души я знал, что могу прийти в лагерь, сказать, кто я такой, и попросить защиты у Бургреда или Этельреда, но я говорил Рагнару правду. Я вернусь и расскажу, что видел. Я дал клятву, а клятва – серьезная вещь для мальчишки, особенно подкрепленная угрозой божественной расплаты. Однажды придет время решать, с кем я, но это время пока не наступило, и я полз через темное поле, ощущая себя маленьким и жалким; сердце часто колотилось в груди, душа трепетала от важности задания.
На полпути к вражескому лагерю я вдруг ощутил, как волосы на моем затылке зашевелились. Мне показалось, будто за мной следят; я развернулся, прислушался, присмотрелся, но не увидел ничего, кроме темных теней в ночи. Как заяц, метнулся я в сторону и снова прислушался: на этот раз кто-то точно шагал по траве.
Я ждал, всматривался, но ничего не увидел и пополз дальше, пока не добрался до заграждения. Снова подождал, не услышал сзади ничего – и решил, что мне почудилось.
Я тревожился, а вдруг не смогу перебраться через мерсийский завал, но беспокойство оказалось напрасным: мальчишке раз плюнуть пробраться между ветвями большого поваленного дерева. И я это сделал, медленно и беззвучно, и побежал в лагерь, где меня почти сразу остановил часовой.
– Ты кто? – зарычал он.
Я увидел, как блестит в свете костра нацеленное прямо на меня копье.
– Осберт, – назвал я свое прежнее имя.
– Ребенок? – присмотревшись, изумился он.
– Ходил пописать.
– Какого черта, почему бы тебе не делать это рядом со своей палаткой?
– Хозяин не велит.
– Кто твой хозяин?
Копье опустилось, часовой разглядывал меня в неровном свете костра.
– Беокка, – сказал я. То было первое имя, пришедшее мне на ум.
– Священник?
Я удивился и засомневался, но потом кивнул, и это убедило часового.
– Так возвращайся к нему, – велел он.
– Я заблудился.
– И нужно было идти писать рядом с моим постом! – возмутился он, затем махнул рукой. – Тебе туда.
И я открыто пошел через лагерь, мимо костров, мимо небольших шалашей, в которых храпели воины. На меня гавкнула пара собак. Заржали лошади. Где-то звучала флейта и пел мягкий женский голос. Искры летели от догорающих костров.
Часовой указал мне туда, где стояли западные саксы: я догадался, что это именно они, потому что над большой палаткой, освещенной огромным костром, развевалось знамя с драконом. За неимением лучшего я пошел к той палатке. Я высматривал лестницы, но ничего не увидел.
В одном из шалашей плакал ребенок, в другом стонала женщина, несколько человек пели у костра. Один из них увидел меня и окликнул, но когда понял, что я просто мальчишка, махнул рукой, веля проходить.
Я был уже недалеко от большого костра, который горел перед входом в палатку с драконом. Обогнув ее, я нырнул в темноту за палаткой, подсвеченной изнутри свечами или лампой. Два воина стояли перед входом, изнутри слышались голоса, но никто не заметил, как я скользнул в темень, все еще высматривая лестницы. Рагнар сказал, что их сложат кучей либо в самом центре лагеря, либо с краю, но я ничего не увидел. Зато услышал рыдания.
Скрытый от света костра, я стоял позади большой палатки и, судя по вони, рядом с отхожим местом. Осторожно выглянув, я увидел на открытом месте между кучей дров и палаткой рыдающего коленопреклоненного человека: он молился и время от времени бил себя в грудь кулаками. Я был поражен и даже напуган, но все-таки лег на живот и пополз в темноте, как змея, чтобы рассмотреть все поближе.
Человек стонал, словно от боли, и воздевал руки к небу, а потом тянул вперед, будто молясь земле.
– Пощади меня, Господи, – услышал я его слова, – пощади. Я грешен.
Потом его стошнило, хотя непохоже было, чтобы он был пьян. После того как его вывернуло, он снова застонал. Я успел лишь заметить, что человек этот молод, – и тут полог палатки поднялся и свет свечей залил поляну.
Я замер, одеревенел, как бревно. Человек, который так убивался, действительно оказался молодым, а поднял полог, к моему изумлению, отец Беокка. Во время разговора с часовым я решил, что по случайному совпадению на свете оказалось два священника с таким именем, но то было вовсе не совпадением. Я действительно видел рыжего косоглазого Беокку здесь, в Мерсии.
– Мой господин, – окликнул Беокка.
Он отпустил полог, и молодого человека снова накрыла тень.
– Я грешен, отец, – сказал тот и перестал рыдать. Возможно, ему не хотелось, чтобы Беокка стал свидетелем его слабости, но голос кающегося был полон скорби. – Я ужасный грешник.
– Все мы грешники, господин.
– Ужасный грешник, – повторил молодой человек, не обращая внимания на утешения Беокки. – А ведь я женат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Рагнар посерьезнел и опустился на колени, чтобы заглянуть мне в лицо.
– Ты правда датчанин? – спросил он.
– Я – датчанин, – повторил я – и в тот момент не лгал.
Иногда я не сомневался, что я нортумбриец, тайно бродящий тенью среди датчан, но на самом деле был в смятении. Я любил Рагнара как отца, обожал Равна, боролся, играл, состязался с Рориком, когда тот бывал здоров, и все они считали меня своим. Я просто был выходцем из другого племени. Существовало три главных племени северян: датчане, норвежцы и шведы. Рагнар говорил, что есть и другие, например геты, но не мог сказать, чем именно племена северян отличаются от прочих. А вот сейчас он вдруг засомневался во мне.
– Я датчанин, – настаивал я. – И кто сгодится лучше меня? Я же говорю на их языке!
– Ты еще мальчик, – ответил Рагнар, и я подумал, что он откажет мне, но ему начинала нравиться эта затея. – Никто не станет подозревать мальчика, – продолжил он.
Некоторое время Рагнар пристально смотрел на меня, потом поднялся и бросил взгляд на обезглавленные тела. На отрубленных головах сидели вороны.
– Ты уверен, Утред?
– Уверен.
– Пойду спрошу братьев.
Он так и сделал, и, должно быть, Ивар и Убба согласились, потому что мне разрешили пойти.
Когда стемнело, ворота открыли, и я выскользнул в ночь.
«Наконец-то, – подумалось мне, – я стал Движущейся Тенью!»
Но на самом деле задание не требовало сверхъестественных способностей, потому что лагерные костры мерсийцев и англосаксов освещали мне путь.
Рагнар посоветовал обогнуть главный лагерь и выяснить, нет ли способа зайти сзади, но вместо этого я отправился прямиком к ближайшим кострам за поваленными деревьями, служившими англичанам защитной стеной. За этим темным заслоном виднелись тени часовых вокруг лагеря.
Я волновался. Многие месяцы я тешил себя мыслью о скедугенганах и вот стал одним из них, но в темноте рядом с обезглавленными телами мое воображение рисовало в таком же виде меня самого.
Зачем я это делаю? В глубине души я знал, что могу прийти в лагерь, сказать, кто я такой, и попросить защиты у Бургреда или Этельреда, но я говорил Рагнару правду. Я вернусь и расскажу, что видел. Я дал клятву, а клятва – серьезная вещь для мальчишки, особенно подкрепленная угрозой божественной расплаты. Однажды придет время решать, с кем я, но это время пока не наступило, и я полз через темное поле, ощущая себя маленьким и жалким; сердце часто колотилось в груди, душа трепетала от важности задания.
На полпути к вражескому лагерю я вдруг ощутил, как волосы на моем затылке зашевелились. Мне показалось, будто за мной следят; я развернулся, прислушался, присмотрелся, но не увидел ничего, кроме темных теней в ночи. Как заяц, метнулся я в сторону и снова прислушался: на этот раз кто-то точно шагал по траве.
Я ждал, всматривался, но ничего не увидел и пополз дальше, пока не добрался до заграждения. Снова подождал, не услышал сзади ничего – и решил, что мне почудилось.
Я тревожился, а вдруг не смогу перебраться через мерсийский завал, но беспокойство оказалось напрасным: мальчишке раз плюнуть пробраться между ветвями большого поваленного дерева. И я это сделал, медленно и беззвучно, и побежал в лагерь, где меня почти сразу остановил часовой.
– Ты кто? – зарычал он.
Я увидел, как блестит в свете костра нацеленное прямо на меня копье.
– Осберт, – назвал я свое прежнее имя.
– Ребенок? – присмотревшись, изумился он.
– Ходил пописать.
– Какого черта, почему бы тебе не делать это рядом со своей палаткой?
– Хозяин не велит.
– Кто твой хозяин?
Копье опустилось, часовой разглядывал меня в неровном свете костра.
– Беокка, – сказал я. То было первое имя, пришедшее мне на ум.
– Священник?
Я удивился и засомневался, но потом кивнул, и это убедило часового.
– Так возвращайся к нему, – велел он.
– Я заблудился.
– И нужно было идти писать рядом с моим постом! – возмутился он, затем махнул рукой. – Тебе туда.
И я открыто пошел через лагерь, мимо костров, мимо небольших шалашей, в которых храпели воины. На меня гавкнула пара собак. Заржали лошади. Где-то звучала флейта и пел мягкий женский голос. Искры летели от догорающих костров.
Часовой указал мне туда, где стояли западные саксы: я догадался, что это именно они, потому что над большой палаткой, освещенной огромным костром, развевалось знамя с драконом. За неимением лучшего я пошел к той палатке. Я высматривал лестницы, но ничего не увидел.
В одном из шалашей плакал ребенок, в другом стонала женщина, несколько человек пели у костра. Один из них увидел меня и окликнул, но когда понял, что я просто мальчишка, махнул рукой, веля проходить.
Я был уже недалеко от большого костра, который горел перед входом в палатку с драконом. Обогнув ее, я нырнул в темноту за палаткой, подсвеченной изнутри свечами или лампой. Два воина стояли перед входом, изнутри слышались голоса, но никто не заметил, как я скользнул в темень, все еще высматривая лестницы. Рагнар сказал, что их сложат кучей либо в самом центре лагеря, либо с краю, но я ничего не увидел. Зато услышал рыдания.
Скрытый от света костра, я стоял позади большой палатки и, судя по вони, рядом с отхожим местом. Осторожно выглянув, я увидел на открытом месте между кучей дров и палаткой рыдающего коленопреклоненного человека: он молился и время от времени бил себя в грудь кулаками. Я был поражен и даже напуган, но все-таки лег на живот и пополз в темноте, как змея, чтобы рассмотреть все поближе.
Человек стонал, словно от боли, и воздевал руки к небу, а потом тянул вперед, будто молясь земле.
– Пощади меня, Господи, – услышал я его слова, – пощади. Я грешен.
Потом его стошнило, хотя непохоже было, чтобы он был пьян. После того как его вывернуло, он снова застонал. Я успел лишь заметить, что человек этот молод, – и тут полог палатки поднялся и свет свечей залил поляну.
Я замер, одеревенел, как бревно. Человек, который так убивался, действительно оказался молодым, а поднял полог, к моему изумлению, отец Беокка. Во время разговора с часовым я решил, что по случайному совпадению на свете оказалось два священника с таким именем, но то было вовсе не совпадением. Я действительно видел рыжего косоглазого Беокку здесь, в Мерсии.
– Мой господин, – окликнул Беокка.
Он отпустил полог, и молодого человека снова накрыла тень.
– Я грешен, отец, – сказал тот и перестал рыдать. Возможно, ему не хотелось, чтобы Беокка стал свидетелем его слабости, но голос кающегося был полон скорби. – Я ужасный грешник.
– Все мы грешники, господин.
– Ужасный грешник, – повторил молодой человек, не обращая внимания на утешения Беокки. – А ведь я женат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95