(А там почему-то чаще всего появлялись эти пластинки.)
– Нет, на Большом Арбате, в «Мелодии».
Я бегу в этот магазин, и мне навстречу всё чаще попадаются люди с этой пластинкой в руках, я уже в полной уверенности, что опоздал, уже расхватали, вбегаю в магазин и вижу, что успел и даже особой очереди нет, так как пластинка продается одновременно в трех отделах: литературном, эстрадном и народной музыки: все три отдела имеют основания ее продавать!
На обоих этажах работают кассы, очередь идет быстро и у касс, и у прилавков – как к газетному киоску: берут и тут же отходят, берут и отходят, никто других пластинок и не спрашивает и не покупает.
Я уж не помню, сколько тогда купил – десять или пятнадцать (а давали столько, сколько спросишь, и редко кто брал меньше трех или пяти). Вышел на улицу. На крыльце, широком бетонном, мрачно толпились перекупщики с раздувшимися портфелями. Они вмиг потеряли крупный заработок (еще вчера-позавчера пластинка Окуджавы шла здесь по червонцу), а из дверей всё выходили люди с пластинками, и так как оберточная бумага уже давно кончилась, они несли пластинки незавернутыми, и на всех были эти крупные портреты Окуджавы. Люди расходились вправо и влево по Большому Арбату, и это выглядело почти как какая-то демонстрация, когда каждый пятый или десятый несет портрет одного и того же человека. Я думал, что если бы когда-нибудь мне сказали, что доживу до такого вечера, ни за что бы не поверил. Такое могло только присниться. Я закурил и медленно пошел в сторону Садового кольца. Справа и слева меня обгоняли люди с этими портретами, и у них спрашивали: «Где купили?»
Итак, пластинка вышла и разошлась, в какой-то мере восполнив тот пробел, который образовался в последние годы, когда Окуджава стал выступать всё реже (а были годы, когда он не выступал совсем).
Потом, в восьмидесятых – девяностых годах, будет еще много пластинок, вечеров, дисков, студийных и домашних записей, концертов, поездок, бесед, интервью, телепередач…
Завидую я будущим звукоархивистам: они услышат еще множество вариантов исполнения той или иной песни, услышат многие воспоминания современников Булата, счастливых и гордых уже тем, что они были его современниками. И когда все эти записи будут собраны в одном месте, например в переделкинском музее Окуджавы, или в Клубе друзей Булата, или в том Культурном центре, что сейчас строится на Арбате, или в Интернете, или… Кто знает, как будет подобная техника называться лет через сто?..
Думаю, общее звучание этой коллекции будет исчисляться сотнями часов. И надеюсь, что хотя бы для некоторых наших отдаленных потомков эти записи всё еще будут интересны. А если нет – то мне их очень жаль, этих потомков.
Юлий Ким
ВЕСНА 94
Мой дорогой Булат! Не правда ли, прекрасно:
Клубятся облака, и гром ворчит вдали.
А в льющемся ручье безудержно и страстно
Бормочут голоса очнувшейся земли.
И медлит мудрый взор оглядывать порядок,
По коему весна опять творит свое.
А этот вкусный дым от греющихся грядок
Мне возвращает всё счастливое мое.
Не правда ли, Булат? Всё то же ожиданье,
Всё то же нетерпение в груди…
Мы говорим: «Прощай!» – а мыслим: «До свиданья».
Нам говорят: «Прощай!» – мы слышим: «Подожди!..»
Татьяна и Сергей Никитины
«К ЧЕМУ НАМ БЫТЬ НА „ТЫ“, К ЧЕМУ…»
Татьяна: Песни Булата Окуджавы появились у нас в Душанбе в конце 50-х, я тогда еще в школе училась. Была весна, много было разговоров о Сталине, о Хрущеве, о XX съезде КПСС. В Душанбе приезжали бывшие узники лагерей, друзья родителей. И вот в такой атмосфере взрослых разговоров, надежд, радости и волнений кто-то принес магнитофонную катушку. Из-за нее в доме появился огромный неуклюжий магнитофон «Днепр», который вечно ломался.
Я помню отчетливо тот день, когда услышала этот совершенно незнакомый, какой-то хрупкий, высокий, немножко дрожащий льющийся голос… Что это такое? Откуда эти слова, эта гитара? Почему всё по-другому? Во мне сопротивлялось всё мое «пионерское» воспитание, но я уже не могла оторваться от этого несчастного, ненавистного «Днепра». Булат Окуджава захватил мою душу и уже не отпускал никогда – никогда…
Сергей: Я тогда тоже был школьником, но в Москве. Не помню, как это было, когда впервые услышал Булата с магнитофона, но помню самое главное чувство – это мое! Появилось жгучее желание взять в руки гитару и петь эти песни самому, для себя, для своих ближайших друзей. И еще помню: мы с двумя одноклассниками ходили с гитарой в Парк культуры имени Горького, пристраивались возле скамейки, запевали «Из окон корочкой…», потом «Во дворе, где каждый вечер…», «Когда мне невмочь…». Постепенно собирался народ. И было такое чувство, что происходит что-то очень важное и нужное. Но потом приходил милиционер и всех разгонял: не положено! А мы переходили к другой скамейке, и люди потихоньку подтягивались, и всё начиналось сначала…
Татьяна: До сих пор для меня загадка, как смог он поместить в скромный жанр песни такой огромный и важный мир! Строки его стихов, как летучие формулы, определили нашу жизнь. Что было главное в нем? Абсолютная свобода? Чувство меры? Поэтический талант? Свежесть и неожиданность мелодий? Или просто то, что зовется волшебством?
Сергей: Бывало так, что забудешь какие-то слова в песне Булата Окуджавы и пытаешься вспомнить. Невольно начинаешь «сочинять». И тут обнаруживаешь, что все неправильные варианты как бы сами собой отторгаются по причине, что ли, генетической несовместимости и ты приходишь к тому единственному Слову, которое и было у автора. Да и по жизни нечто схожее происходило. Булат уберегал от суеты. Стыдно становилось.
Татьяна и Сергей: Мы познакомились с Булатом в 68-м. Намечался его вечер в ЦДЛ. Очень хотелось туда попасть… И вот удача – наш друг по физфаку МГУ Гена Иванов познакомился (на автобусной остановке!) с молодой француженкой по имени Вивьен. А у нее была пластинка Окуджавы, только что вышедшая в Париже. Как потом выяснилось, у самого Булата был только один экземпляр и его жалко было лишний раз проигрывать. Так вот, все мы прицепились к этой пластинке и таким образом попали на вечер Окуджавы в ЦДЛ. Какое это было счастье! Когда мы здоровались с Б. Ш., он вдруг спрашивает: «А это вы поете про пони?» (песня на стихи Юнны Мориц). И тихонечко так и абсолютно верно напевает: «Пони девочек катает…» Это было так неожиданно – сам Булат знает что-то из нашего…
Про концерт рассказывать очень трудно – кому довелось слушать Б. Ш., тот знает, что имеется в виду. Во-первых, каждый раз как впервые. Во-вторых, всё, что происходит, обращено прямо к тебе. А как передать ощущение лада, гармонии с одновременным пониманием трагичности этой жизни? И всё это – интонация Булата Окуджавы… После концерта все были в таком приподнятом, праздничном состоянии, что казалось немыслимым не продолжить общение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Нет, на Большом Арбате, в «Мелодии».
Я бегу в этот магазин, и мне навстречу всё чаще попадаются люди с этой пластинкой в руках, я уже в полной уверенности, что опоздал, уже расхватали, вбегаю в магазин и вижу, что успел и даже особой очереди нет, так как пластинка продается одновременно в трех отделах: литературном, эстрадном и народной музыки: все три отдела имеют основания ее продавать!
На обоих этажах работают кассы, очередь идет быстро и у касс, и у прилавков – как к газетному киоску: берут и тут же отходят, берут и отходят, никто других пластинок и не спрашивает и не покупает.
Я уж не помню, сколько тогда купил – десять или пятнадцать (а давали столько, сколько спросишь, и редко кто брал меньше трех или пяти). Вышел на улицу. На крыльце, широком бетонном, мрачно толпились перекупщики с раздувшимися портфелями. Они вмиг потеряли крупный заработок (еще вчера-позавчера пластинка Окуджавы шла здесь по червонцу), а из дверей всё выходили люди с пластинками, и так как оберточная бумага уже давно кончилась, они несли пластинки незавернутыми, и на всех были эти крупные портреты Окуджавы. Люди расходились вправо и влево по Большому Арбату, и это выглядело почти как какая-то демонстрация, когда каждый пятый или десятый несет портрет одного и того же человека. Я думал, что если бы когда-нибудь мне сказали, что доживу до такого вечера, ни за что бы не поверил. Такое могло только присниться. Я закурил и медленно пошел в сторону Садового кольца. Справа и слева меня обгоняли люди с этими портретами, и у них спрашивали: «Где купили?»
Итак, пластинка вышла и разошлась, в какой-то мере восполнив тот пробел, который образовался в последние годы, когда Окуджава стал выступать всё реже (а были годы, когда он не выступал совсем).
Потом, в восьмидесятых – девяностых годах, будет еще много пластинок, вечеров, дисков, студийных и домашних записей, концертов, поездок, бесед, интервью, телепередач…
Завидую я будущим звукоархивистам: они услышат еще множество вариантов исполнения той или иной песни, услышат многие воспоминания современников Булата, счастливых и гордых уже тем, что они были его современниками. И когда все эти записи будут собраны в одном месте, например в переделкинском музее Окуджавы, или в Клубе друзей Булата, или в том Культурном центре, что сейчас строится на Арбате, или в Интернете, или… Кто знает, как будет подобная техника называться лет через сто?..
Думаю, общее звучание этой коллекции будет исчисляться сотнями часов. И надеюсь, что хотя бы для некоторых наших отдаленных потомков эти записи всё еще будут интересны. А если нет – то мне их очень жаль, этих потомков.
Юлий Ким
ВЕСНА 94
Мой дорогой Булат! Не правда ли, прекрасно:
Клубятся облака, и гром ворчит вдали.
А в льющемся ручье безудержно и страстно
Бормочут голоса очнувшейся земли.
И медлит мудрый взор оглядывать порядок,
По коему весна опять творит свое.
А этот вкусный дым от греющихся грядок
Мне возвращает всё счастливое мое.
Не правда ли, Булат? Всё то же ожиданье,
Всё то же нетерпение в груди…
Мы говорим: «Прощай!» – а мыслим: «До свиданья».
Нам говорят: «Прощай!» – мы слышим: «Подожди!..»
Татьяна и Сергей Никитины
«К ЧЕМУ НАМ БЫТЬ НА „ТЫ“, К ЧЕМУ…»
Татьяна: Песни Булата Окуджавы появились у нас в Душанбе в конце 50-х, я тогда еще в школе училась. Была весна, много было разговоров о Сталине, о Хрущеве, о XX съезде КПСС. В Душанбе приезжали бывшие узники лагерей, друзья родителей. И вот в такой атмосфере взрослых разговоров, надежд, радости и волнений кто-то принес магнитофонную катушку. Из-за нее в доме появился огромный неуклюжий магнитофон «Днепр», который вечно ломался.
Я помню отчетливо тот день, когда услышала этот совершенно незнакомый, какой-то хрупкий, высокий, немножко дрожащий льющийся голос… Что это такое? Откуда эти слова, эта гитара? Почему всё по-другому? Во мне сопротивлялось всё мое «пионерское» воспитание, но я уже не могла оторваться от этого несчастного, ненавистного «Днепра». Булат Окуджава захватил мою душу и уже не отпускал никогда – никогда…
Сергей: Я тогда тоже был школьником, но в Москве. Не помню, как это было, когда впервые услышал Булата с магнитофона, но помню самое главное чувство – это мое! Появилось жгучее желание взять в руки гитару и петь эти песни самому, для себя, для своих ближайших друзей. И еще помню: мы с двумя одноклассниками ходили с гитарой в Парк культуры имени Горького, пристраивались возле скамейки, запевали «Из окон корочкой…», потом «Во дворе, где каждый вечер…», «Когда мне невмочь…». Постепенно собирался народ. И было такое чувство, что происходит что-то очень важное и нужное. Но потом приходил милиционер и всех разгонял: не положено! А мы переходили к другой скамейке, и люди потихоньку подтягивались, и всё начиналось сначала…
Татьяна: До сих пор для меня загадка, как смог он поместить в скромный жанр песни такой огромный и важный мир! Строки его стихов, как летучие формулы, определили нашу жизнь. Что было главное в нем? Абсолютная свобода? Чувство меры? Поэтический талант? Свежесть и неожиданность мелодий? Или просто то, что зовется волшебством?
Сергей: Бывало так, что забудешь какие-то слова в песне Булата Окуджавы и пытаешься вспомнить. Невольно начинаешь «сочинять». И тут обнаруживаешь, что все неправильные варианты как бы сами собой отторгаются по причине, что ли, генетической несовместимости и ты приходишь к тому единственному Слову, которое и было у автора. Да и по жизни нечто схожее происходило. Булат уберегал от суеты. Стыдно становилось.
Татьяна и Сергей: Мы познакомились с Булатом в 68-м. Намечался его вечер в ЦДЛ. Очень хотелось туда попасть… И вот удача – наш друг по физфаку МГУ Гена Иванов познакомился (на автобусной остановке!) с молодой француженкой по имени Вивьен. А у нее была пластинка Окуджавы, только что вышедшая в Париже. Как потом выяснилось, у самого Булата был только один экземпляр и его жалко было лишний раз проигрывать. Так вот, все мы прицепились к этой пластинке и таким образом попали на вечер Окуджавы в ЦДЛ. Какое это было счастье! Когда мы здоровались с Б. Ш., он вдруг спрашивает: «А это вы поете про пони?» (песня на стихи Юнны Мориц). И тихонечко так и абсолютно верно напевает: «Пони девочек катает…» Это было так неожиданно – сам Булат знает что-то из нашего…
Про концерт рассказывать очень трудно – кому довелось слушать Б. Ш., тот знает, что имеется в виду. Во-первых, каждый раз как впервые. Во-вторых, всё, что происходит, обращено прямо к тебе. А как передать ощущение лада, гармонии с одновременным пониманием трагичности этой жизни? И всё это – интонация Булата Окуджавы… После концерта все были в таком приподнятом, праздничном состоянии, что казалось немыслимым не продолжить общение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83