Таков и пес, свирепый и громадный,
Охрипнувший от лая, к драке жадный:
Хозяина заметив, он юлит,
Он самый льстивый принимает вид
И кротче агнца ради корки хлеба.
Иль так еще противник дерзкий неба,
Из ада вырвавшись и спрятав хвост,
Является меж нас, любезен, прост,
И, как отшельник, соблюдает пост,
Чтоб лишь верней смутить ночные грезы
Святой сестры Агаты или Розы.
Прекрасный Карл, обманутый плутом,
Его ободрил ласково. Потом
Спросил его, исполненный заботы:
«Скажи мне, друг, откуда ты и кто ты,
Где родился, как жил, чем промышлял,
И кто, сводя с тобой былые счеты,
Тебя так беспощадно наказал?»
Печально отвечает осужденный:
«О мой король, чрезмерно благосклонный!
Из Нанта я, зовут меня Фрелон.
Я к Иисусу сердцем устремлен;
Живал в монастырях, живал и в свете,
И в жизни у меня один закон:
Чтоб были счастливы и сыты дети.
Я отдал добродетели себя.
В Париже с пользою работал я,
Насмешки едкой в ход пуская плети.
Моим издателем был сам Ламбер;
Известен я на площади Мобер;
Там равный мне нашелся бы едва ли.
Безбожники, конечно, обвиняли
Меня в различных слабостях; порой
Не прочь бывали счеты свесть со мной;
Но для меня судья – одна лишь совесть».
Растрогала монарха эта повесть.
«Утешься и не бойся ничего, –
Он говорит ему. – Ответь мне, все ли
Из тех, кого в Марсель угнать хотели,
Добро, как ты, чтут более всего?»
«Любой мое занять достоин место,
Бог мне порукой, – отвечал Фрелон. –
Из одного мы и того же теста.
Сосед мой, например, аббат Койон,
Что б там ни говорили, добрый малый,
Благоразумный, сдержанный, не шалый,
Не забияка и не клеветник.
Вот господин Шоме, невзрачный, серый,
Но сердцем – благочестия родник;
Он рад быть высеченным ради веры.
Вон там Гоша. Он в текстах, видит бог,
Раввинов лучших посрамить бы мог.
Вот тот, в сторонке, – адвокат без дела:
Он бросил суд, он божий раб всецело.
То Саботье. О, мудрых торжество!
О, ум тончайший! О, святой священник!
Он предал господина своего,
Но ведь немного взял за это денег.
Он продался, но это не беда.
Он занимался, как и я, писаньем,
Печати послужил он с дарованьем,
Полезен будет он и вам всегда.
В наш век ведь отданы успех и слава
Лишь тем из авторов, кто грязен, право!
Нас, бескорыстных, зависть оплела.
Таков удел всего святого. Эти ль
Презренные нас удивят дела?
Всегда, везде гонима добродетель,
Король! Кто знает это лучше вас?»
Внимая звуку слов его столь лестных,
Карл увидал еще двух неизвестных,
Скрывавших лица, словно бы стыдясь.
«Кто это?» – молвил он, с огнем во взоре.
Газетчик отвечал: «Сказать не грех,
Что это доблестнейшие из всех,
Кто собирается пуститься в море.
Один из них Фантен, святой аббат.
Он любит знатных, он незнатным рад.
Он пастырь душ живых. Но все ж толкала
Его порой и к умиравшим страсть,
Чтоб исповедать их и обокрасть,
Другой – Бризе, монахинь попечитель;
Он прелестей их тайных не любитель,
Предпочитая мудро их казну.
Не ставлю это я ему в вину:
Он не любил металла, но боялся,
Чтоб тот безбожным людям не достался.
Последний из ссылаемых в Марсель –
Моя опора, добрый Ла Бомель.
Из всей моей ватаги лицемерной
Он самый подлый, но и самый верный.
Рассеян он немного, грех тот есть;
Ему порою, меж трудов, случалось
В карман чужой, как будто в свой, залезть,
Но чье перо с его пером сравнялось!
Он знает, сколь для немощных умов
Тлетворна истина; он понимает,
Что свет ее опасен для глупцов,
Что им тупица злоупотребляет,
И дал обет сей мудрый человек
Ни слова правды не сказать вовек.
Я, мой король, ее вещаю смело;
Мне дороги и вы, и ваше дело,
И я потомкам говорю о том.
Но я молю вас: не воздайте злом
Нам, клеветой униженным жестоко;
Спасите добрых из сетей порока;
Освободите, оплатите нас;
Клянусь, писать мы будем лишь для вас».
Он тут же речь составил; в ней со страстью
К единству звал он под законной властью,
Клял англичан и утверждал, что в нем
Нашел опору королевский дом.
Карл, слушая, вздыхал посередине,
Глядел на всех, исполненный забот,
И тут же объявил, что их отныне
Под покровительство свое берет.
Прекрасная Агнеса, стоя рядом,
Растроганным на всех сияла взглядом.
Она была добра: известно нам,
Что женщины, служащие Киприде,
Чувствительней других к чужой обиде.
Она сказала: «Этим молодцам
День выдался сегодня очень славный:
Они впервые в жизни видят вас
И празднуют освобожденья час.
Улыбка ваша – счастья признак явный.
О, как могли судейские чины
Не признавать хозяина страны,
С законным государем не считаться!
Им судьями не должно называться!
Я видела, как эти господа,
Блюстители престола и свободы.
Тупые и надменные всегда,
Забрали королевские доходы,
В суд вызвали монарха своего
И отняли корону от него.
Несчастные, стоящие пред вами,
Преследуемы теми же властями;
Они вам ближе сыновей родных;
Изгнанник вы, – отмстите же за них».
Ее слова монарха умилили:
В нем чувства добрые всесильны были.
Иоанна же, чей дух был не таков,
Повесить предложила молодцов,
Считая, что давно бы всем Фрелонам
Пора болтаться по ветвям зеленым;
Но Дюнуа не согласился с ней:
Он был благоразумней и умней.
«У нас порой в солдатах недостаток,
Нам не хватает рук во время схваток;
Используем же этих молодцов.
Для приступов, осады и боев
Нам не нужны писаки и поэты;
Их ремесло я изменить готов,
Им в руки дав не весла, а мушкеты.
Они бумагу пачкали; пускай
Теперь идут спасать родимый край!»
Король французов был того же мненья.
Тут обуял несчастных пленных страх,
Все бросились к его ногам, в слезах.
Их поместили около строенья.
Где Карл, в сопровождении двора,
Решил остаться на ночь до утра.
Агнеса так была душой добра,
Что пир решила им устроить редкий:
Бонно им снес монаршие объедки.
Карл весело поужинал, потом
Лег отдохнуть с Агнесою вдвоем.
Проснувшись, оба раскрывают вежды
И видят, что исчезли их одежды.
Агнеса тщетно ищет их кругом, –
Их нет, как и жемчужного браслета,
А также королевского портрета.
У толстого Бонно из кошелька
Похитила какая-то рука
Все деньги христианнейшей короны.
Ни ложек нет, ни платьев, ни куска
Говядины. Койоны и Фрелоны,
Минуты лишней не теряя зря,
Заботою и рвением горя,
Немедля короля освободили
Ото всего, чем был он окружен.
Им думалось, что мужеству и силе
Противна роскошь, как учил Платон.
Они ушли, храня монарха сон,
И в кабаке добычу поделили;
Там ими был написан и трактат
Высокохристианский о презренье
К земным благам и суете услад.
Доказывалось в этом сочиненье,
Что все на свете – братья, что должно
Наследье божье быть поделено
И каждому принадлежать равно.
Впоследствии святую книгу эту,
По праву полюбившуюся свету,
Дополнила ученых справок тьма,
Для руководства сердца и ума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45