Смысл обретал каждый камень, каждый портал, каждый городской пейзаж. Каждое изменение в облике города рассматривалось по отдельности и тут же вписывалось в широкую историческую перспективу. В курсе истории средних веков Маргерит Трюблен я попал на турнир. Разглядывая печать Ангерана де Мариньи (1310), восстанавливали все стороны жизни знати: анализ миниатюры с изображением турнира дал повод к упражнениям, достойным Ролана Барта – знаменитого специалиста по семиотике. Рассуждение вращалось вокруг слова «турнир», вокруг различных способов исторического письма. Что мы можем извлечь из сопоставления повествования, сказок, картинок?
На уроке Николь Дармон (первый год, 8-9 лет) я поначалу не поверил своим ушам. Как и на предыдущих уроках, это было не вещание с высокой кафедры, а именно пробуждение мысли. Я хотел сохранить себе какое-нибудь свидетельство, и вот привожу здесь коллективный текст – итог урока. Искусствовед Пьер Франкастель возликовал бы в могиле, если бы увидел, что за два часа урока удалось понять в Возрождении тридцати мальчишкам и девчонкам. При этом в их распоряжении была дюжина репродукций, ничего больше. Текст был составлен у меня на глазах, я точно воспроизвожу его, лишь кое-где исправив орфографические ошибки.
Вопрос: Почему XV и XVI века назвали Возрождением? «Рассматривая наши картины, мы установили, что если в средние века человек интересуется в основном своим спасением (Элоиза), то с XIV в. он начинает интересоваться всем миром (Жан-Марк) и самим собой (Сесиль). Начиная от Фра Анжелико и его картины «Снятие с креста» (1435) и до Тициана с его «Мадонной с кроликом» (1530), пейзаж приобретает все большее и большее значение (Паскаль). Стремятся изобразить пространство (Стефани), вводя, например, в картину зеркало, как в «Чете Арнольфини» ван Эйка (Амели), или конструируя перспективу, как на «Портрете канцлера Ролена». Заметно также, что становится много портретов (Валери): это портреты буржуа и крестьян у Брейгеля (Николя), но прежде всего портреты дворян и принцесс: у Рафаэля и Пьетро делла Франческо.
Художник также любит изображать себя; ему нравится любоваться собой (Эммануэль); таков автопортрет Дюрера. Библейская сцена подчас становится не более чем предлогом, как на картине Веронезе «Брак в Кане Галилейской».
Скульпторы, как и в античную эпоху (Оливье), интересуются изображением человеческого тела (Софи). Архитектура обогащается загородными дворцами (Анн-Франс), вроде Шамбора, Шенонсо. Элементы древнего укрепленного замка теперь играют лишь декоративную роль.
В эпоху Возрождения развивается научная мысль (Марина), появляются автоматические устройства Леонардо да Винчи. Галилей в противоположность церковному учению заявляет, что Земля вращается вокруг Солнца».
Признаюсь, я был восхищен. Конечно, я задавал себе вопрос: а что, этот Сен-Жермен, эти турниры, Возрождение и замки – это страх перед историей или подчинение ее соблазну, тяга к истории? Ведь, насколько я себе представляю, такой подход гораздо труднее осуществить по отношению к революции или фашизму, к Парижской Коммуне или к коллаборационизму. Тем не менее я очень надеюсь, что это получится, и тогда у этих граждан и гражданок будет понимание истории, сформированное их собственными усилиями. Это действительно пробуждение, и оно стоит дороже любого навязанного знания: книгой ли, учебным курсом или фильмом.
Примечание
История в Англии меньше страдает франкофобией, чем во Франции – англофобией. Пьер Данино в «Уроке истории» (I.21) отмечал, что англичане чествуют Жанну д'Арк, «как самую храбрую женщину всех времен (…), великую героиню, святую…» Настольная книжка всех английских детей (Пир-Плоумап) заключает: «Со стыдом вспоминают сегодня англичане своих предков». Единственный момент, который тут фигурирует и о котором не вспоминают французы, – это порка, которую получила Жанна в 1428 г. Услышав голоса, она отправилась к местному сеньору, а «он приказал людям, которые привели Жанну д'Арк, отхлестать ее, как следует, и отправить обратно к отцу». Наблюдения Данино подтверждают и другие источники, например написанная Киплингом и Флетчером история Англии. Здесь говорится о «дочери Бога (…), жизнь которой была безупречна (…) и которая заставила поверить в свое предназначение (…); англичане взяли ее в плен и сожгли как ведьму, но образ ее и сегодня живет в сердцах всех добрых французов (и всех добрых англичан)» (I.21).
Тексты о Французской революции весьма суровы по отношению к Франции. «Это старая история: Франция, которая хочет господствовать над миром… Началось это так. Претензии к королю, конечно, имели основания, и старый режим разом рухнул (…) Но стали проповедовать новое Евангелие во имя выдуманных естественных прав; все правительства – тиранические, религия постыдна; долой других и да здравствует «Мы»! А «Мы» – это жаждавшая крови чернь Парижа и других городов».
Напротив, к образу Наполеона отношение более терпимое. Мы не встречаем здесь «корсиканского людоеда» и видим сочувствие романтической судьбе, восхищение военным гением, признательность человеку, восстановившему порядок и религию (I.21).
Во Франции англофобия впитывается с раннего детства: она ведет свое начало от извечных конфликтов с соседом, которого никто не мог поставить на колени. И кроме того, англичане брали верх над героями национального Пантеона: Жанной д'Арк, Наполеоном, полковником Маршаном и т. д. Англичане изгнали французов из Индии, они всегда появлялись как выигрывающая сторона, чего нельзя сказать о французах. Англичане всегда первенствовали в области вооружений: лучники победили всадников при Креси, флот сухопутную армию в XVIII в. В XVIII-XIX вв. верх взяли английские деньги, не говоря уже о громадном превосходстве Англии в этот период в области техники и промышленности. Завистливое восхищение француза достижениями соседа уже накануне XX в. прекрасно выражено у Жюля Верна. А в конце 70-х годов француз втихомолку смеялся над «упадком», как он считает, своего соперника.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44