И даже отношение к «ментовским ищейкам». Раньше докладчик оценивал их работу несколько иначе.
И в других выражениях. Не столь изысканных.
Кстати, у Мокроусова, если это Мокроусов, слева на шее было большое родимое пятно. С полтинник шестьдесят первого года.
— Можно вопрос к председателю? — громко спросил Сан Саныч.
Докладчик осекся и недоуменно повернулся к онемевшему от растерянности пред столь вопиющим административным нарушением регламента председателю собрания.
На шее, под ухом, чуть выше воротника добротного валютного костюма, у Главы районной администрации располагалось большое родимое пятно. Круглое. Как полтинник шестьдесят первого года.
— Говорите, — разрешил председатель.
— На сколько рассчитана торжественная часть? — спросил Сан Саныч.
— Еще минут на десять-пятнадцать. А потом раздача подарков.
— Спасибо, — поблагодарил Сан Саныч.
И сел. Получив исчерпывающий ответ на интересующий его вопрос.
На трибуне стоял Мокроусов. Убийца и рецидивист. Теперь уже абсолютно точно. Теперь уже без вариантов!
А ведь не должен стоять. Никак не должен! Должен лежать где-нибудь на безымянном тюремном кладбище под безликим инвентарным номером. Как приговоренный к высшей мере наказания. И как этой мере подвергнутый.
Но даже если помилованный, то все равно не стоять на трибуне, а сидеть.
Пожизненно.
Но даже если не сидеть, например, будучи сактированным по здоровью, то все равно не стоять там, где он нынче стоит, а в лучшем случае лежать на казенной коечке где-нибудь в провинциальной богадельне.
Или я ничего не понимаю!
Сан Саныч действительно ничего не понимал. Как так может быть, чтобы он, заслуженный работник правоохранительных органов, находился рядовым зрителем в зале, а преступник, рецидивист и убийца, которого он когда-то ловил, делал ему доклад с высокой трибуны? По поводу его праведно прожитой жизни.
Ерунда какая-то. Если не сказать крепче!
Так, и что теперь делать?
— А теперь, уважаемые ветераны, мы просим вас проследовать в вестибюль и получить полагающиеся вам продуктовые подарки. Согласно утвержденному администрацией района списку, — ответил на не прозвучавший вопрос председатель собрания.
Заиграла бравурная маршевая музыка, и ветераны поплелись в вестибюль. За положенными им, согласно списку, продуктовыми пайками, начисленными за многолетнюю беспорочную службу. За прожитую жизнь. Из расчета по сто калорий пищевой массы на каждый год трудового стажа. Единовременно.
— Поздравляем вас, — сказала пышущая здоровьем буфетчица, вручая Сан Санычу подарочный пакет.
— С чем поздравляете? — переспросил ветеран.
— Как с чем? — удивилась буфетчица. — Ну с этим… С тем, о чем было собрание.
— Собрание было по поводу положения ветеранов.
— Тогда с положением ветеранов, — сказала совсем растерявшаяся буфетчица.
— Спасибо, — поблагодарил Сан Саныч. — От лица находящихся в положении ветеранов.
— Не задерживайте отоваривание, — вежливо попросили распорядители, наблюдающие очередь сбоку. — Проходите, если вы уже обслужились. И не забудьте расписаться в ведомости получения гумпомощи. Здесь. Здесь. Здесь.
И здесь. И укажите домашний адрес…
— И группу крови?
— Что? Нет, группу крови не надо.
— Граждане ветераны, продвигайтесь живей, пожалуйста. Не загромождайте проходы к пунктам раздачи. Не затрудняйте свое обслуживание…
Сан Саныч вышел на улицу и заглянул в пакет. Там была палка колбасы, конфеты и сухари к чаю. Зачем беззубым ветеранам сравнимые по твердости с абразивными кругами сухари? И конфеты? В качестве благотворительного приложения к сахарному диабету?
Сан Саныч подошел к ближайшей скамейке и поставил на нее пакет. Может, кому другому сгодится? У кого все зубы на месте.
Дома, перерыв три раза все вещи, Сан Саныч отыскал свою старую записную книжку и набрал один из выбранных в ней номеров.
— Алђ. Селиванова можно к трубке пригласить?
— Какого Селиванова?
— Ну, наверное, уже подполковника Селиванова.
— Уже полковника Селиванова. Перезвоните по… Сан Саныч перезвонил.
— Сан Саныч, вы! — преувеличенно обрадовался полковник. — Давненько я вас не слышал.
— Ты не суетись, Сережа. И трубку не мни. Я не по поводу ремонта квартиры или машины на денек. Я по делу.
— По делу? — облегченно вздохнул Селиванов.
— По делу. По делу. Ты часом не помнишь звенигородское убийство? Ну там еще одного нашего оперативника подранили. Ну должен ты помнить. Ты тогда уже в отделе работал. Ну двойное убийство. С отягчающими. О нем даже газеты писали.
— Нет, не помню, — честно признался полковник, — через меня сейчас столько двойных, тройных и десятерных убийств проходит! Что о них даже уже газеты писать перестали.
— Сейчас, конечно, — согласился Сан Саныч. — Сейчас, как на войне.
Плюс-минус рота потерей не считается. И во фронтовых сводках не упоминается.
— Точно.
— А не можешь ли ты посмотреть, чем там, в смысле суда, все закончилось, — попросил Сан Саныч.
— А зачем вам это?
— Да для мемуаров. Решил на старости лет графоман -ством заняться. А помню только вчерашний день.
— Давно пора. А то подрастающее поколение воспитывать не на чем…
— Ну так ты сделаешь?
— Какой разговор! Звоните завтра. Или даже приходите.
— Хорошо. Послезавтра. К вечеру, — взял поправку на бюрократию Сан Саныч. — «Даже приду».
Послезавтра Сан Саныч сидел в кабинете своего давнего ученика.
— Значит, так, подсудимые не признались, приговор был вынесен на основании косвенных улик и свидетельских показаний. Двух — к высшей мере. Одного — к двенадцати годам строгого режима. Еще одного к семи. Апелляция была отклонена…
— Кого к высшей?
— Орешкина и Прохорова.
— А Мокроусова?
— К двенадцати.
— Он же главным шел!
— На суде свидетели отказались от своих показаний. А прямых улик не было.
— А подельники?
— Подельники его непосредственного участия в деле не подтвердили. Только общее руководство.
— Взяли на себя? Несмотря на расстрельную статью?
— Выходит, так.
— Очень интересно. А дальше что?
— Мокроусова и Мешаева посадили. Орешкина и Прохорова расстреляли.
— И?
— Что и?
— Что потом сталось с Мокроусовым?
— Откуда я знаю. Вас же интересовали только результаты суда.
— Ну вообще-то да. Но и все дальнейшее тоже. Все-таки почти однополчане. На одной баррикаде дрались. По разные стороны. Хотелось бы о его судьбе подробнее узнать.
— Сейчас. Попробую запросить архивы. Только придется немного подождать.
— Я подожду.
— А зачем вам Мокроусов?
— Исключительно по ностальгическим мотивам, — сказал Сан Саныч.
Пока Сан Саныч ожидал, управление жило своей обычной жизнью. В режиме разворошенного случайным медведем муравейника. Кто-то кого-то вызывал, куда-то выезжали группы захвата в бронежилетах с короткоствольными автоматами через плечо, кто-то требовал по телефону подмогу ОМОНа, усиленного саперным подразделением и снайперами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
И в других выражениях. Не столь изысканных.
Кстати, у Мокроусова, если это Мокроусов, слева на шее было большое родимое пятно. С полтинник шестьдесят первого года.
— Можно вопрос к председателю? — громко спросил Сан Саныч.
Докладчик осекся и недоуменно повернулся к онемевшему от растерянности пред столь вопиющим административным нарушением регламента председателю собрания.
На шее, под ухом, чуть выше воротника добротного валютного костюма, у Главы районной администрации располагалось большое родимое пятно. Круглое. Как полтинник шестьдесят первого года.
— Говорите, — разрешил председатель.
— На сколько рассчитана торжественная часть? — спросил Сан Саныч.
— Еще минут на десять-пятнадцать. А потом раздача подарков.
— Спасибо, — поблагодарил Сан Саныч.
И сел. Получив исчерпывающий ответ на интересующий его вопрос.
На трибуне стоял Мокроусов. Убийца и рецидивист. Теперь уже абсолютно точно. Теперь уже без вариантов!
А ведь не должен стоять. Никак не должен! Должен лежать где-нибудь на безымянном тюремном кладбище под безликим инвентарным номером. Как приговоренный к высшей мере наказания. И как этой мере подвергнутый.
Но даже если помилованный, то все равно не стоять на трибуне, а сидеть.
Пожизненно.
Но даже если не сидеть, например, будучи сактированным по здоровью, то все равно не стоять там, где он нынче стоит, а в лучшем случае лежать на казенной коечке где-нибудь в провинциальной богадельне.
Или я ничего не понимаю!
Сан Саныч действительно ничего не понимал. Как так может быть, чтобы он, заслуженный работник правоохранительных органов, находился рядовым зрителем в зале, а преступник, рецидивист и убийца, которого он когда-то ловил, делал ему доклад с высокой трибуны? По поводу его праведно прожитой жизни.
Ерунда какая-то. Если не сказать крепче!
Так, и что теперь делать?
— А теперь, уважаемые ветераны, мы просим вас проследовать в вестибюль и получить полагающиеся вам продуктовые подарки. Согласно утвержденному администрацией района списку, — ответил на не прозвучавший вопрос председатель собрания.
Заиграла бравурная маршевая музыка, и ветераны поплелись в вестибюль. За положенными им, согласно списку, продуктовыми пайками, начисленными за многолетнюю беспорочную службу. За прожитую жизнь. Из расчета по сто калорий пищевой массы на каждый год трудового стажа. Единовременно.
— Поздравляем вас, — сказала пышущая здоровьем буфетчица, вручая Сан Санычу подарочный пакет.
— С чем поздравляете? — переспросил ветеран.
— Как с чем? — удивилась буфетчица. — Ну с этим… С тем, о чем было собрание.
— Собрание было по поводу положения ветеранов.
— Тогда с положением ветеранов, — сказала совсем растерявшаяся буфетчица.
— Спасибо, — поблагодарил Сан Саныч. — От лица находящихся в положении ветеранов.
— Не задерживайте отоваривание, — вежливо попросили распорядители, наблюдающие очередь сбоку. — Проходите, если вы уже обслужились. И не забудьте расписаться в ведомости получения гумпомощи. Здесь. Здесь. Здесь.
И здесь. И укажите домашний адрес…
— И группу крови?
— Что? Нет, группу крови не надо.
— Граждане ветераны, продвигайтесь живей, пожалуйста. Не загромождайте проходы к пунктам раздачи. Не затрудняйте свое обслуживание…
Сан Саныч вышел на улицу и заглянул в пакет. Там была палка колбасы, конфеты и сухари к чаю. Зачем беззубым ветеранам сравнимые по твердости с абразивными кругами сухари? И конфеты? В качестве благотворительного приложения к сахарному диабету?
Сан Саныч подошел к ближайшей скамейке и поставил на нее пакет. Может, кому другому сгодится? У кого все зубы на месте.
Дома, перерыв три раза все вещи, Сан Саныч отыскал свою старую записную книжку и набрал один из выбранных в ней номеров.
— Алђ. Селиванова можно к трубке пригласить?
— Какого Селиванова?
— Ну, наверное, уже подполковника Селиванова.
— Уже полковника Селиванова. Перезвоните по… Сан Саныч перезвонил.
— Сан Саныч, вы! — преувеличенно обрадовался полковник. — Давненько я вас не слышал.
— Ты не суетись, Сережа. И трубку не мни. Я не по поводу ремонта квартиры или машины на денек. Я по делу.
— По делу? — облегченно вздохнул Селиванов.
— По делу. По делу. Ты часом не помнишь звенигородское убийство? Ну там еще одного нашего оперативника подранили. Ну должен ты помнить. Ты тогда уже в отделе работал. Ну двойное убийство. С отягчающими. О нем даже газеты писали.
— Нет, не помню, — честно признался полковник, — через меня сейчас столько двойных, тройных и десятерных убийств проходит! Что о них даже уже газеты писать перестали.
— Сейчас, конечно, — согласился Сан Саныч. — Сейчас, как на войне.
Плюс-минус рота потерей не считается. И во фронтовых сводках не упоминается.
— Точно.
— А не можешь ли ты посмотреть, чем там, в смысле суда, все закончилось, — попросил Сан Саныч.
— А зачем вам это?
— Да для мемуаров. Решил на старости лет графоман -ством заняться. А помню только вчерашний день.
— Давно пора. А то подрастающее поколение воспитывать не на чем…
— Ну так ты сделаешь?
— Какой разговор! Звоните завтра. Или даже приходите.
— Хорошо. Послезавтра. К вечеру, — взял поправку на бюрократию Сан Саныч. — «Даже приду».
Послезавтра Сан Саныч сидел в кабинете своего давнего ученика.
— Значит, так, подсудимые не признались, приговор был вынесен на основании косвенных улик и свидетельских показаний. Двух — к высшей мере. Одного — к двенадцати годам строгого режима. Еще одного к семи. Апелляция была отклонена…
— Кого к высшей?
— Орешкина и Прохорова.
— А Мокроусова?
— К двенадцати.
— Он же главным шел!
— На суде свидетели отказались от своих показаний. А прямых улик не было.
— А подельники?
— Подельники его непосредственного участия в деле не подтвердили. Только общее руководство.
— Взяли на себя? Несмотря на расстрельную статью?
— Выходит, так.
— Очень интересно. А дальше что?
— Мокроусова и Мешаева посадили. Орешкина и Прохорова расстреляли.
— И?
— Что и?
— Что потом сталось с Мокроусовым?
— Откуда я знаю. Вас же интересовали только результаты суда.
— Ну вообще-то да. Но и все дальнейшее тоже. Все-таки почти однополчане. На одной баррикаде дрались. По разные стороны. Хотелось бы о его судьбе подробнее узнать.
— Сейчас. Попробую запросить архивы. Только придется немного подождать.
— Я подожду.
— А зачем вам Мокроусов?
— Исключительно по ностальгическим мотивам, — сказал Сан Саныч.
Пока Сан Саныч ожидал, управление жило своей обычной жизнью. В режиме разворошенного случайным медведем муравейника. Кто-то кого-то вызывал, куда-то выезжали группы захвата в бронежилетах с короткоствольными автоматами через плечо, кто-то требовал по телефону подмогу ОМОНа, усиленного саперным подразделением и снайперами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15