Тогда и жена заплакала, и они обе плакали на плече друг у дружки. Что-то одновременно говорили. Но что именно, передать в подробности жена не могла, потому что она сама больше говорила, чем слушала.
Не успели мы успокоиться от такого события, вернее, от такого поворота событий, как Нюшка появилась на нашем пороге. В руках она держала большое решето, полное отборного репчатого лука.
Значит, мелькнуло у меня, пружина пошла раскручиваться в другую сторону, и тоже, как ни странно, по нарастающей: мы ей – пачку дрожжей, она нам – решето лука; мы ей в другой раз – дорогой торт, она нам – ощипанную утку; мы ей – отрез на платье, она нам – целого поросенка; мы ей – кровельное железо, она предложит разобрать перегородки в доме… Фантазия моя и тут убежала слишком далеко.
Мне не хотелось бы рассказывать, сколько еще потом было у нас до осени неприятностей с нашей соседкой и какие слова говорил про нее дядя Павел, приходивший к нам отвести душу. Все это потом было и, вероятно, было бы снова, если бы мы решили еще раз навестить ту деревню.
Но все же я никогда не забуду сияющих глаз моей жены, возвратившейся от Нюшки, и саму Нюшку, робко стоящую на нашем пороге с большим решетом отборного репчатого лука.
1966
Ледяные вершины человечества
Не знаю, попадалась ли вам в руки эта весьма оптимистическая, талантливо, я бы даже сказал, с блеском написанная книга. Там было все касающееся окончательного и полного торжества стерильного человеческого разума. Если раньше в научно-фантастических книгах достаточно было помечтать о том, что возможен корабль, плавающий под водой, или что можно в металлическом шаре опуститься на дно океана, то теперь давно уж не слышится фантастического оттенка в простой, обыденной формуле: «Человеческий разум может все».
Этому, собственно говоря, и была посвящена книга. Открытие путей к механическому мозгу, к машинам, которые пока что умеют запоминать, отвечают на вопросы, знают несколько языков, производят сложные математические вычисления, а в дальнейшем научатся писать стихи, сочинять музыку и, может быть, даже предвидеть будущее, – пути, уже открывшиеся ко всему этому, сулят такие дали, которых мы, с нашим немеханическим мозгом, вовсе не умеем предвидеть.
Правда, автор не разделяет опасений некоторых ученых, что неодухотворенные роботы, запрограммированные на саморазмножение, могут со временем взбунтоваться, выйти из повиновения и либо растоптать своих одухотворенных создателей, либо подчинить их себе, пренебречь ими, во всяком случае. Напротив, как я уже сказал, автор полон оптимизма, и царство чистого разума рисуется ему как небывалый еще доселе золотой век, всеобщая гармония и всеобщее поголовное счастье.
Все же книга утомила меня, и я решил прогуляться до ближайшего леска, подышать его еловым и сосновым воздухом. Лесок этот приютился на верхушке холма, занимая, впрочем, и половину склонов. Часть леска отгорожена пряслами – там наше сельское кладбище; другая часть свободна для прогулок. Можно даже собирать грибы, землянику, ромашки и купальницы. Можно в прохладный день или вечером развести небольшой костер. Ночью лучше всего не шуметь и не жечь огня: поблизости от речки обыкновенно водятся соловьи.
Помахивая палкой, я быстро шел по тропинке к лесу. Нельзя сказать, что будущее царство всесильного и вседовольного человека не привлекало меня. Если сохранятся такие вот лесочки, и эти цветы по сторонам тропинки, и эти подлунные соловьи,– пожалуй, Бог с ними, с машинами сочиняющими поэмы. Авось найдется спрос и на кустарные рассказики и стишки, как сейчас находится спрос на старинные, антикварные вещи. Эти мелкие сомнения едва мелькали в сознании и гасли, нет, меркли в том истинном сиянии высоких мыслей и колоссальных идей, которыми наполнила меня только что прочитанная книга. Я сам чувствовал себя как бы великим и всемогущим, потому что я тоже человек и все, что уже достигнуто человечеством, достигнуто также и мной и, самое главное, для меня.
При моей быстрой ходьбе я догнал старуху, едва-едва переступающую, да и то при помощи длинной палки. Я знаю всех старух в нашем селе, но эта была мне незнакома. Откуда она взялась? Не могла же она, при ее, так сказать, возможностях передвижения, прийти издалека.
Была она полная, рыхлая, с отекшими и как бы онемелыми ногами. На ней черный кружевной платок и черная бархатная жакетка. Я хотел уж пергнать странную пешеходку и посмотреть в лицо, кто такая, как вдруг услышал, что старуха не просто идет, но громко и внятно причитает:
– Иду вот. Миленький мой. (У нее получалось – миленькяй.) Иду. Ты прости, что не проводила тебя в сырую землю. Сам знаешь, жила я у дочери в Москве. И зарыли тебя, голубчика, без меня. Иду вот. Миленький ты мой. Неужто ты подумал, что я к тебе никогда не приду? Ползком доползу до тебя, миленький ты мой.
Эти причитания перемежались громкими всхлипываниями и длинными, всю душу выворачивающими завываниями. Так завывать по покойнику умеют, пожалуй, только русские деревенские бабы. Теперь я понял, кто она и к кому идет.
Недели две перед этим в нашем селе произошло большое несчастье. Началось, впрочем, с мелочи, недостойной внимания. Во время праздника подрались два мужика. Вернее, даже один из них… Нет, нужно начать с того, что в наше село переселилась недавно семья из другой деревни. Глава семьи – назовем его Василием – был мужчина лет пятидесяти, худощавый, подвижной, так что пятидесяти на первый взгляд никто ему не давал. Он начал с того, что на доставшейся ему усадьбе начисто вырубил весь терновник – непроходимые колючие дебри, раскорчевал оголившуюся землю и принялся сажать яблони. Потом он навозил тесу, чтобы, значит, обшить доставшийся ему дом. В колхозе между тем работал исправно.
Я однажды остановился около него, как раз во время рубки терновника, и мы постояли, поговорили. У Василия на загорелом и, как мне показалось, нервном лице были чистые, добрые, голубые глаза. Я посоветовал оставить хотя бы одно дерево терновника, но Василий, улыбнувшись, ответил:
– Да ну его. Очень уж он разрастается. Не успеваешь вырубать молодняк.
– Успеешь. Вырубишь. Все-таки интересная ягода.
– Ну ладно, раз ты заступаешься, один куст около бани сберегу.
Этот-то Василий ударил по пьяному делу другого нашего мужика. Кто из них был прав, кто виноват, разобрать трудно. Обоюдной драки, которой кончаются обыкновенно такие праздничные происшествия, на этот раз не произошло. Тот, кого ударили, вдруг обиделся (еще бы не обидеться, когда ударили!) и на другой день пожаловался в милицию. Василий, услыхав о милиции, перепугался. Хотя: как бы могли его наказать? Ну, на самый худой конец дали бы десять – пятнадцать суток. Отработал бы с метлой по благоустройству райцентра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88