Хотя Марция, встревоженная опасностью, которой он без нужды подвергал себя, пыталась удержать его, он все же отправился в Самосату.
Варрон, разумеется, слышал об отношениях между Фронтоном и его дочерью, он был доволен, что Марция нашла себе подходящего друга. Его вдвойне радовало, что это был его друг — Фронтон. Варрон с искренней сердечностью приветствовал Фронтона в Самосате.
— Вас не удивляет, мой Фронтон, — подошел он к интересовавшей их обоих теме, — та быстрота, с которой наш Нерон возвращает себе прежнюю власть? Небеса явно покровительствуют ему. Он на лету завоевывает сердца.
— Это верно, — согласился Фронтон. — И меня очень интересует: как долго это будет длиться? Сколько времени достаточно казаться императором, чтобы быть им?
— Целый век, — убежденно ответил Варрон. — Когда речь идет о власти, скажите, где кончается видимость и начинается сущность? Совершенно безразлично, откуда властитель черпает свет, излучаемый им. Вовсе не всегда хорошо, когда свет этот исходит от него самого. Иногда лучше, если он умеет извне осветить себя с нужной стороны. А это Нерон умеет сейчас не хуже, чем двадцать лет назад.
— Вы хотите сказать, — пояснил Фронтон, — что он понятлив и, следовательно, пригоден?
— Он всегда был понятлив, — двусмысленно ответил Варрон.
Фронтон признал:
— Во всяком случае, те, кто стоят за ним, отличаются смелостью и ловкостью. Они заслуживают удачи, которая пока не изменяет им.
Варрон от души обрадовался похвальному слову из уст знатока. Он подошел к Фронтону, протянул ему руку и сказал не без сердечности:
— Почему же вы не переходите на сторону этого Нерона?
Отправляясь в Самосату, Фронтон надеялся, что ему предложат перейти на сторону Нерона. Его подмывало даже спровоцировать такое предложение, он ожидал его с веселым и слегка боязливым любопытством, твердо решившись отклонить его. Теперь же, когда он услышал слова Варрона, они поразили его, как нечто совершенно неожиданное. Его решения как не бывало, он, всегда такой рассудительный и уверенный в себе человек, заколебался, впал в смятение.
Вот перед ним то, к чему он всю жизнь стремился: материал, на котором можно проверить свои теории на практике. Ему нужны были римские солдаты и противник, ему нужна была война или, по меньшей мере, одно большое сражение. Здесь все это было. Сенатор — умный, смелый, обаятельный, его друг и отец его подруги, — предлагал ему все это. Правда, он предлагал ему не римских солдат, а лишь «вспомогательные войска», как их презрительно называли в армии, части, составленные из варваров, с примесью небольших отрядов римлян. Но поработать и с этим материалом было большим искушением. Полковника Фронтона можно было обвинить в чем угодно, только не в трусости. Но он был римский солдат, и некоторые принципы римского солдата вошли в его плоть и кровь. Он был надменен, как все римские офицеры. Он любил Восток, но варвар оставался для него варваром, и вести варваров против римлян, хотя бы варвары эти совершали полезное для империи дело, а римляне — вредное, было недостойно. Как римский солдат, он усвоил также, что излишней опасности следует избегать. Солдат в походе, если даже не предвидится нападения, разбивает укрепленный лагерь и укрывается за валом. Солдату нужна уверенность в завтрашнем дне, право на пенсию и обеспеченную старость необходимо ему, как воздух.
И вот полковник Фронтон стоит, охваченный колебаниями, борется с самим собой. Перед ним невероятный соблазн — организовать армию, преобразовать ее, заново сформировать, повести в бой, больше ему в жизни такая возможность, конечно, не представится. Но, чтобы получить эту армию, надо пожертвовать обеспеченностью, созданной трудом всей жизни. Вперед влекло его страстное желание наконец-то проверить свои теории, оправдать их перед всем миром, назад отбрасывал стихийный инстинкт, стремление сохранить завоеванные права.
Варрон видел, какая буря поднялась в душе его собеседника. То, что Фронтон так боролся с собой, придавало еще большую ценность его дружбе. Настойчиво уговаривал он его:
— Вы отлично знаете наши шансы и степень нашего риска. Мы располагаем сейчас армией в тридцать пять тысяч человек, из них пять тысяч римлян. Материал этот вам хорошо знаком. Он не из лучших, хотя в него входят контингента из вашего Четырнадцатого и из Пятого, но в общем материал этот не плох. Три тысячи кавалеристов нашего Филиппа — это отборные войска. Возьмите на себя верховное командование этой армией, мой Фронтон. Лучших шансов даже у Веспасиана не было, когда он начал войну с Вителлием. А имя Веспасиана не имело ведь такой притягательной силы, как имя Нерона.
Фронтон уклонился от прямого ответа.
— Чего вы хотите от меня? — возразил он. — Я — «кабинетный» офицер, я далеко не популярен.
— Разумеется, вы слишком умны, — ответил Варрон, — чтобы быть популярным. Но с меня достаточно, если будет популярен мой император. Полководец мне нужен не популярный, а понимающий свое дело. Возьмите на себя командование, мой Фронтон. Мы оба любим наш Восток. Вы — не меньше меня. Пойдемте вместе, полковник Фронтон. Скажите: да.
С лица Варрона на Фронтона смотрели глаза Марции. Если он откажется, Варрону не останется ничего иного, как предложить командование Требону, любимцу армии. Неужели же самому отдать в руки человека, которого он не выносит, столь горячо желанный пост? Искушение терзало его. Еще мгновение — и он протянул бы руку Варрону и сказал бы: да, да, да. Но точно путами связали его глубоко укоренившийся страх перед возможностью лишиться обеспеченности, солдатское обостренное чутье к опасности. Он скрылся за своим валом.
— Благодарю вас, мой Варрон, — ответил он. — Не сочтите это за пустые слова, если я скажу вам, что ваше доверие служит для меня доказательством высокой оценки моей личности и что мне очень тяжело отказаться от вашего предложения. Но, видите ли, я — так уж оно есть — солдат. Мне нужны мои пятьдесят один процент уверенности в завтрашнем дне. Я люблю и уважаю вас, ваша политика и ваше мужество увлекают меня. Но я не принесу вам в жертву моей уверенности. Большего, чем доброжелательный нейтралитет, я обещать вам не могу.
— Очень жаль, мой Фронтон, — сказал Варрон угасшим голосом, — что вы не присоединяетесь к нам.
— Да, жаль, — ответил Фронтон.
Они сидели в одном из прекрасных покоев царского дворца в Самосате. Оба были несколько вялы, утомлены и глядели прямо перед собой.
— Вы нанесете визит царю Филиппу? — спросил спустя несколько минут Варрон, с огромным усилием меняя тему разговора.
— При всем желании я не мог бы этого сделать, — ответил Фронтон. — Я — римский офицер, и к мятежнику могу относиться только как к врагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Варрон, разумеется, слышал об отношениях между Фронтоном и его дочерью, он был доволен, что Марция нашла себе подходящего друга. Его вдвойне радовало, что это был его друг — Фронтон. Варрон с искренней сердечностью приветствовал Фронтона в Самосате.
— Вас не удивляет, мой Фронтон, — подошел он к интересовавшей их обоих теме, — та быстрота, с которой наш Нерон возвращает себе прежнюю власть? Небеса явно покровительствуют ему. Он на лету завоевывает сердца.
— Это верно, — согласился Фронтон. — И меня очень интересует: как долго это будет длиться? Сколько времени достаточно казаться императором, чтобы быть им?
— Целый век, — убежденно ответил Варрон. — Когда речь идет о власти, скажите, где кончается видимость и начинается сущность? Совершенно безразлично, откуда властитель черпает свет, излучаемый им. Вовсе не всегда хорошо, когда свет этот исходит от него самого. Иногда лучше, если он умеет извне осветить себя с нужной стороны. А это Нерон умеет сейчас не хуже, чем двадцать лет назад.
— Вы хотите сказать, — пояснил Фронтон, — что он понятлив и, следовательно, пригоден?
— Он всегда был понятлив, — двусмысленно ответил Варрон.
Фронтон признал:
— Во всяком случае, те, кто стоят за ним, отличаются смелостью и ловкостью. Они заслуживают удачи, которая пока не изменяет им.
Варрон от души обрадовался похвальному слову из уст знатока. Он подошел к Фронтону, протянул ему руку и сказал не без сердечности:
— Почему же вы не переходите на сторону этого Нерона?
Отправляясь в Самосату, Фронтон надеялся, что ему предложат перейти на сторону Нерона. Его подмывало даже спровоцировать такое предложение, он ожидал его с веселым и слегка боязливым любопытством, твердо решившись отклонить его. Теперь же, когда он услышал слова Варрона, они поразили его, как нечто совершенно неожиданное. Его решения как не бывало, он, всегда такой рассудительный и уверенный в себе человек, заколебался, впал в смятение.
Вот перед ним то, к чему он всю жизнь стремился: материал, на котором можно проверить свои теории на практике. Ему нужны были римские солдаты и противник, ему нужна была война или, по меньшей мере, одно большое сражение. Здесь все это было. Сенатор — умный, смелый, обаятельный, его друг и отец его подруги, — предлагал ему все это. Правда, он предлагал ему не римских солдат, а лишь «вспомогательные войска», как их презрительно называли в армии, части, составленные из варваров, с примесью небольших отрядов римлян. Но поработать и с этим материалом было большим искушением. Полковника Фронтона можно было обвинить в чем угодно, только не в трусости. Но он был римский солдат, и некоторые принципы римского солдата вошли в его плоть и кровь. Он был надменен, как все римские офицеры. Он любил Восток, но варвар оставался для него варваром, и вести варваров против римлян, хотя бы варвары эти совершали полезное для империи дело, а римляне — вредное, было недостойно. Как римский солдат, он усвоил также, что излишней опасности следует избегать. Солдат в походе, если даже не предвидится нападения, разбивает укрепленный лагерь и укрывается за валом. Солдату нужна уверенность в завтрашнем дне, право на пенсию и обеспеченную старость необходимо ему, как воздух.
И вот полковник Фронтон стоит, охваченный колебаниями, борется с самим собой. Перед ним невероятный соблазн — организовать армию, преобразовать ее, заново сформировать, повести в бой, больше ему в жизни такая возможность, конечно, не представится. Но, чтобы получить эту армию, надо пожертвовать обеспеченностью, созданной трудом всей жизни. Вперед влекло его страстное желание наконец-то проверить свои теории, оправдать их перед всем миром, назад отбрасывал стихийный инстинкт, стремление сохранить завоеванные права.
Варрон видел, какая буря поднялась в душе его собеседника. То, что Фронтон так боролся с собой, придавало еще большую ценность его дружбе. Настойчиво уговаривал он его:
— Вы отлично знаете наши шансы и степень нашего риска. Мы располагаем сейчас армией в тридцать пять тысяч человек, из них пять тысяч римлян. Материал этот вам хорошо знаком. Он не из лучших, хотя в него входят контингента из вашего Четырнадцатого и из Пятого, но в общем материал этот не плох. Три тысячи кавалеристов нашего Филиппа — это отборные войска. Возьмите на себя верховное командование этой армией, мой Фронтон. Лучших шансов даже у Веспасиана не было, когда он начал войну с Вителлием. А имя Веспасиана не имело ведь такой притягательной силы, как имя Нерона.
Фронтон уклонился от прямого ответа.
— Чего вы хотите от меня? — возразил он. — Я — «кабинетный» офицер, я далеко не популярен.
— Разумеется, вы слишком умны, — ответил Варрон, — чтобы быть популярным. Но с меня достаточно, если будет популярен мой император. Полководец мне нужен не популярный, а понимающий свое дело. Возьмите на себя командование, мой Фронтон. Мы оба любим наш Восток. Вы — не меньше меня. Пойдемте вместе, полковник Фронтон. Скажите: да.
С лица Варрона на Фронтона смотрели глаза Марции. Если он откажется, Варрону не останется ничего иного, как предложить командование Требону, любимцу армии. Неужели же самому отдать в руки человека, которого он не выносит, столь горячо желанный пост? Искушение терзало его. Еще мгновение — и он протянул бы руку Варрону и сказал бы: да, да, да. Но точно путами связали его глубоко укоренившийся страх перед возможностью лишиться обеспеченности, солдатское обостренное чутье к опасности. Он скрылся за своим валом.
— Благодарю вас, мой Варрон, — ответил он. — Не сочтите это за пустые слова, если я скажу вам, что ваше доверие служит для меня доказательством высокой оценки моей личности и что мне очень тяжело отказаться от вашего предложения. Но, видите ли, я — так уж оно есть — солдат. Мне нужны мои пятьдесят один процент уверенности в завтрашнем дне. Я люблю и уважаю вас, ваша политика и ваше мужество увлекают меня. Но я не принесу вам в жертву моей уверенности. Большего, чем доброжелательный нейтралитет, я обещать вам не могу.
— Очень жаль, мой Фронтон, — сказал Варрон угасшим голосом, — что вы не присоединяетесь к нам.
— Да, жаль, — ответил Фронтон.
Они сидели в одном из прекрасных покоев царского дворца в Самосате. Оба были несколько вялы, утомлены и глядели прямо перед собой.
— Вы нанесете визит царю Филиппу? — спросил спустя несколько минут Варрон, с огромным усилием меняя тему разговора.
— При всем желании я не мог бы этого сделать, — ответил Фронтон. — Я — римский офицер, и к мятежнику могу относиться только как к врагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107