Пропадет очень многое – не только ее волшебный, страдающий голосок, не только ее трогательная, тянущаяся к микрофону фигурка – она и писать будет по-другому.
Ее чтение – то же самое, что пение Булата. Только без гитары.
Марк Бернес последние годы жизни фактически не снимался в кино. Одно время, после грубых газетных нападок, его перестали приглашать, а потом он уже сам не захотел играть что попало. Выступал в концертах, записывал диски, с огромным успехом гастролировал. Но обида оставалась.
Как-то я сказал об этом Булату, и тот в сценарий фильма «Женя, Женечка и „катюша“» вставил роль специально для него. В титрах она так и значится: «Полковник, похожий на Бернеса».
Марк отнесся к этой работе очень серьезно, покрасил волосы в желтый цвет (его даже не узнавали), но по ходу съемок роль не раз урезалась, и удовлетворения артист не получил. Однако благодаря Булату снова вдохнул воздух съемочной площадки.
Это была последняя роль Бернеса.
Булат любил своих близких, своих друзей, любил общение, беседы, застолья. Но он долгие годы стоял под грузом своей известности и не мог ничего с этим поделать, ибо уровень и одновременно обширность его поклонников были выше и необъятней, чем у кого бы то ни было.
Отсюда его всё возраставшая тяга к одиночеству.
В 1979 году я лежал с инфарктом в ЦКБ на Открытом шоссе. Устроил Юрий Бондарев, а то бы по «скорой» бросили где-нибудь в коридоре. Здесь же сплошной «контингент» – средней руки начальники республиканского масштаба. Большинство даже не больные, а так, пообследоваться. Когда меня перевели из реанимации, где я находился две недели, в палату, разрешены были посещения. Трудно передать степень ликования персонала при каждом появлении Яна Френкеля, потрясение от прихода Расула Гамзатова и радость болельщиков, близко увидевших Андрея Старостина.
А вот на Колмановского никто не обратил внимания. Странно, что почти не заметили и Булата. Размышляя на сей счет, я понял, что поскольку он очень фототелекиногеничен, то в натуре это качество может давать обратный, смазанный результат.
Булат подарил мне тогда необычно толстую шариковую авторучку, окрашенную в цвета американского флага. Она служила мне на удивление продолжительно.
Задолго до этого был смешной случай. В Ялте обедали у нашего общего приятеля, капитана теплохода «Грузия» Анатолия Гарагули. Потом он захотел сфотографироваться с нами внизу, у борта. Позвали старика-фотографа, тот щелкнул несколько раз и стал пофамильно переписывать снявшихся, – для себя. Толя ему диктовал и при своей дотошности заглядывал в его бумажку: Рыбаков, Ахмадулина, Ваншенкин, Инна Гофф, Окуджава…
Вдруг капитан зашипел: «Что вы написали?..»
Старик ответил: «Кужалый…»
Толя, страшным шепотом: «Вы смеетесь? Это – Окуджава!..
Тот подтвердил с достоинством: «Я и пишу – Кужалый…»
Впрочем, это так, пустяки. Популярность Булата была поразительна. Его слава всё нарастала. На его 70-летие в театр на Трубной мы с дочерью шли по Неглинной. Приблизились и испугались: как же мы попадем? Вся площадь была густо заполнена толпой. Как при похоронах Сталина. Я был тогда здесь и описал потом в «Больших пожарах».
Но сейчас я говорил: «Извините, пожалуйста», – и люди с готовностью давали дорогу, понимая, что у нас билеты.
На балконе стоял телевизор с большим экраном, вскоре прямо из зала стали передавать весь вечер, и народ не расходился несколько часов.
А потом к ним вышел Булат… Как Штраус в «Большом вальсе».
ПЕСНИ ДЛЯ СПЕКТАКЛЯ
Булат Окуджава был настоящим профессионалом: он сочинял песни не только, что называется, для себя, но и для фильмов, театральных постановок, водевилей, то есть на заказ, – конечно, если ему нравились сценарий или пьеса. Музыку в таких случаях часто писали другие.
Однажды несколько песен для своего готовящегося в театре Советской армии спектакля его попросил сочинить Анатолий Рыбаков. Булат согласился. Они были расположены друг к другу еще задолго до того, как Булат поселился рядом в «Мичуринце». Ведь оба были «детьми Арбата».
Будучи на редкость обязательным человеком, поэт представил тексты точно в срок. Толя прочел и восхитился. Это именно то, что требуется!
Булат переждал его восторги, а затем буднично сообщил, что сочинила это Оля. То есть – как?!
Следует сказать, что жена Булата вполне владеет пером и даже выступала когда-то в печати с литературными фельетонами под псевдонимом «Сергей Акулинов», в связи с чем мы с Инной иногда называли ее Сережей. Но песни!..
– Так тебе понравилось? – спросил Булат со своей коварной якобы наивностью, которую он частенько применял в разговорах с друзьями.
Однако Толя был не так прост. О, это был крепкий орешек! Сперва он еще надеялся, что Булат шутит. Потом – что если это действительно Олины тексты, то Булат хотя бы прошелся по ним рукой мастера и потому подпишет их, ибо стихи-то ведь очень хорошие и, главное, совершенно окуджавские. А если нет?..
Но Рыбакову были нужны не просто удачные песни, – ему нужно было, чтобы на его афише значилось: «Песни на стихи Булата Окуджавы»… Он сумел не сказать об этом прямо, но дал понять вполне определенно.
В конце стоит заметить, что данное происшествие, о котором Булат небрежно поведал мне еще тогда, ничуть не повлияло на их дальнейшие отношения. Оба не обиделись. Оля, по-моему, тоже.
БУЛАТОВЫ ЗАБАВЫ
В увлечениях (или развлечениях) Булата порой бывало немало трогательно-детского или скорее отроческого. Как-то он купил в магазине подзорную трубу. Позвонил мне и подробно рассказывал про ее футляр с ремешком (можно носить на плече) и о том, как она резко приближает, увеличивает рассматриваемое. Он советовал и мне приобрести такую же. Я ответил, что у меня есть сильный военный бинокль и при необходимости пользоваться им, пожалуй, удобнее, но он остался равнодушен к моему сообщению. Чувствовалось, что ему приятны сами эти два слова: подзорная труба. Кем он себе представлялся? Паганелем?
Весной мы одновременно жили в Ялте, на горе. Он не поленился взять трубу с собой и, сидя на балконе, разглядывал отдаленную улочку, порт, белые швартующиеся корабли, встречающих. Однако вскоре это занятие ему прискучило, и, уезжая, он подарил трубу ялтинскому приятелю.
А из какой-то зарубежной поездки он привез маленькую полуигрушечную радиостанцию, пользуясь которой можно было налаживать связь в радиусе 10–15 км. Они с Булатиком долго ее изучали, затем решили испробовать. Дело происходило на даче.
Булат-старший удалился километра на два и довольно легко вышел на своего ликующего партнера. Но тут же они обнаружили, что их переговоры вызывают некоторую панику в близлежащем эфире, и сочли за благо прекратить радиообщение. Булат не учел, что совсем неподалеку находится аэродром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Ее чтение – то же самое, что пение Булата. Только без гитары.
Марк Бернес последние годы жизни фактически не снимался в кино. Одно время, после грубых газетных нападок, его перестали приглашать, а потом он уже сам не захотел играть что попало. Выступал в концертах, записывал диски, с огромным успехом гастролировал. Но обида оставалась.
Как-то я сказал об этом Булату, и тот в сценарий фильма «Женя, Женечка и „катюша“» вставил роль специально для него. В титрах она так и значится: «Полковник, похожий на Бернеса».
Марк отнесся к этой работе очень серьезно, покрасил волосы в желтый цвет (его даже не узнавали), но по ходу съемок роль не раз урезалась, и удовлетворения артист не получил. Однако благодаря Булату снова вдохнул воздух съемочной площадки.
Это была последняя роль Бернеса.
Булат любил своих близких, своих друзей, любил общение, беседы, застолья. Но он долгие годы стоял под грузом своей известности и не мог ничего с этим поделать, ибо уровень и одновременно обширность его поклонников были выше и необъятней, чем у кого бы то ни было.
Отсюда его всё возраставшая тяга к одиночеству.
В 1979 году я лежал с инфарктом в ЦКБ на Открытом шоссе. Устроил Юрий Бондарев, а то бы по «скорой» бросили где-нибудь в коридоре. Здесь же сплошной «контингент» – средней руки начальники республиканского масштаба. Большинство даже не больные, а так, пообследоваться. Когда меня перевели из реанимации, где я находился две недели, в палату, разрешены были посещения. Трудно передать степень ликования персонала при каждом появлении Яна Френкеля, потрясение от прихода Расула Гамзатова и радость болельщиков, близко увидевших Андрея Старостина.
А вот на Колмановского никто не обратил внимания. Странно, что почти не заметили и Булата. Размышляя на сей счет, я понял, что поскольку он очень фототелекиногеничен, то в натуре это качество может давать обратный, смазанный результат.
Булат подарил мне тогда необычно толстую шариковую авторучку, окрашенную в цвета американского флага. Она служила мне на удивление продолжительно.
Задолго до этого был смешной случай. В Ялте обедали у нашего общего приятеля, капитана теплохода «Грузия» Анатолия Гарагули. Потом он захотел сфотографироваться с нами внизу, у борта. Позвали старика-фотографа, тот щелкнул несколько раз и стал пофамильно переписывать снявшихся, – для себя. Толя ему диктовал и при своей дотошности заглядывал в его бумажку: Рыбаков, Ахмадулина, Ваншенкин, Инна Гофф, Окуджава…
Вдруг капитан зашипел: «Что вы написали?..»
Старик ответил: «Кужалый…»
Толя, страшным шепотом: «Вы смеетесь? Это – Окуджава!..
Тот подтвердил с достоинством: «Я и пишу – Кужалый…»
Впрочем, это так, пустяки. Популярность Булата была поразительна. Его слава всё нарастала. На его 70-летие в театр на Трубной мы с дочерью шли по Неглинной. Приблизились и испугались: как же мы попадем? Вся площадь была густо заполнена толпой. Как при похоронах Сталина. Я был тогда здесь и описал потом в «Больших пожарах».
Но сейчас я говорил: «Извините, пожалуйста», – и люди с готовностью давали дорогу, понимая, что у нас билеты.
На балконе стоял телевизор с большим экраном, вскоре прямо из зала стали передавать весь вечер, и народ не расходился несколько часов.
А потом к ним вышел Булат… Как Штраус в «Большом вальсе».
ПЕСНИ ДЛЯ СПЕКТАКЛЯ
Булат Окуджава был настоящим профессионалом: он сочинял песни не только, что называется, для себя, но и для фильмов, театральных постановок, водевилей, то есть на заказ, – конечно, если ему нравились сценарий или пьеса. Музыку в таких случаях часто писали другие.
Однажды несколько песен для своего готовящегося в театре Советской армии спектакля его попросил сочинить Анатолий Рыбаков. Булат согласился. Они были расположены друг к другу еще задолго до того, как Булат поселился рядом в «Мичуринце». Ведь оба были «детьми Арбата».
Будучи на редкость обязательным человеком, поэт представил тексты точно в срок. Толя прочел и восхитился. Это именно то, что требуется!
Булат переждал его восторги, а затем буднично сообщил, что сочинила это Оля. То есть – как?!
Следует сказать, что жена Булата вполне владеет пером и даже выступала когда-то в печати с литературными фельетонами под псевдонимом «Сергей Акулинов», в связи с чем мы с Инной иногда называли ее Сережей. Но песни!..
– Так тебе понравилось? – спросил Булат со своей коварной якобы наивностью, которую он частенько применял в разговорах с друзьями.
Однако Толя был не так прост. О, это был крепкий орешек! Сперва он еще надеялся, что Булат шутит. Потом – что если это действительно Олины тексты, то Булат хотя бы прошелся по ним рукой мастера и потому подпишет их, ибо стихи-то ведь очень хорошие и, главное, совершенно окуджавские. А если нет?..
Но Рыбакову были нужны не просто удачные песни, – ему нужно было, чтобы на его афише значилось: «Песни на стихи Булата Окуджавы»… Он сумел не сказать об этом прямо, но дал понять вполне определенно.
В конце стоит заметить, что данное происшествие, о котором Булат небрежно поведал мне еще тогда, ничуть не повлияло на их дальнейшие отношения. Оба не обиделись. Оля, по-моему, тоже.
БУЛАТОВЫ ЗАБАВЫ
В увлечениях (или развлечениях) Булата порой бывало немало трогательно-детского или скорее отроческого. Как-то он купил в магазине подзорную трубу. Позвонил мне и подробно рассказывал про ее футляр с ремешком (можно носить на плече) и о том, как она резко приближает, увеличивает рассматриваемое. Он советовал и мне приобрести такую же. Я ответил, что у меня есть сильный военный бинокль и при необходимости пользоваться им, пожалуй, удобнее, но он остался равнодушен к моему сообщению. Чувствовалось, что ему приятны сами эти два слова: подзорная труба. Кем он себе представлялся? Паганелем?
Весной мы одновременно жили в Ялте, на горе. Он не поленился взять трубу с собой и, сидя на балконе, разглядывал отдаленную улочку, порт, белые швартующиеся корабли, встречающих. Однако вскоре это занятие ему прискучило, и, уезжая, он подарил трубу ялтинскому приятелю.
А из какой-то зарубежной поездки он привез маленькую полуигрушечную радиостанцию, пользуясь которой можно было налаживать связь в радиусе 10–15 км. Они с Булатиком долго ее изучали, затем решили испробовать. Дело происходило на даче.
Булат-старший удалился километра на два и довольно легко вышел на своего ликующего партнера. Но тут же они обнаружили, что их переговоры вызывают некоторую панику в близлежащем эфире, и сочли за благо прекратить радиообщение. Булат не учел, что совсем неподалеку находится аэродром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83