Однако вскоре произошли события, это намерение совершенно изменившие.
В начале сентября в Батум прибыл генералиссимус Омер-паша, окруженный многочисленными английскими и французскими советниками. На Кавказском побережье скопилось к тому времени свыше тридцати тысяч десантных турецких войск. Лазутчики доносили, что Омер-паша собирается идти на выручку КарсА. В то же время корпус Вели-паши, усиленный в Эрзеруме новобранцами, мог внезапно появиться на вершинах Соганлуга и напасть с тыла.
А погода резко изменилась. Пошли дожди, ночи стали холодными, горы покрылись первым снегом. Вопрос о том, чтобы как-то ускорить взятие крепости, поневоле не выходил из головы.
11 сентября утром загремели неожиданно орудия Карской цитадели, крепость окуталась клубами белого дыма. Казачьи пикеты расслышали, как в турецком лагере, доселе погруженном в уныние, раздались радостные крики, все там ожило и пришло в движение.
Казак, присланный Баклановым, доложил главнокомандующему, что турки празднуют взятие союзными войсками Севастополя. Муравьев хотя и ожидал горестного этого известия – глухие слухи о падении героической русской крепости в лагере уже носились, – однако почувствовал, как болезненно сжалось сердце и на глаза невольно навернулись слезы. Национальная гордость его и высокое чувство патриотизма были жестоко уязвлены. Честь отечества требовала от него каких-то решительных мер! «При подобных обстоятельствах главному начальнику не следовало уклоняться от гнета ответственности, ему предстоявшей. Видимое изнеможение неприятеля, бодрое состояние войск наших, дух, оживлявший их, негодование, возрожденное падением Севастополя, желание отомстить врагу и всеобщий порыв к бою служили в то время лучшим ручательством за успех – и штурм Карса был решен в мыслях генерала Муравьева».
17 сентября задолго до рассвета войска Кавказского корпуса четырьмя отдельными колоннами пошли на приступ.
… Было 9 часов утра. Густой туман, обволакивавший с утра крепость и всю долину реки Карс-чай, рассеялся. Выглянуло солнце. Муравьев находился на Столовой горе и, сохраняя обычные твердость и спокойствие, в подзорную трубу следил за ходом сражения. Адъютанты и ординарцы стояли несколько поодаль в почтительном безмолвии.
Бой кипел уже пять часов. Орудийная канонада ни на минуту не затихала. И хотя войскам генералов Базина и Бакланова удалось овладеть Чакмакскими редутами, взяв при этом 15 орудий и два знамени, а колонна генерала Майделя выбила турок с левого крыла Шорахских укреплений, Муравьев видел, что приступ успеха не имел.
Большая часть старших начальников была убита или ранена, потери в войсках ежеминутно увеличивались. В общем резерве оставалось только пять батальонов. Кавалерия, не понесшая никакого урона, стояла в боевых порядках, но при штурме употребить ее с пользой не представлялось возможным.
Особенно упорное сопротивление турки оказывали на правом крыле Шорахских позиций, тянувшихся вдоль крутой и каменистой высоты. Все приступы войск генерала Ковалевского турки отбили. Сам Ковалевский был смертельно поражен штуцерной пулей, вскоре выбыли из строя все штаб-офицеры.
Муравьев вызвал полковника Дондукова-Корсакова, командовавшего конной артиллерией первой колонны.
– Каково ваше мнение, полковник, о возможности успешного завершения приступа?
– Трудно еще что-то определенное сказать, ваше высокопревосходительство. На Чакмакских высотах наши как будто продвигаются вперед…
Муравьев покачал головой, возразил спокойно:
– Нет, полковник, я много видел сражений в своей жизни. Штурм совершенно неудачен. Мы проигрываем. Все резервы наши почти исчерпаны.
– Позвольте, однако, заметить, – сказал полковник, – что отбитый штурм не есть еще проигранное сражение. Мы сохраняем все наши позиции для продолжения блокады.
– А это совсем другое дело, – вздохнул Муравьев. – Тут вы правы. Мы не сумели взять крепость, но мы не разбиты. – И, чуть помедлив, приказал: – Соберите остатки войск первой колонны и, приняв начальство над ними, не теряя боевого порядка, при соответствующем прикрытии отступайте на исходные позиции.
– Разрешите узнать, как при этом обратном движении поступить с блокадными постами около крепости?
– Все сии посты снова занять и держать крепче прежнего. Вам все ясно?
– Так точно, ваше высокопревосходительство. Будет исполнено!
Одновременно Муравьев приказал отступать в свои лагеря и остальным войскам. Турки не преследовали. Пехота их хотя отбила приступ, но понесла сильнейший урон, а кавалерии не оказалось: всех лошадей осажденные к тому времени уже истребили. Последнее обстоятельство не укрылось от Муравьева и несколько отвлекло его от мрачных размышлений о причинах первой за всю военную службу неудачи.
Причин было много. Оборонительные укрепления, возведенные англичанами, оказались более мощными, чем предполагалось. Штурмующим войскам не досталось лестниц и фашин, начальники плохо знали местность. Сказывалась, несомненно, и техническая отсталость вооружения кавказских войск, таких дальнобойных штуцеров, как у турок, они не имели, на что не раз раньше тщетно указывал Муравьев военному министру. В походной канцелярии, составляя официальное донесение в Петербург, указали, как обычно в таких случаях делалось, и на просчеты отдельных командиров, чтобы как можно более выгородить главнокомандующего.
Муравьев, прочитав это донесение, порвал его.
– Если б штурм имел успех, – сказал он, – то вся слава досталась бы мне, а посему и вся тяжесть ответственности за неудачу по справедливости должна быть принята мною одним!
… А в Карсе торжествовали и ликовали. Генерал Вильямс был убежден, что теперь Муравьеву ничего не остается, как снять блокаду и поспешить для защиты Грузии, у границ которой стояли войска Омер-паши.
Англичане, по свидетельству доктора Сандвита, ежедневно собирались на рассвете с подзорными трубами на каком-нибудь возвышении, дабы высмотреть, что делается в русском лагере, и, видя движение транспортов с ранеными, они принимали их за передовые отряды отступающих русских войск, Главнокомандующий Васиф-Мегмед-паша писал в Эрзерум, что зиму проведет там и чтобы для его стола позаботились заготовить всякие припасы и лакомства.
Один Керим-паша думал иначе и никаких радужных планов не строил. Кто-то из англичан поинтересовался:
– Ваше превосходительство, кажется, не уверены в скором освобождении от блокады?
– До приступа русских я еще полагал это возможным, – ответил Керим-паша, – а теперь надежд не имею…
– Как же так, ваше превосходительство? Муравьев потерпел поражение, армия его ослаблена, на подкрепление рассчитывать ему нельзя…
– Вы не знаете генерала Муравьева, – перебивая, сказал Керим-паша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
В начале сентября в Батум прибыл генералиссимус Омер-паша, окруженный многочисленными английскими и французскими советниками. На Кавказском побережье скопилось к тому времени свыше тридцати тысяч десантных турецких войск. Лазутчики доносили, что Омер-паша собирается идти на выручку КарсА. В то же время корпус Вели-паши, усиленный в Эрзеруме новобранцами, мог внезапно появиться на вершинах Соганлуга и напасть с тыла.
А погода резко изменилась. Пошли дожди, ночи стали холодными, горы покрылись первым снегом. Вопрос о том, чтобы как-то ускорить взятие крепости, поневоле не выходил из головы.
11 сентября утром загремели неожиданно орудия Карской цитадели, крепость окуталась клубами белого дыма. Казачьи пикеты расслышали, как в турецком лагере, доселе погруженном в уныние, раздались радостные крики, все там ожило и пришло в движение.
Казак, присланный Баклановым, доложил главнокомандующему, что турки празднуют взятие союзными войсками Севастополя. Муравьев хотя и ожидал горестного этого известия – глухие слухи о падении героической русской крепости в лагере уже носились, – однако почувствовал, как болезненно сжалось сердце и на глаза невольно навернулись слезы. Национальная гордость его и высокое чувство патриотизма были жестоко уязвлены. Честь отечества требовала от него каких-то решительных мер! «При подобных обстоятельствах главному начальнику не следовало уклоняться от гнета ответственности, ему предстоявшей. Видимое изнеможение неприятеля, бодрое состояние войск наших, дух, оживлявший их, негодование, возрожденное падением Севастополя, желание отомстить врагу и всеобщий порыв к бою служили в то время лучшим ручательством за успех – и штурм Карса был решен в мыслях генерала Муравьева».
17 сентября задолго до рассвета войска Кавказского корпуса четырьмя отдельными колоннами пошли на приступ.
… Было 9 часов утра. Густой туман, обволакивавший с утра крепость и всю долину реки Карс-чай, рассеялся. Выглянуло солнце. Муравьев находился на Столовой горе и, сохраняя обычные твердость и спокойствие, в подзорную трубу следил за ходом сражения. Адъютанты и ординарцы стояли несколько поодаль в почтительном безмолвии.
Бой кипел уже пять часов. Орудийная канонада ни на минуту не затихала. И хотя войскам генералов Базина и Бакланова удалось овладеть Чакмакскими редутами, взяв при этом 15 орудий и два знамени, а колонна генерала Майделя выбила турок с левого крыла Шорахских укреплений, Муравьев видел, что приступ успеха не имел.
Большая часть старших начальников была убита или ранена, потери в войсках ежеминутно увеличивались. В общем резерве оставалось только пять батальонов. Кавалерия, не понесшая никакого урона, стояла в боевых порядках, но при штурме употребить ее с пользой не представлялось возможным.
Особенно упорное сопротивление турки оказывали на правом крыле Шорахских позиций, тянувшихся вдоль крутой и каменистой высоты. Все приступы войск генерала Ковалевского турки отбили. Сам Ковалевский был смертельно поражен штуцерной пулей, вскоре выбыли из строя все штаб-офицеры.
Муравьев вызвал полковника Дондукова-Корсакова, командовавшего конной артиллерией первой колонны.
– Каково ваше мнение, полковник, о возможности успешного завершения приступа?
– Трудно еще что-то определенное сказать, ваше высокопревосходительство. На Чакмакских высотах наши как будто продвигаются вперед…
Муравьев покачал головой, возразил спокойно:
– Нет, полковник, я много видел сражений в своей жизни. Штурм совершенно неудачен. Мы проигрываем. Все резервы наши почти исчерпаны.
– Позвольте, однако, заметить, – сказал полковник, – что отбитый штурм не есть еще проигранное сражение. Мы сохраняем все наши позиции для продолжения блокады.
– А это совсем другое дело, – вздохнул Муравьев. – Тут вы правы. Мы не сумели взять крепость, но мы не разбиты. – И, чуть помедлив, приказал: – Соберите остатки войск первой колонны и, приняв начальство над ними, не теряя боевого порядка, при соответствующем прикрытии отступайте на исходные позиции.
– Разрешите узнать, как при этом обратном движении поступить с блокадными постами около крепости?
– Все сии посты снова занять и держать крепче прежнего. Вам все ясно?
– Так точно, ваше высокопревосходительство. Будет исполнено!
Одновременно Муравьев приказал отступать в свои лагеря и остальным войскам. Турки не преследовали. Пехота их хотя отбила приступ, но понесла сильнейший урон, а кавалерии не оказалось: всех лошадей осажденные к тому времени уже истребили. Последнее обстоятельство не укрылось от Муравьева и несколько отвлекло его от мрачных размышлений о причинах первой за всю военную службу неудачи.
Причин было много. Оборонительные укрепления, возведенные англичанами, оказались более мощными, чем предполагалось. Штурмующим войскам не досталось лестниц и фашин, начальники плохо знали местность. Сказывалась, несомненно, и техническая отсталость вооружения кавказских войск, таких дальнобойных штуцеров, как у турок, они не имели, на что не раз раньше тщетно указывал Муравьев военному министру. В походной канцелярии, составляя официальное донесение в Петербург, указали, как обычно в таких случаях делалось, и на просчеты отдельных командиров, чтобы как можно более выгородить главнокомандующего.
Муравьев, прочитав это донесение, порвал его.
– Если б штурм имел успех, – сказал он, – то вся слава досталась бы мне, а посему и вся тяжесть ответственности за неудачу по справедливости должна быть принята мною одним!
… А в Карсе торжествовали и ликовали. Генерал Вильямс был убежден, что теперь Муравьеву ничего не остается, как снять блокаду и поспешить для защиты Грузии, у границ которой стояли войска Омер-паши.
Англичане, по свидетельству доктора Сандвита, ежедневно собирались на рассвете с подзорными трубами на каком-нибудь возвышении, дабы высмотреть, что делается в русском лагере, и, видя движение транспортов с ранеными, они принимали их за передовые отряды отступающих русских войск, Главнокомандующий Васиф-Мегмед-паша писал в Эрзерум, что зиму проведет там и чтобы для его стола позаботились заготовить всякие припасы и лакомства.
Один Керим-паша думал иначе и никаких радужных планов не строил. Кто-то из англичан поинтересовался:
– Ваше превосходительство, кажется, не уверены в скором освобождении от блокады?
– До приступа русских я еще полагал это возможным, – ответил Керим-паша, – а теперь надежд не имею…
– Как же так, ваше превосходительство? Муравьев потерпел поражение, армия его ослаблена, на подкрепление рассчитывать ему нельзя…
– Вы не знаете генерала Муравьева, – перебивая, сказал Керим-паша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129