Имя ей было хорошо знакомо. Она даже написала однажды небольшую рецензию на книгу стихов Ивана Спешнева, она даже знает наизусть два его стихотворения! «Боже мой, а я ему предлагала, чтобы он прочитал стихи, хотела проконсультировать. Боже мой, какой конфуз!»
– Ну так что же, согласились бы вы подарить проезжему москвичу несколько часов вашего драгоценного времени? Начальство не возражает.
– Я, конечно, могу. Но в смысле пользы… Я, право, не знаю – все эти монастыри, церкви…
– Польза будет. Спасибо, что соглашаетесь. Значит, начнем с Никиты Мученика.
– С какого Никиты? – переспросила Надя.
– Да вон с того, что смотрит на вас через окно ежедневно с девяти до семнадцати.
– Ну вот, а я не знала, что это мученик. – Ей хотелось добавить для каламбура: «Разве уж так мучительно смотреть на меня с девяти до семнадцати?» – но она вовремя спохватилась, что острота получилась бы дешевенькая и пошленькая.
Они пошли по городу. Собственно, показывал и рассказывал больше приезжий, а Надя только хлопала глазками и удивлялась. У Никиты Мученика оказались какие-то необыкновенные кокошники над окнами. В Ризо-положенском монастыре в Успенском соборе прекрасно сохранились фрески, будто бы школы Дионисия. Дионисий же будто бы ни много ни мало – Моцарт русской живописи.
Надя часто ходила мимо монастыря, но ей почему-то больше нравилась высокая причудливая колокольня, нежели простенький, с узкими окнами собор. А оказалось, что колокольня построена сто лет назад и не имеет никакой ценности по сравнению с собором.
Они долго ходили по собору, разглядывая яркую роспись. Иван рассказывал ей разные библейские сюжеты. И то, что казалось раньше цветными пятнами, пробежало бы мимо глаз и сознания, разворачивалось в стройную картину, приобретало смысл. Насмешила их одна фреска. Художник иллюстрировал известное изречение: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата своего, в своем же глазе бревна не зришь». Так и нарисовано было большое сосновое суковатое бревно, как бы торчащее из глаза.
– А это притча о блудном сыне, – толковал Иван. – Самый емкий литературный жанр – притча. Квинтэссенция мудрости. Она приложима к тысячам случаев в жизни во все века, при любом социальном укладе.
Когда ходили по городу, Надя стала вдруг замечать то старинный домик, на который раньше не обращала внимание, то необыкновенные наличники, то необыкновенный фонарь над крыльцом – крупицы красоты, дошедшие из прошлой жизни. Она поймала себя на том, что ей интересно с Иваном, что за эти полдня она узнала о городе больше, чем за предыдущие два года. Да и не в том дело, что узнала, – что-то такое поняла. Как бы появился новый взгляд, который теперь уж останется навсегда. Чувство благодарности к высокому плечистому человеку, уверенно шагающему по деревянным окраинным тротуарам, тепло разлилось в сердце.
Был второй план в их отношениях. Он наметился с самого начала. С одной стороны, они просто идут по улице для того, чтобы подойти вплотную к этому самому Никите Мученику; с другой стороны, Надя немного смущается, а втайне горда и рада, что рядом с ней идет этот видный парень и московский поэт. Хотелось, чтобы встречались знакомые ей люди и видели ее рядом с ним. Она чувствовала в себе постепенное, но уверенное нарастание счастья и радости. Бывало ведь к так, что он рассказывает о каменных кокошниках, и слова его все о кокошниках, а в глазах, смотрящих на нее, то улыбка, то усмешка, то вроде бы дерзость, то вроде бы теплота. Во всяком случае, далекое от кокошников XVII века. Там он помог подняться на приступок, подал ей руку, и тоже что-то произошло в те две секунды, пока ее рука соприкасалась с его рукой, там он поддержал ее под руку, там, когда она обернулась к нему, чтобы спросить, глаза их оказались близко-близко. Он просто посмотрел ей в глаза, и она забыла, что хотела спросить, отвернулась в смущении, и некоторое время они молчали, каждый про себя переживал увиденное в глазах друг у друга. Однажды она перехватила его взгляд – он смотрел на ее губы.
Внешне же все как было: от церкви к старому купеческому дому, от него к монастырю, от монастыря к городскому валу.
Обедать они пришли в ресторан «Север». Иван быстро и умело выбрал из незамысловатого, правда, меню (но ведь тем труднее выбрать) именно то, что больше всего хотелось бы Наде, и это тоже было удивительно, как было поразительно все в этот день.
Иван отодвинул меню, положил свои большие руки на стол и стал спокойно смотреть на лицо Нади.
– Зачем вы смотрите?
– Было бы хуже, если бы я отвернулся. Вы знаете, мне не хочется уезжать сегодня из вашего города. Тем более что мы не успели побывать в музее, а ноги наши гудят. Завтра ведь тоже будет пароход, не правда ли? Вечером мы поедем в Белые Горы. Посмотрим это заповедное место. И вообще… Поедемте со мной к океану. Зеленые волны, розоватое солнце над водой, маленький черненький пароходик.
– Нет, нет, я не могу в Белые Горы. И вообще вечером я должна быть свободна. Я пообещала.
– Ах, вот оно что… Извините.
– Вы не думайте, я обещала очень старому, пожилому человеку, ему за семьдесят… – Тут Надя почувствовала, что получается полная чепуха, и торопливо и сбивчиво рассказала историю с профессором.
– М-да. Ну что же, вы правы. Дело на безделье менять нельзя. Идите и рисуйте свои треугольнички.
Надя умоляюще глядела в глаза Ивану. «Ну что тут страшного, – хотелось ей сказать. – Будет ведь завтра новый вечер, можно поехать в Белые Горы. И послезавтра. Но я не виновата, если пообещала две недели назад».
Но Иван уж помрачнел, и, значит, такой был у Ивана характер, что не умел он сразу переломить себя.
Надя проводила его до пристани. Когда появилась между пароходом и бревенчатым настилом полоска быстротекущей воды, обоим показалось, что делают они не то и что все обстоятельства – мелочь по сравнению с тем, что у них появилось, что нужно бы считать сегодня важным и главным.
Иван помахал рукой, Надя потянулась, привстала на цыпочки, но полоска воды расширялась, а пароход, показав корму, развернулся и бойко зашлепал плицами.
В свой кабинетик Надя пришла задолго до условленного срока. Ей было обидно и горько. Как если бы маленькой девочке, ребенку подарили небывалую, яркую игрушку и она уж протянула ручонки, но все исчезло. Как ни странно, досадовала Надя не на Ивана, который несправедливо обиделся и уехал, не на себя, что не смогла его удержать, а на далекого Казимира Францевича, для которого нужно рисовать эти нелепые треугольнички. Если бы не они, сейчас Надя была бы с Иваном, они поехали бы в Белые Горы. Будь неладен этот старик! «Ну хорошо же, чтобы он ни внушил мне сегодня, возьму и нарисую ему треугольник. Да, назло нарисую просто треугольник, и ничего больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Ну так что же, согласились бы вы подарить проезжему москвичу несколько часов вашего драгоценного времени? Начальство не возражает.
– Я, конечно, могу. Но в смысле пользы… Я, право, не знаю – все эти монастыри, церкви…
– Польза будет. Спасибо, что соглашаетесь. Значит, начнем с Никиты Мученика.
– С какого Никиты? – переспросила Надя.
– Да вон с того, что смотрит на вас через окно ежедневно с девяти до семнадцати.
– Ну вот, а я не знала, что это мученик. – Ей хотелось добавить для каламбура: «Разве уж так мучительно смотреть на меня с девяти до семнадцати?» – но она вовремя спохватилась, что острота получилась бы дешевенькая и пошленькая.
Они пошли по городу. Собственно, показывал и рассказывал больше приезжий, а Надя только хлопала глазками и удивлялась. У Никиты Мученика оказались какие-то необыкновенные кокошники над окнами. В Ризо-положенском монастыре в Успенском соборе прекрасно сохранились фрески, будто бы школы Дионисия. Дионисий же будто бы ни много ни мало – Моцарт русской живописи.
Надя часто ходила мимо монастыря, но ей почему-то больше нравилась высокая причудливая колокольня, нежели простенький, с узкими окнами собор. А оказалось, что колокольня построена сто лет назад и не имеет никакой ценности по сравнению с собором.
Они долго ходили по собору, разглядывая яркую роспись. Иван рассказывал ей разные библейские сюжеты. И то, что казалось раньше цветными пятнами, пробежало бы мимо глаз и сознания, разворачивалось в стройную картину, приобретало смысл. Насмешила их одна фреска. Художник иллюстрировал известное изречение: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата своего, в своем же глазе бревна не зришь». Так и нарисовано было большое сосновое суковатое бревно, как бы торчащее из глаза.
– А это притча о блудном сыне, – толковал Иван. – Самый емкий литературный жанр – притча. Квинтэссенция мудрости. Она приложима к тысячам случаев в жизни во все века, при любом социальном укладе.
Когда ходили по городу, Надя стала вдруг замечать то старинный домик, на который раньше не обращала внимание, то необыкновенные наличники, то необыкновенный фонарь над крыльцом – крупицы красоты, дошедшие из прошлой жизни. Она поймала себя на том, что ей интересно с Иваном, что за эти полдня она узнала о городе больше, чем за предыдущие два года. Да и не в том дело, что узнала, – что-то такое поняла. Как бы появился новый взгляд, который теперь уж останется навсегда. Чувство благодарности к высокому плечистому человеку, уверенно шагающему по деревянным окраинным тротуарам, тепло разлилось в сердце.
Был второй план в их отношениях. Он наметился с самого начала. С одной стороны, они просто идут по улице для того, чтобы подойти вплотную к этому самому Никите Мученику; с другой стороны, Надя немного смущается, а втайне горда и рада, что рядом с ней идет этот видный парень и московский поэт. Хотелось, чтобы встречались знакомые ей люди и видели ее рядом с ним. Она чувствовала в себе постепенное, но уверенное нарастание счастья и радости. Бывало ведь к так, что он рассказывает о каменных кокошниках, и слова его все о кокошниках, а в глазах, смотрящих на нее, то улыбка, то усмешка, то вроде бы дерзость, то вроде бы теплота. Во всяком случае, далекое от кокошников XVII века. Там он помог подняться на приступок, подал ей руку, и тоже что-то произошло в те две секунды, пока ее рука соприкасалась с его рукой, там он поддержал ее под руку, там, когда она обернулась к нему, чтобы спросить, глаза их оказались близко-близко. Он просто посмотрел ей в глаза, и она забыла, что хотела спросить, отвернулась в смущении, и некоторое время они молчали, каждый про себя переживал увиденное в глазах друг у друга. Однажды она перехватила его взгляд – он смотрел на ее губы.
Внешне же все как было: от церкви к старому купеческому дому, от него к монастырю, от монастыря к городскому валу.
Обедать они пришли в ресторан «Север». Иван быстро и умело выбрал из незамысловатого, правда, меню (но ведь тем труднее выбрать) именно то, что больше всего хотелось бы Наде, и это тоже было удивительно, как было поразительно все в этот день.
Иван отодвинул меню, положил свои большие руки на стол и стал спокойно смотреть на лицо Нади.
– Зачем вы смотрите?
– Было бы хуже, если бы я отвернулся. Вы знаете, мне не хочется уезжать сегодня из вашего города. Тем более что мы не успели побывать в музее, а ноги наши гудят. Завтра ведь тоже будет пароход, не правда ли? Вечером мы поедем в Белые Горы. Посмотрим это заповедное место. И вообще… Поедемте со мной к океану. Зеленые волны, розоватое солнце над водой, маленький черненький пароходик.
– Нет, нет, я не могу в Белые Горы. И вообще вечером я должна быть свободна. Я пообещала.
– Ах, вот оно что… Извините.
– Вы не думайте, я обещала очень старому, пожилому человеку, ему за семьдесят… – Тут Надя почувствовала, что получается полная чепуха, и торопливо и сбивчиво рассказала историю с профессором.
– М-да. Ну что же, вы правы. Дело на безделье менять нельзя. Идите и рисуйте свои треугольнички.
Надя умоляюще глядела в глаза Ивану. «Ну что тут страшного, – хотелось ей сказать. – Будет ведь завтра новый вечер, можно поехать в Белые Горы. И послезавтра. Но я не виновата, если пообещала две недели назад».
Но Иван уж помрачнел, и, значит, такой был у Ивана характер, что не умел он сразу переломить себя.
Надя проводила его до пристани. Когда появилась между пароходом и бревенчатым настилом полоска быстротекущей воды, обоим показалось, что делают они не то и что все обстоятельства – мелочь по сравнению с тем, что у них появилось, что нужно бы считать сегодня важным и главным.
Иван помахал рукой, Надя потянулась, привстала на цыпочки, но полоска воды расширялась, а пароход, показав корму, развернулся и бойко зашлепал плицами.
В свой кабинетик Надя пришла задолго до условленного срока. Ей было обидно и горько. Как если бы маленькой девочке, ребенку подарили небывалую, яркую игрушку и она уж протянула ручонки, но все исчезло. Как ни странно, досадовала Надя не на Ивана, который несправедливо обиделся и уехал, не на себя, что не смогла его удержать, а на далекого Казимира Францевича, для которого нужно рисовать эти нелепые треугольнички. Если бы не они, сейчас Надя была бы с Иваном, они поехали бы в Белые Горы. Будь неладен этот старик! «Ну хорошо же, чтобы он ни внушил мне сегодня, возьму и нарисую ему треугольник. Да, назло нарисую просто треугольник, и ничего больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88