Какой же ты воспитательный пример личному составу подаешь, позволю тебя спросить? Для тебя сейчас что? Война или хреновина одна?
Ветлугин сердито передвинул на столе цветные карандаши, швырнул желтый на пол, потом близко подошел к старшему лейтенанту. Он не заметил, какой смертельной бледностью покрывается лицо командира звена.
Только сейчас опомнился Демин и суровым, негодующим взглядом осадил подполковника.
– Я никаких шашней не заводил, – ответил он зло и весь залился краской от ярости. – Это наглая ложь. Да, да, ложь.
– Ложь! – вскричал командир полка. – Десятки людей видели вас своими глазами, а ты говоришь: ложь!
– Да, ложь! – гневно оборвал Демин Ветлугина. – Ложь, которой нет ни конца ни краю. И никаких шашней у меня с Магомедовой нет. Она для меня не полевая походная жена, как для некоторых иные наши официанточки…
Командир полка остановился посередине комнаты, словно пораженный током. Бледнели тонкие стиснутые губы. Над лысой макушкой торчком встали белесые вихры.
– Что, что? – спросил он скорее с любопытством, нежели с гневом, рассматривая подчиненного. – Уж не на меня ли вы намекаете?
– На вас, – вызывающе подтвердил Демин. – Весь полк говорит об этом, тем более что у вас в тылу жена и двое детей!
– Жена! – Ветлугин внезапно стих и, сделав несколько шагов, остановился у окна спиной к старшему лейтенанту. В окно виднелся длинный ряд желто-серых деревянных построек, а за ними – край летного поля, самолеты под брезентовыми чехлами, занесенные снегом рулежные дорожки. Щелкала через комнату пишущая машинка, ветер неумолчно завывал в трубе. Прислонившись разгоряченным лицом к холодному стеклу, Ветлугин долго молчал. Он словно бы желал себя остудить. – Жена и двое детей! – сказал он с усилием. – А что мне было делать, Демин, если эта жена изменила. Мелко, предательски, гаденько. – Он внезапно резко обернулся, и Демин увидел перекошенное болью лицо, тоскливые глаза. Николаю стало не по себе от своей невольной жестокости.
– Я ведь не знал, вы простите, – промолвил он тихо, но Ветлугин сделал порывистое движение рукой рубя перед собой воздух.
– Нет, ты подожди. Так ты от меня не уйдешь. Послушай, раз уж затронул. Думаешь, мне не осточертел этот шепоток, который постоянно слышу за своей спиной? Думаешь, он душу не надрывает? Ты вот мне прямо сказал, в лицо. За откровенность, как говорится благодарю. Но и ты теперь должен меня понять Женщине от природы дана большая власть над тем, кто ее любит.
Она может или возвысить, или унизить близкого ей человека. Меня она не возвысила, понимаешь, Демин?
Я в нее очень верил. Если бы кто-нибудь прислал анонимку или шепнул, что она, мол, такая, – ни за что бы не принял за правду. Силы бы в себе нашел, чтобы намертво подавить сомнение. Но ведь я же своими глазами видел. Вот что страшно и непоправимо. В сорок втором с нашего аэродрома «Дуглас» уходил в тыл. Два авиамотора на завод отвезти надо было. Командир полка разрешил – слетай на пару суток, Ветлугин, раз твоя семья в этот город эвакуировалась.
Ветлугин вздохнул и смолк. Ему вспомнился сорок второй – завьюженный фронтовой аэродром, «Дуглас», подготовленный для рейса в тыл, в далекий волжский город.
Получив разрешение, Ветлугин уложил в вещмешок харчи, попросил в продотделе за неделю вперед свою летную норму – и в самолет. Глубокой ночью «дуглас» приземлился на заводском аэродроме. Пока Ветлугин на попутных машинах добирался в центр города, и вовсе за полночь перевалило. Разыскав дом и подъезд, он поднялся по узкой грязной лестнице и долго стучал в дверь озябшим кулаком. Никто не открывал. Потеряв терпение, Ветлугин стал колотить изо всех сил. Наконец в коридоре послышались шаги и раздраженный голос жены: «Кого?» – «Открывай, – волнуясь, закричал Ветлугин. – Это же я, неужели не узнаешь?» Никаких радостных восклицаний, лишь тревожный шепот.
– Подожди, Сергей, у меня тут квартирант.
И Ветлугин все понял. Какой же мог быть квартирант, если у нее отдельная однокомнатная квартира.
– Открой! – закричал он. – Иначе дверь вышибу!
Ветлугин ворвался в полутемный коридор, увидел из нею сквозь раскрытую дверь комнату и в ней кровать с двумя еще теплыми подушками, одеяло, в панике сбитое на пол. Мужчина средних лет с забинтованной головой никак не мог просунуть в гимнастерку с танкистскими эмблемами дрожащие руки. По всему видно, только из госпиталя, потому что у кресла стоял его прислоненный костылик. Жена повисла у Ветлугина на руке с горьким плачем. Он ее оттолкнул, выхватил из кармана пистолет ТТ и снял с предохранителя. Все плыло в красных точках перед глазами. И вдруг он увидел лицо раненого танкиста. Тот смотрел на него остановившимися глазами, а губы были большие, белые, трясущиеся.
– Стреляй, браток, видно, твоя правда!
Вероятно, если бы не сказал танкист в ту минуту этих слов, всю обойму вогнал бы в него Ветлугин. Спасибо, эти слова как-то остудили. Ветлугин расцеловал крепко спавших на кухне ребятишек и вещмешок оставил с продуктами. А жену даже пальцем не тронул. Три квартала бежала она распатланная за ним по пустынным ночным улицам, пока он не остановился и побить ее не пригрозил.
Подавленный воспоминаниями, Ветлугин потянулся за папироской. Вздрагивающие пальцы не сразу высекли огонь из трофейной зажигалки. Комната наполнилась сладковатым табачным дымом. Ветлугин знал толк в курении и всегда держал дорогой табак.
– Никогда не забуду, – сказал он, – как я брел по ночному городу, не разбирая дороги. В летном общежитии подошел к зеркалу и вдруг вижу, лицо у меня черное.
Понимаешь, Демин, это у меня-то. Пусть паршивенького, но блондина, – и совершенно черное лицо. Да, нелегко мне та ночь досталась. После она посылала письмо за письмом, каялась, заискивала, упрекала. А когда поняла что не вернусь, стала жаловаться. Куда только не писала. И в политотдел, и командующему. Вызвал тот меня на ковер, а когда выслушал, головой утвердительно закивал: «Верно, Ветлугин. Я бы сам на твоем мосте так поступил. Не все прощается в жизни».
Командир замолчал и с минуту старательно раскуривал папиросу. Демин неловко пошевелился, тихо сказал:
– А может… Константин Николаевич? Человек должен быть добрым. Способность прощать – это свойство сильного человека.
– Спиноза, – насмешливо покосился на него Ветлугин. – Гордость – это тоже свойство сильного человека. – Он снова помолчал, пожал плечами. – Не знаю, как можно простить такое предательство. Если бы те, кто сейчас шепчет мне вслед гадости, знали правду, они бы наверняка судили иначе. Мусенька что? – улыбнулся он неожиданно, как-то сразу помолодев. – Такого преданного друга мне не сыскать. Мы с ней огни и медные воды прошли Она меня под Лозовой из-под бомбежки раненного вытащила и никогда этим но хвастает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Ветлугин сердито передвинул на столе цветные карандаши, швырнул желтый на пол, потом близко подошел к старшему лейтенанту. Он не заметил, какой смертельной бледностью покрывается лицо командира звена.
Только сейчас опомнился Демин и суровым, негодующим взглядом осадил подполковника.
– Я никаких шашней не заводил, – ответил он зло и весь залился краской от ярости. – Это наглая ложь. Да, да, ложь.
– Ложь! – вскричал командир полка. – Десятки людей видели вас своими глазами, а ты говоришь: ложь!
– Да, ложь! – гневно оборвал Демин Ветлугина. – Ложь, которой нет ни конца ни краю. И никаких шашней у меня с Магомедовой нет. Она для меня не полевая походная жена, как для некоторых иные наши официанточки…
Командир полка остановился посередине комнаты, словно пораженный током. Бледнели тонкие стиснутые губы. Над лысой макушкой торчком встали белесые вихры.
– Что, что? – спросил он скорее с любопытством, нежели с гневом, рассматривая подчиненного. – Уж не на меня ли вы намекаете?
– На вас, – вызывающе подтвердил Демин. – Весь полк говорит об этом, тем более что у вас в тылу жена и двое детей!
– Жена! – Ветлугин внезапно стих и, сделав несколько шагов, остановился у окна спиной к старшему лейтенанту. В окно виднелся длинный ряд желто-серых деревянных построек, а за ними – край летного поля, самолеты под брезентовыми чехлами, занесенные снегом рулежные дорожки. Щелкала через комнату пишущая машинка, ветер неумолчно завывал в трубе. Прислонившись разгоряченным лицом к холодному стеклу, Ветлугин долго молчал. Он словно бы желал себя остудить. – Жена и двое детей! – сказал он с усилием. – А что мне было делать, Демин, если эта жена изменила. Мелко, предательски, гаденько. – Он внезапно резко обернулся, и Демин увидел перекошенное болью лицо, тоскливые глаза. Николаю стало не по себе от своей невольной жестокости.
– Я ведь не знал, вы простите, – промолвил он тихо, но Ветлугин сделал порывистое движение рукой рубя перед собой воздух.
– Нет, ты подожди. Так ты от меня не уйдешь. Послушай, раз уж затронул. Думаешь, мне не осточертел этот шепоток, который постоянно слышу за своей спиной? Думаешь, он душу не надрывает? Ты вот мне прямо сказал, в лицо. За откровенность, как говорится благодарю. Но и ты теперь должен меня понять Женщине от природы дана большая власть над тем, кто ее любит.
Она может или возвысить, или унизить близкого ей человека. Меня она не возвысила, понимаешь, Демин?
Я в нее очень верил. Если бы кто-нибудь прислал анонимку или шепнул, что она, мол, такая, – ни за что бы не принял за правду. Силы бы в себе нашел, чтобы намертво подавить сомнение. Но ведь я же своими глазами видел. Вот что страшно и непоправимо. В сорок втором с нашего аэродрома «Дуглас» уходил в тыл. Два авиамотора на завод отвезти надо было. Командир полка разрешил – слетай на пару суток, Ветлугин, раз твоя семья в этот город эвакуировалась.
Ветлугин вздохнул и смолк. Ему вспомнился сорок второй – завьюженный фронтовой аэродром, «Дуглас», подготовленный для рейса в тыл, в далекий волжский город.
Получив разрешение, Ветлугин уложил в вещмешок харчи, попросил в продотделе за неделю вперед свою летную норму – и в самолет. Глубокой ночью «дуглас» приземлился на заводском аэродроме. Пока Ветлугин на попутных машинах добирался в центр города, и вовсе за полночь перевалило. Разыскав дом и подъезд, он поднялся по узкой грязной лестнице и долго стучал в дверь озябшим кулаком. Никто не открывал. Потеряв терпение, Ветлугин стал колотить изо всех сил. Наконец в коридоре послышались шаги и раздраженный голос жены: «Кого?» – «Открывай, – волнуясь, закричал Ветлугин. – Это же я, неужели не узнаешь?» Никаких радостных восклицаний, лишь тревожный шепот.
– Подожди, Сергей, у меня тут квартирант.
И Ветлугин все понял. Какой же мог быть квартирант, если у нее отдельная однокомнатная квартира.
– Открой! – закричал он. – Иначе дверь вышибу!
Ветлугин ворвался в полутемный коридор, увидел из нею сквозь раскрытую дверь комнату и в ней кровать с двумя еще теплыми подушками, одеяло, в панике сбитое на пол. Мужчина средних лет с забинтованной головой никак не мог просунуть в гимнастерку с танкистскими эмблемами дрожащие руки. По всему видно, только из госпиталя, потому что у кресла стоял его прислоненный костылик. Жена повисла у Ветлугина на руке с горьким плачем. Он ее оттолкнул, выхватил из кармана пистолет ТТ и снял с предохранителя. Все плыло в красных точках перед глазами. И вдруг он увидел лицо раненого танкиста. Тот смотрел на него остановившимися глазами, а губы были большие, белые, трясущиеся.
– Стреляй, браток, видно, твоя правда!
Вероятно, если бы не сказал танкист в ту минуту этих слов, всю обойму вогнал бы в него Ветлугин. Спасибо, эти слова как-то остудили. Ветлугин расцеловал крепко спавших на кухне ребятишек и вещмешок оставил с продуктами. А жену даже пальцем не тронул. Три квартала бежала она распатланная за ним по пустынным ночным улицам, пока он не остановился и побить ее не пригрозил.
Подавленный воспоминаниями, Ветлугин потянулся за папироской. Вздрагивающие пальцы не сразу высекли огонь из трофейной зажигалки. Комната наполнилась сладковатым табачным дымом. Ветлугин знал толк в курении и всегда держал дорогой табак.
– Никогда не забуду, – сказал он, – как я брел по ночному городу, не разбирая дороги. В летном общежитии подошел к зеркалу и вдруг вижу, лицо у меня черное.
Понимаешь, Демин, это у меня-то. Пусть паршивенького, но блондина, – и совершенно черное лицо. Да, нелегко мне та ночь досталась. После она посылала письмо за письмом, каялась, заискивала, упрекала. А когда поняла что не вернусь, стала жаловаться. Куда только не писала. И в политотдел, и командующему. Вызвал тот меня на ковер, а когда выслушал, головой утвердительно закивал: «Верно, Ветлугин. Я бы сам на твоем мосте так поступил. Не все прощается в жизни».
Командир замолчал и с минуту старательно раскуривал папиросу. Демин неловко пошевелился, тихо сказал:
– А может… Константин Николаевич? Человек должен быть добрым. Способность прощать – это свойство сильного человека.
– Спиноза, – насмешливо покосился на него Ветлугин. – Гордость – это тоже свойство сильного человека. – Он снова помолчал, пожал плечами. – Не знаю, как можно простить такое предательство. Если бы те, кто сейчас шепчет мне вслед гадости, знали правду, они бы наверняка судили иначе. Мусенька что? – улыбнулся он неожиданно, как-то сразу помолодев. – Такого преданного друга мне не сыскать. Мы с ней огни и медные воды прошли Она меня под Лозовой из-под бомбежки раненного вытащила и никогда этим но хвастает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93