- На глазах девочки показались слезы. - Ну, папка же!
Папа Сенечка попытался отшутиться.
- Но у меня нет задних лапок.
- Есть!
На глазах маленькой Расторгуевой показались слезы. Слезы были огромные и прозрачные, как у мультфильмовского крокодила.
- Сеня, - сказала мама Вера укоризненно. - Ребенок же просит…
- Он не понимает просьб, - сказала Лора, не принимая никаких мер к катящимся слезам.
- Ну хорошо, хорошо… - пробормотал папа Сеня. Он полусогнул ноги и свесил руки, как у медведя, когда тот просит в цирке подаяние. Вид у папы был крайне смущенный.
Девочка улыбнулась сквозь слезы.
- Сеня, стоять! - захлопала она в ладоши. - Так стоять! Выше нос! Еще выше! Молодец! Дай лапу, - Лора пожала отцу руку. - А теперь всем сделаться сусликами!
- Что это значит? - спросил Нуклиев.
- Это значит то, что значит! - передразнила его Лора. - Ну, скорее же! А то разобью графин! - маленькая укротительница схватила стоявший на столе графин с квасом и прижала его к груди.
- Надо сделать так… - торопливо начала мама Вера. - Сначала встать столбиком… - Вера прижала руки к бокам. - Потом свистнуть… - Мама издала шипящий звук. - Ну, свистите же…
Варвара Игнатьевна дотянулась до головки Лоры и погладила ее по волосам.
- Бей, девочка, мы еще купим.
- И разобью! - юная Расторгуева замахнулась, но тут раздался разнобойный свист. Всем стало жалко хрустального графина. Посвистывал даже Полушеф. Нуклиев свистел прямо-таки по-разбойничьи. Старики тоже из уважения к гостям выдыхали воздух, но это нельзя было назвать свистом.
Лишь «баламутка» презрительно скривила губы.
- Не так! - закричала жестокая укротительница. - Все не так! Непохоже на сусликов! Надо встать на колени! Мама, покажи им!
Вера покорно опустилась на колени, с трудом совладев с чересчур узким платьем. Остальные переглядывались в нерешительности.
- На колени! - послышался категорический приказ. Из запрокинутого графина тек квас, но экспансивная укротительница не замечала этого.
- Какой раскрепощенный ребенок, - восхитился Нуклиев и тяжело рухнул на пол, захрустев нетренированными суставами.
~ Просто голова ничем не занята, - заметил как бы про себя пенсионер Федор Иванович. - Если бы она изучала клинопись…
- И ты, ученый дед, становись! - крикнула Лора.
- Встаньте, ради бога, - посоветовал снизу писатель Нуклиев. - Вы же видите, ребенок не в себе. Вы раздражаете его комплексы. Знаете, чем это грозит? Если все время тормозить комплексы ребенка, то он вырастет внешне покорным, но внутри хитрым и коварным.
- Если человек не занят, - Полушеф, кряхтя, опустился на колени. - Если он не занят, то мучается дурью. Допустим, клинопись… Человек, увлекающийся клинописью, живет как бы в двух измерениях. Сегодня и вчера. Ему некогда бить графины.
- Клинопись - страшное закрепощение ума, - подал голос со своего места Нуклиев. - Еще похлеще, чем что-либо другое. Например, вдалбливание английского или музыка. Музыка тоже очень плохо. Она делает ребенка уже в шесть лет человеконенавистником. Музыка будто битье бутылок на свалке - это ужасно. А балет…
- Значит, вы вообще против воспитания? - спросил Федор Иванович.
- Я за раскрепощение комплексов.
- По-вашему, получается - не надо ничего делать?
- Нет. Я этого не говорю. Просто надо идти следом за комплексами, осторожно раскрепощая их. Что-нибудь да получится.
- А если ничего не получится?
- Такого не может быть. Любой человек - неповторимый мир. Не надо коверкать этот мир насильственным наложением условностей. Вера, ваша дочь занимается музыкой?
- Да, - гордо сказала Вера. - И музыкой, и балетом, и английским, и вышивать учится.
- Вот она и мстит вам за это.
- Пусть. Она еще маленькая. Вырастет - благодарить будет.
- Выпить хочется, - несмело сказал Онуфрий Степанович.
- Всем! Всем встать на колени! Считаю до трех! - воскликнула Лора, которой надоело слушать ученый спор. - Раз! Два!
- Кидай, внучка, кидай! - сказала Варвара Игнатьевна. - А то ручонка-то дрожит.
- Три!
Трах! Графин разлетелся вдребезги. Осколки осыпали стоявших на коленах теоретиков. Вспенившийся квас потек в сторону поборника раскрепощения комплексов. Тот проворно вскочил на ноги.
«Баламутка Катька» усмехнулась.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой снова идет спор о воспитании
Вдруг дверь заскрипела, и в комнату вошел Геннадий Онуфриевич, держа за руку бледного мальчика, одетого в кримпленовый темно-серый костюм, остроносые лакированные туфли и кружевную рубашку. Наряд мальчика дополняли синий галстук и белый платочек, торчащий из кармана пиджака.
- Что здесь происходит? - удивился Геннадий Онуфриевич.
- Good afternoon! - вежливо сказал юный джентльмен и склонил аккуратно подстриженную голову.
Все молча таращили глаза на вошедших.
- Мы немного задержались, - Геннадий Онуфриевич осторожно поднял ногу, пропуская поток кваса в сторону Федора Ивановича. - Не рассчитали с электричкой. А вы уже бьете посуду?
Федор Иванович поднялся с пола и стал выжимать хлюпающие коленки.
- Лес рубят - щепки летят, - почему-то ответил он русской народной пословицей.
- Она хочет хека под маринадом, - сказала Вера и тоже встала с колен.
- Какого хека? Ничего не понимаю, - мотнул головой Геннадий Онуфриевич. - Смит, Please take your seats. Ну что, леди и джентльмены, начнем, пожалуй. - Ученый снял очки, протер их платком.
- Сейчас, я подотру только, - засуетилась Варвара Игнатьевна.
Ирочка подошла к бывшему мужу, протянула руку:
- Здравствуй, Гена… Ты прекрасно выглядишь…
Геннадий Онуфриевич подслеповато прищурился на бывшую жену.
- Ах, и ты здесь, - сказал он рассеянно.
- У вас очки, как в бинокле, - сказала Лора. - Вы в них похожи на рака.
- В самом деле? - удивился Геннадий Онуфриевич. - На рака? Мне этого еще никто не говорил…
- Они боятся. А я никого не боюсь.
- Лора!
- И еще у вас пух в волосах. Что, вам некому зачинить подушку? Вы холостяк?
- Какая раскрепощенность! - донесся восхищенный шепот Нуклиева. Маститый ученый подошел к бывшему коллеге, взял его за локоть. - Забудем все. А?
Красин надел очки.
- И вы здесь?
Ирочка между тем несмело приблизилась к сыну.
- Шурик… здравствуй… Ты меня помнишь? Я твоя мама… Боже мой… какой большой стал… Совсем взрослый… Дай я тебя обниму… Иди ко мне, мой дорогой…
- Он не понимает по-русски, - вздохнул Геннадий Онуфриевич.
- Не понимает? - удивилась Ирочка. - Ах да… твой эксперимент… Но разве ты не закончил?
- Давно. Теперь вот учу русскому, но дело идет плохо. У него оказались плохие способности к языкам. Сейчас я его устроил в русскую школу при английском торгпредстве.
- Объясни, что я его мать! Шурик, боже мой! Неужели это ты, моя кровинушка?
Ирочка заплакала. Геннадий Онуфриевич сказал что-то сыну по-английски. Шурик-Смит протянул матери руку с вежливой улыбкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Папа Сенечка попытался отшутиться.
- Но у меня нет задних лапок.
- Есть!
На глазах маленькой Расторгуевой показались слезы. Слезы были огромные и прозрачные, как у мультфильмовского крокодила.
- Сеня, - сказала мама Вера укоризненно. - Ребенок же просит…
- Он не понимает просьб, - сказала Лора, не принимая никаких мер к катящимся слезам.
- Ну хорошо, хорошо… - пробормотал папа Сеня. Он полусогнул ноги и свесил руки, как у медведя, когда тот просит в цирке подаяние. Вид у папы был крайне смущенный.
Девочка улыбнулась сквозь слезы.
- Сеня, стоять! - захлопала она в ладоши. - Так стоять! Выше нос! Еще выше! Молодец! Дай лапу, - Лора пожала отцу руку. - А теперь всем сделаться сусликами!
- Что это значит? - спросил Нуклиев.
- Это значит то, что значит! - передразнила его Лора. - Ну, скорее же! А то разобью графин! - маленькая укротительница схватила стоявший на столе графин с квасом и прижала его к груди.
- Надо сделать так… - торопливо начала мама Вера. - Сначала встать столбиком… - Вера прижала руки к бокам. - Потом свистнуть… - Мама издала шипящий звук. - Ну, свистите же…
Варвара Игнатьевна дотянулась до головки Лоры и погладила ее по волосам.
- Бей, девочка, мы еще купим.
- И разобью! - юная Расторгуева замахнулась, но тут раздался разнобойный свист. Всем стало жалко хрустального графина. Посвистывал даже Полушеф. Нуклиев свистел прямо-таки по-разбойничьи. Старики тоже из уважения к гостям выдыхали воздух, но это нельзя было назвать свистом.
Лишь «баламутка» презрительно скривила губы.
- Не так! - закричала жестокая укротительница. - Все не так! Непохоже на сусликов! Надо встать на колени! Мама, покажи им!
Вера покорно опустилась на колени, с трудом совладев с чересчур узким платьем. Остальные переглядывались в нерешительности.
- На колени! - послышался категорический приказ. Из запрокинутого графина тек квас, но экспансивная укротительница не замечала этого.
- Какой раскрепощенный ребенок, - восхитился Нуклиев и тяжело рухнул на пол, захрустев нетренированными суставами.
~ Просто голова ничем не занята, - заметил как бы про себя пенсионер Федор Иванович. - Если бы она изучала клинопись…
- И ты, ученый дед, становись! - крикнула Лора.
- Встаньте, ради бога, - посоветовал снизу писатель Нуклиев. - Вы же видите, ребенок не в себе. Вы раздражаете его комплексы. Знаете, чем это грозит? Если все время тормозить комплексы ребенка, то он вырастет внешне покорным, но внутри хитрым и коварным.
- Если человек не занят, - Полушеф, кряхтя, опустился на колени. - Если он не занят, то мучается дурью. Допустим, клинопись… Человек, увлекающийся клинописью, живет как бы в двух измерениях. Сегодня и вчера. Ему некогда бить графины.
- Клинопись - страшное закрепощение ума, - подал голос со своего места Нуклиев. - Еще похлеще, чем что-либо другое. Например, вдалбливание английского или музыка. Музыка тоже очень плохо. Она делает ребенка уже в шесть лет человеконенавистником. Музыка будто битье бутылок на свалке - это ужасно. А балет…
- Значит, вы вообще против воспитания? - спросил Федор Иванович.
- Я за раскрепощение комплексов.
- По-вашему, получается - не надо ничего делать?
- Нет. Я этого не говорю. Просто надо идти следом за комплексами, осторожно раскрепощая их. Что-нибудь да получится.
- А если ничего не получится?
- Такого не может быть. Любой человек - неповторимый мир. Не надо коверкать этот мир насильственным наложением условностей. Вера, ваша дочь занимается музыкой?
- Да, - гордо сказала Вера. - И музыкой, и балетом, и английским, и вышивать учится.
- Вот она и мстит вам за это.
- Пусть. Она еще маленькая. Вырастет - благодарить будет.
- Выпить хочется, - несмело сказал Онуфрий Степанович.
- Всем! Всем встать на колени! Считаю до трех! - воскликнула Лора, которой надоело слушать ученый спор. - Раз! Два!
- Кидай, внучка, кидай! - сказала Варвара Игнатьевна. - А то ручонка-то дрожит.
- Три!
Трах! Графин разлетелся вдребезги. Осколки осыпали стоявших на коленах теоретиков. Вспенившийся квас потек в сторону поборника раскрепощения комплексов. Тот проворно вскочил на ноги.
«Баламутка Катька» усмехнулась.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой снова идет спор о воспитании
Вдруг дверь заскрипела, и в комнату вошел Геннадий Онуфриевич, держа за руку бледного мальчика, одетого в кримпленовый темно-серый костюм, остроносые лакированные туфли и кружевную рубашку. Наряд мальчика дополняли синий галстук и белый платочек, торчащий из кармана пиджака.
- Что здесь происходит? - удивился Геннадий Онуфриевич.
- Good afternoon! - вежливо сказал юный джентльмен и склонил аккуратно подстриженную голову.
Все молча таращили глаза на вошедших.
- Мы немного задержались, - Геннадий Онуфриевич осторожно поднял ногу, пропуская поток кваса в сторону Федора Ивановича. - Не рассчитали с электричкой. А вы уже бьете посуду?
Федор Иванович поднялся с пола и стал выжимать хлюпающие коленки.
- Лес рубят - щепки летят, - почему-то ответил он русской народной пословицей.
- Она хочет хека под маринадом, - сказала Вера и тоже встала с колен.
- Какого хека? Ничего не понимаю, - мотнул головой Геннадий Онуфриевич. - Смит, Please take your seats. Ну что, леди и джентльмены, начнем, пожалуй. - Ученый снял очки, протер их платком.
- Сейчас, я подотру только, - засуетилась Варвара Игнатьевна.
Ирочка подошла к бывшему мужу, протянула руку:
- Здравствуй, Гена… Ты прекрасно выглядишь…
Геннадий Онуфриевич подслеповато прищурился на бывшую жену.
- Ах, и ты здесь, - сказал он рассеянно.
- У вас очки, как в бинокле, - сказала Лора. - Вы в них похожи на рака.
- В самом деле? - удивился Геннадий Онуфриевич. - На рака? Мне этого еще никто не говорил…
- Они боятся. А я никого не боюсь.
- Лора!
- И еще у вас пух в волосах. Что, вам некому зачинить подушку? Вы холостяк?
- Какая раскрепощенность! - донесся восхищенный шепот Нуклиева. Маститый ученый подошел к бывшему коллеге, взял его за локоть. - Забудем все. А?
Красин надел очки.
- И вы здесь?
Ирочка между тем несмело приблизилась к сыну.
- Шурик… здравствуй… Ты меня помнишь? Я твоя мама… Боже мой… какой большой стал… Совсем взрослый… Дай я тебя обниму… Иди ко мне, мой дорогой…
- Он не понимает по-русски, - вздохнул Геннадий Онуфриевич.
- Не понимает? - удивилась Ирочка. - Ах да… твой эксперимент… Но разве ты не закончил?
- Давно. Теперь вот учу русскому, но дело идет плохо. У него оказались плохие способности к языкам. Сейчас я его устроил в русскую школу при английском торгпредстве.
- Объясни, что я его мать! Шурик, боже мой! Неужели это ты, моя кровинушка?
Ирочка заплакала. Геннадий Онуфриевич сказал что-то сыну по-английски. Шурик-Смит протянул матери руку с вежливой улыбкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40