После истории с Бэкингемом король болезненно переживал малейшее сомнение в супружеской верности королевы. Некоторое время казалось, что он готов был прогнать кардинала; он даже спросил королеву-мать, кого можно было бы поставить вместо него во главе правительства. Однако этот вопрос застал Марию Медичи врасплох, и она ничего не ответила сыну. Ришелье сумел воспользоваться ее непростительным промахом, чтобы рассеять подозрения Людовика.
«Вскоре после этого, – сообщает Ларошфуко, – король занемог, и настолько опасно, что все сочли его болезнь безнадежной. Королева-мать, видя, что он на краю могилы, задумала опередить кардинала. Она приняла решение арестовать его, как только умрет король, и заточить в Пьер-Ансиз…»
Однако опасения за жизнь Людовика оказались преувеличенными. «После выздоровления короля, – продолжает Ларошфуко, – двор возвратился в Париж, и королева-мать, переоценив свое могущество, снова ополчилась на кардинала в День Одураченных (10 ноября 1630 году. – С.Ц. ). Этот день получил такое название из-за произведенных им внезапных переворотов и притом тогда, когда влияние королевы [-матери] представлялось наиболее незыблемым и когда король, чтобы быть ближе к ней и уделять ей больше заботы, поместился в особняке чрезвычайных послов близ Люксембургского дворца. Однажды, когда король затворился наедине с королевою, она опять стала жаловаться на кардинала и объявила, что не может больше терпеть его у кормила государства. Понемногу оба собеседника начали горячиться, и вдруг вошел кардинал. Королева, увидев его, не могла сдержать своего раздражения: она принялась упрекать его в неблагодарности, в предательствах, которые он совершил по отношению к ней, и запретила ему показываться ей на глаза. Он пал к ее ногам и пытался смягчить ее своей покорностью и слезами. Но все было тщетно, и она осталась непреклонной в своей решимости».
Слух об опале Ришелье немедленно распространился при дворе. Его приемная опустела: придворные наперегонки устремились в Люксембургский дворец. Но вечером, когда стало известно, что король уехал в Версаль и что кардинал последовал за ним, толпа вельмож откочевала назад. «Королеве советовали сопровождать короля, – пишет все тот же автор, – и не оставлять его в таких обстоятельствах наедине с его собственной неуверенностью и лукавыми уловками кардинала, но боязнь томиться в Версале от скуки и жить там без привычных удобств оказалась для нее непреодолимым препятствием, и столь разумный совет был ею отвергнут».
Следствием этого странного сибаритства в тот момент, когда на карту было поставлено столь многое, было то, что Марии Медичи пришлось испытывать скуку и неудобства всю оставшуюся жизнь, скитаясь изгнанницей по городам Англии, Фландрии и Голландии. Последним ее пристанищем стал Кельн, где она и умерла в 1642 году.
День Одураченных привел в Бастилию братьев де Марийак, до конца державших сторону королевы-матери. Маршал Луи де Марийак, известный полководец, окончил свои дни на Гревской площади; его брат Мишель, советник Парижского парламента, член Королевского совета, управляющий финансами и хранитель печати, оставался в тюрьме до самой смерти.
Женщины вообще причиняли кардиналу немало хлопот. Помимо королевы-матери, в числе его врагов были Анна Австрийская и ее фаворитка герцогиня де Шеврез. Его отношения с последней добавляли к политическим неприятностям еще и любовные.
Мемуаристы той эпохи единодушны в том мнении, что Ришелье был неравнодушен к герцогине. «Этот министр, – пишет госпожа де Мотвиль, – никогда не испытывал к ней ненависти, несмотря на свои неприязненные с ней отношения. Ее красота пленила его». Действительно, если Анну Австрийскую называли первой красавицей Европы, то госпожу де Шеврез с полным правом можно назвать второй красавицей. Высокая, стройная, с голубыми глазами и роскошными светло-каштановыми волосами, она поражала мужчин каким-то неуловимым сочетанием живости, нежности, грации и страсти, запечатлевшимися в ее лице, голосе, фигуре – во всем ее очаровательном облике.
Многочисленность ее любовников и еще более значительное число ее поклонников не должны ставить под сомнение искренность ее чувств: полюбив, она стремилась целиком принадлежать своему избраннику, – вплоть до того, что усваивала его политические взгляды. Этим отчасти и объясняется частая смена ее возлюбленных – все они были врагами Ришелье и поэтому рано или поздно покидали герцогиню, чтобы отправиться на плаху, в тюрьму или в изгнание.
После заговора Шале госпожа де Шеврез оказалась вовлечена в заговор Шатонефа. Карл де л'Обепен, маркиз де Шатонеф, губернатор Турени, в 1630 году сменил арестованного Мишеля де Марийака на посту хранителя печати. Это была милость Ришелье, отметившего таким образом преданность Шатонефа, которую он до сих пор неизменно демонстрировал. Новый канцлер отличался чрезвычайной работоспособностью и решительным характером – качествами, чрезвычайно ценимыми кардиналом. Но Шатонефа погубили две вещи, одинаково недопустимые для политика: непомерно раздутое честолюбие и ослепление любовью.
Когда он познакомился с герцогиней де Шеврез, ему было пятьдесят лет. В этом возрасте страсть к тридцатилетним женщинам обычно оказывается для мужчины роковой; случай Шатонефа не стал исключением из общего правила. Полюбив герцогиню, канцлер естественным образом очутился в лагере Анны Австрийской и по ее просьбе вступил в тайную переписку с иностранными дворами.
Ришелье недолго оставался в неведении о двойной измене своего протеже: политической и любовной. Его отношение к Шатонефу окончательно изменилось в конце 1632 года, когда канцлер позволил себе чересчур увлечься танцами на балу во дворце, в то время как кардинал, прикованный к постели одной из своих многочисленных болезней, с минуты на минуту ожидал смерти и диктовал завещание.
В феврале 1632 года Шатонеф был арестован, все его бумаги опечатали. В архиве канцлера Ришелье обнаружил множество писем опального герцога Вандома, командора де Жара, других вельмож, находившихся в оппозиции к кардиналу, а также английской королевы. Но больше всего его взбесили пятьдесят два письма госпожи де Шеврез, полных насмешек в его адрес и объяснений в любви к Шатонефу. Влюбленные использовали нехитрый цифровой шифр, который нетрудно было разгадать. Вот образец этой преступной корреспонденции:
«28 (госпожа де Шеврез) жалуется 38 (Шатонефу) на своего слугу, который так мало уверен в великодушии и дружбе своего господина, что спрашивает, уж не пренебрегает ли им 28 ради 22 (Ришелье)? Напрасно вам пришла в голову такая мысль; душа 28 не способна к таким низким чувствам. Я обращаю внимания на благорасположение 22 не более, чем на его могущество…»
«Жестокость 22 с минуты на минуту увеличивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
«Вскоре после этого, – сообщает Ларошфуко, – король занемог, и настолько опасно, что все сочли его болезнь безнадежной. Королева-мать, видя, что он на краю могилы, задумала опередить кардинала. Она приняла решение арестовать его, как только умрет король, и заточить в Пьер-Ансиз…»
Однако опасения за жизнь Людовика оказались преувеличенными. «После выздоровления короля, – продолжает Ларошфуко, – двор возвратился в Париж, и королева-мать, переоценив свое могущество, снова ополчилась на кардинала в День Одураченных (10 ноября 1630 году. – С.Ц. ). Этот день получил такое название из-за произведенных им внезапных переворотов и притом тогда, когда влияние королевы [-матери] представлялось наиболее незыблемым и когда король, чтобы быть ближе к ней и уделять ей больше заботы, поместился в особняке чрезвычайных послов близ Люксембургского дворца. Однажды, когда король затворился наедине с королевою, она опять стала жаловаться на кардинала и объявила, что не может больше терпеть его у кормила государства. Понемногу оба собеседника начали горячиться, и вдруг вошел кардинал. Королева, увидев его, не могла сдержать своего раздражения: она принялась упрекать его в неблагодарности, в предательствах, которые он совершил по отношению к ней, и запретила ему показываться ей на глаза. Он пал к ее ногам и пытался смягчить ее своей покорностью и слезами. Но все было тщетно, и она осталась непреклонной в своей решимости».
Слух об опале Ришелье немедленно распространился при дворе. Его приемная опустела: придворные наперегонки устремились в Люксембургский дворец. Но вечером, когда стало известно, что король уехал в Версаль и что кардинал последовал за ним, толпа вельмож откочевала назад. «Королеве советовали сопровождать короля, – пишет все тот же автор, – и не оставлять его в таких обстоятельствах наедине с его собственной неуверенностью и лукавыми уловками кардинала, но боязнь томиться в Версале от скуки и жить там без привычных удобств оказалась для нее непреодолимым препятствием, и столь разумный совет был ею отвергнут».
Следствием этого странного сибаритства в тот момент, когда на карту было поставлено столь многое, было то, что Марии Медичи пришлось испытывать скуку и неудобства всю оставшуюся жизнь, скитаясь изгнанницей по городам Англии, Фландрии и Голландии. Последним ее пристанищем стал Кельн, где она и умерла в 1642 году.
День Одураченных привел в Бастилию братьев де Марийак, до конца державших сторону королевы-матери. Маршал Луи де Марийак, известный полководец, окончил свои дни на Гревской площади; его брат Мишель, советник Парижского парламента, член Королевского совета, управляющий финансами и хранитель печати, оставался в тюрьме до самой смерти.
Женщины вообще причиняли кардиналу немало хлопот. Помимо королевы-матери, в числе его врагов были Анна Австрийская и ее фаворитка герцогиня де Шеврез. Его отношения с последней добавляли к политическим неприятностям еще и любовные.
Мемуаристы той эпохи единодушны в том мнении, что Ришелье был неравнодушен к герцогине. «Этот министр, – пишет госпожа де Мотвиль, – никогда не испытывал к ней ненависти, несмотря на свои неприязненные с ней отношения. Ее красота пленила его». Действительно, если Анну Австрийскую называли первой красавицей Европы, то госпожу де Шеврез с полным правом можно назвать второй красавицей. Высокая, стройная, с голубыми глазами и роскошными светло-каштановыми волосами, она поражала мужчин каким-то неуловимым сочетанием живости, нежности, грации и страсти, запечатлевшимися в ее лице, голосе, фигуре – во всем ее очаровательном облике.
Многочисленность ее любовников и еще более значительное число ее поклонников не должны ставить под сомнение искренность ее чувств: полюбив, она стремилась целиком принадлежать своему избраннику, – вплоть до того, что усваивала его политические взгляды. Этим отчасти и объясняется частая смена ее возлюбленных – все они были врагами Ришелье и поэтому рано или поздно покидали герцогиню, чтобы отправиться на плаху, в тюрьму или в изгнание.
После заговора Шале госпожа де Шеврез оказалась вовлечена в заговор Шатонефа. Карл де л'Обепен, маркиз де Шатонеф, губернатор Турени, в 1630 году сменил арестованного Мишеля де Марийака на посту хранителя печати. Это была милость Ришелье, отметившего таким образом преданность Шатонефа, которую он до сих пор неизменно демонстрировал. Новый канцлер отличался чрезвычайной работоспособностью и решительным характером – качествами, чрезвычайно ценимыми кардиналом. Но Шатонефа погубили две вещи, одинаково недопустимые для политика: непомерно раздутое честолюбие и ослепление любовью.
Когда он познакомился с герцогиней де Шеврез, ему было пятьдесят лет. В этом возрасте страсть к тридцатилетним женщинам обычно оказывается для мужчины роковой; случай Шатонефа не стал исключением из общего правила. Полюбив герцогиню, канцлер естественным образом очутился в лагере Анны Австрийской и по ее просьбе вступил в тайную переписку с иностранными дворами.
Ришелье недолго оставался в неведении о двойной измене своего протеже: политической и любовной. Его отношение к Шатонефу окончательно изменилось в конце 1632 года, когда канцлер позволил себе чересчур увлечься танцами на балу во дворце, в то время как кардинал, прикованный к постели одной из своих многочисленных болезней, с минуты на минуту ожидал смерти и диктовал завещание.
В феврале 1632 года Шатонеф был арестован, все его бумаги опечатали. В архиве канцлера Ришелье обнаружил множество писем опального герцога Вандома, командора де Жара, других вельмож, находившихся в оппозиции к кардиналу, а также английской королевы. Но больше всего его взбесили пятьдесят два письма госпожи де Шеврез, полных насмешек в его адрес и объяснений в любви к Шатонефу. Влюбленные использовали нехитрый цифровой шифр, который нетрудно было разгадать. Вот образец этой преступной корреспонденции:
«28 (госпожа де Шеврез) жалуется 38 (Шатонефу) на своего слугу, который так мало уверен в великодушии и дружбе своего господина, что спрашивает, уж не пренебрегает ли им 28 ради 22 (Ришелье)? Напрасно вам пришла в голову такая мысль; душа 28 не способна к таким низким чувствам. Я обращаю внимания на благорасположение 22 не более, чем на его могущество…»
«Жестокость 22 с минуты на минуту увеличивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84