Мы скроем это ото всех, и пусть весь свет отправляется к чертовой матери! Вы сделаете это?
— Но у меня нет семьи…
Она топнула ножкой.
— Господи Боже! Вы сведете меня с ума! У вас будет семья, когда вы возьмете меня в жены. Так сделаете вы это или нет?
Ему было необязательно отвечать. Эта дикая птичка находилась в его объятиях, там, где ей и полагалось быть. Какое удивительное чувство — касаться ее прекрасного тела, такого нежного и такого сильного, видеть серебристый атлас ее волос, ощущать щекочущее прикосновение длинных ресниц к его щеке.
— Любимая моя, простите меня!
— Мне нечего прощать. Я все забыла.
— Ничто и никто больше не станет между нами, Мелиор Мэри, моя любовь, моя радость, моя королева!
Поцелуй, казалось, длился всю жизнь и связал их навеки.
Пройдя через галерею, вниз по лестнице и через холл, в Большой Зале наконец появилась маленькая процессия. Впереди шел Черномазый, немного пританцовывая на ходу, за ним — миссис Текер, которая держала на руках маленький комочек, завернутый в массу пеленок; на головку новорожденного она надела накрахмаленный гофрированный чепчик, отчего младенец выглядел слегка чопорным. Это был Гарнет Гейдж.
— Он жив! — воскликнул Джозеф.
— Да, сэр. Он благополучно перенес ночной кризис и теперь смог появиться здесь, чтобы поприветствовать вас. Но только на минутку! Он должен быть в тепле.
Крошечное создание поднесли поближе, и Джозеф наклонился, чтобы лучше рассмотреть его. Одним пальцем, на котором переливался опал, он дотронулся до сонного личика ребенка, до его длинных светлых ресничек.
— Мой сын, — выдохнул он.
— Да, сэр.
— У него будет все, что я только смогу ему дать, но более того, у него уже есть моя любовь.
— Да, сэр.
— Если вы гарантируете мне, что он выживет, я до конца ваших дней буду выплачивать вам пенсию.
— Никто не может гарантировать жизнь или смерть, сэр.
Джозеф был не в состоянии отвечать — сердце переполнилось древней, инстинктивной любовью к сыну, радость била через край. Мужчина смотрел на своего сына.
— Вот пять золотых гиней, миссис…
— Текер, сэр.
— Хольте его и лелейте, пока он не вырастет до такого размера, чтобы я смог взять его на руки. Я самый гордый отец на земле!
Миссис Текер опустила глаза в пол, сделала реверанс и сказала:
— О, благодарю вас, сэр.
И снова наступил май, всегда такой радостный, но столь печальный для поместья Саттон и его обитателей. Все казни, неудачи, провалы, разорения и смерти предков Уэстонов происходили именно в мае: 17 мая 1520 года в башне казнили графа Букингемского, а в тот же день, но в 1536 году, почти на том же месте был обезглавлен Фрэнсис. Много горя было связано с этим месяцем, и теперь древний злой рок поднимался через века, чтобы снова обрушиться на людей. Со дня смерти новорожденного сына Джона Уэстона человеческих жертв пока больше не было, однако цепь событий не могла не восстановиться.
Но никто из них не знал, как они близки к этому, никто не догадывался, что до конца прежней жизни остается всего несколько часов. Только Сибелла не понимала, как ей удалось избежать смерти, и, когда доктор, вернувшийся с лондонской практики, сказал, что она может отправляться домой, почувствовала, что ей не суждено так легко выпутаться из столь щекотливой ситуации.
Пока ничто не предвещало беды, Джозеф, счастливый и неимоверно возбужденный, заново отделывал и меблировал их дом на площади Беркли, вкладывал солидные суммы в компании «Южное море» и «Миссисипи», чтобы ребенок, которого он считал своим, получил наследство, достойное принца. Мелиор Мэри, казалось, не особенно радовалась всем этим событиям, хотя, наконец, и нашла в себе силы общаться с Сибеллой. Ее настроение немного улучшилось, благодаря чему разрядилась и вся атмосфера в замке Саттон. Казалось, все члены семьи обрели долгожданный покой.
Итак, Сибелла, забыв все свои страхи, поднялась с постели и позволила Докингс надеть на нее дорожное платье. Опираясь на руку Джозефа, потому что еще чувствовала ужасную слабость в ногах, она медленно спустилась по лестнице и вошла в Большую Залу.
Вся семья уже была в сборе, все ждали ее. Джон и Елизавета стояли такие довольные и гордые, как будто няня несла на руках ребенка их родной дочери. Сама Мелиор Мэри сидела на стуле рядом с ними и была необыкновенно прекрасна. Гиацинт стоял около двери, ведущей к Главной Лестнице, а Черномазый склонился к Джозефу. Отсутствовал только Митчел, но Сибелле показалось, что она заметила его изуродованное лицо и блестящие глаза в темноте небольшого коридора…
Теперь события могли развернуться двумя путями. Сейчас Джозеф и Сибелла, распрощавшись со всеми остальными, положат Гарнета в карету и уедут из Саттона, махнув на прощание рукой. Тогда у них начнется новая жизнь — Сибелла родит еще нескольких детей, Джозеф углубится в свои размышления, и вся жизнь семейства Гейджей потечет совсем в другом русле…
Но судьба была в нерешительности, и счастье, такое близкое, повисло на волоске.
— Можно я посмотрю на малыша? — Мелиор Мэри спросила просто, в ее словах не было угрозы, они не таили ничего плохого, девушка произнесла их с любовью, забыв о своей старой злости. Потом она сотни раз заново переживала тот момент… Няня повернулась к Сибелле, чтобы спросить разрешения, та кивнула. Джозеф с обожанием смотрел на жену и ребенка, а Джон с Елизаветой снисходительно переглянулись. Возможно, они подумали, что в их своенравной дочери впервые заговорил инстинкт материнства.
В руках Мелиор Мэри оказался маленький сверток, и она стала разглядывать крошечное личико. Нос и рот малыша в точности повторяли нос и рот Сибеллы, и даже волосы едва заметно отливали розовым цветом. Но когда младенец открыл глаза, Мелиор Мэри поняла, что ей никогда не доводилось видеть ничего красивее.
— Это же самый чудесный ребенок в мире! — воскликнула она. — Мама, ты видела, какого цвета глаза у твоего сына? Голубые, как дикие гиацинты!
Она готова была провалиться сквозь землю, отдать все, даже Саттон, чтобы никто никогда не слышал этих слов. Она увидела, как Елизавета хмуро посмотрела на Джона, как страшно побледнела Сибелла, услышала, как за ее спиной у Гиацинта перехватило дыхание. Черномазый обвел всех своим черным взглядом, а Митчел сделал шаг вперед. Но больше всех был потрясен Джозеф. Мелиор Мэри поняла, что ее дядя обо всем догадался. Он посмотрел на Сибеллу, потом на Гарнета, а потом туда, где стоял Гиацинт. Краска сошла с его лица, и в какой-то момент Мелиор Мэри подумала, что Джозеф сейчас упадет. Но он пришел в себя и почти неузнаваемым голосом прошипел: — Убей его.
В руках Черномазого сразу же оказался нож, и он бросился вперед, на ходу отталкивая в сторону Джона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Но у меня нет семьи…
Она топнула ножкой.
— Господи Боже! Вы сведете меня с ума! У вас будет семья, когда вы возьмете меня в жены. Так сделаете вы это или нет?
Ему было необязательно отвечать. Эта дикая птичка находилась в его объятиях, там, где ей и полагалось быть. Какое удивительное чувство — касаться ее прекрасного тела, такого нежного и такого сильного, видеть серебристый атлас ее волос, ощущать щекочущее прикосновение длинных ресниц к его щеке.
— Любимая моя, простите меня!
— Мне нечего прощать. Я все забыла.
— Ничто и никто больше не станет между нами, Мелиор Мэри, моя любовь, моя радость, моя королева!
Поцелуй, казалось, длился всю жизнь и связал их навеки.
Пройдя через галерею, вниз по лестнице и через холл, в Большой Зале наконец появилась маленькая процессия. Впереди шел Черномазый, немного пританцовывая на ходу, за ним — миссис Текер, которая держала на руках маленький комочек, завернутый в массу пеленок; на головку новорожденного она надела накрахмаленный гофрированный чепчик, отчего младенец выглядел слегка чопорным. Это был Гарнет Гейдж.
— Он жив! — воскликнул Джозеф.
— Да, сэр. Он благополучно перенес ночной кризис и теперь смог появиться здесь, чтобы поприветствовать вас. Но только на минутку! Он должен быть в тепле.
Крошечное создание поднесли поближе, и Джозеф наклонился, чтобы лучше рассмотреть его. Одним пальцем, на котором переливался опал, он дотронулся до сонного личика ребенка, до его длинных светлых ресничек.
— Мой сын, — выдохнул он.
— Да, сэр.
— У него будет все, что я только смогу ему дать, но более того, у него уже есть моя любовь.
— Да, сэр.
— Если вы гарантируете мне, что он выживет, я до конца ваших дней буду выплачивать вам пенсию.
— Никто не может гарантировать жизнь или смерть, сэр.
Джозеф был не в состоянии отвечать — сердце переполнилось древней, инстинктивной любовью к сыну, радость била через край. Мужчина смотрел на своего сына.
— Вот пять золотых гиней, миссис…
— Текер, сэр.
— Хольте его и лелейте, пока он не вырастет до такого размера, чтобы я смог взять его на руки. Я самый гордый отец на земле!
Миссис Текер опустила глаза в пол, сделала реверанс и сказала:
— О, благодарю вас, сэр.
И снова наступил май, всегда такой радостный, но столь печальный для поместья Саттон и его обитателей. Все казни, неудачи, провалы, разорения и смерти предков Уэстонов происходили именно в мае: 17 мая 1520 года в башне казнили графа Букингемского, а в тот же день, но в 1536 году, почти на том же месте был обезглавлен Фрэнсис. Много горя было связано с этим месяцем, и теперь древний злой рок поднимался через века, чтобы снова обрушиться на людей. Со дня смерти новорожденного сына Джона Уэстона человеческих жертв пока больше не было, однако цепь событий не могла не восстановиться.
Но никто из них не знал, как они близки к этому, никто не догадывался, что до конца прежней жизни остается всего несколько часов. Только Сибелла не понимала, как ей удалось избежать смерти, и, когда доктор, вернувшийся с лондонской практики, сказал, что она может отправляться домой, почувствовала, что ей не суждено так легко выпутаться из столь щекотливой ситуации.
Пока ничто не предвещало беды, Джозеф, счастливый и неимоверно возбужденный, заново отделывал и меблировал их дом на площади Беркли, вкладывал солидные суммы в компании «Южное море» и «Миссисипи», чтобы ребенок, которого он считал своим, получил наследство, достойное принца. Мелиор Мэри, казалось, не особенно радовалась всем этим событиям, хотя, наконец, и нашла в себе силы общаться с Сибеллой. Ее настроение немного улучшилось, благодаря чему разрядилась и вся атмосфера в замке Саттон. Казалось, все члены семьи обрели долгожданный покой.
Итак, Сибелла, забыв все свои страхи, поднялась с постели и позволила Докингс надеть на нее дорожное платье. Опираясь на руку Джозефа, потому что еще чувствовала ужасную слабость в ногах, она медленно спустилась по лестнице и вошла в Большую Залу.
Вся семья уже была в сборе, все ждали ее. Джон и Елизавета стояли такие довольные и гордые, как будто няня несла на руках ребенка их родной дочери. Сама Мелиор Мэри сидела на стуле рядом с ними и была необыкновенно прекрасна. Гиацинт стоял около двери, ведущей к Главной Лестнице, а Черномазый склонился к Джозефу. Отсутствовал только Митчел, но Сибелле показалось, что она заметила его изуродованное лицо и блестящие глаза в темноте небольшого коридора…
Теперь события могли развернуться двумя путями. Сейчас Джозеф и Сибелла, распрощавшись со всеми остальными, положат Гарнета в карету и уедут из Саттона, махнув на прощание рукой. Тогда у них начнется новая жизнь — Сибелла родит еще нескольких детей, Джозеф углубится в свои размышления, и вся жизнь семейства Гейджей потечет совсем в другом русле…
Но судьба была в нерешительности, и счастье, такое близкое, повисло на волоске.
— Можно я посмотрю на малыша? — Мелиор Мэри спросила просто, в ее словах не было угрозы, они не таили ничего плохого, девушка произнесла их с любовью, забыв о своей старой злости. Потом она сотни раз заново переживала тот момент… Няня повернулась к Сибелле, чтобы спросить разрешения, та кивнула. Джозеф с обожанием смотрел на жену и ребенка, а Джон с Елизаветой снисходительно переглянулись. Возможно, они подумали, что в их своенравной дочери впервые заговорил инстинкт материнства.
В руках Мелиор Мэри оказался маленький сверток, и она стала разглядывать крошечное личико. Нос и рот малыша в точности повторяли нос и рот Сибеллы, и даже волосы едва заметно отливали розовым цветом. Но когда младенец открыл глаза, Мелиор Мэри поняла, что ей никогда не доводилось видеть ничего красивее.
— Это же самый чудесный ребенок в мире! — воскликнула она. — Мама, ты видела, какого цвета глаза у твоего сына? Голубые, как дикие гиацинты!
Она готова была провалиться сквозь землю, отдать все, даже Саттон, чтобы никто никогда не слышал этих слов. Она увидела, как Елизавета хмуро посмотрела на Джона, как страшно побледнела Сибелла, услышала, как за ее спиной у Гиацинта перехватило дыхание. Черномазый обвел всех своим черным взглядом, а Митчел сделал шаг вперед. Но больше всех был потрясен Джозеф. Мелиор Мэри поняла, что ее дядя обо всем догадался. Он посмотрел на Сибеллу, потом на Гарнета, а потом туда, где стоял Гиацинт. Краска сошла с его лица, и в какой-то момент Мелиор Мэри подумала, что Джозеф сейчас упадет. Но он пришел в себя и почти неузнаваемым голосом прошипел: — Убей его.
В руках Черномазого сразу же оказался нож, и он бросился вперед, на ходу отталкивая в сторону Джона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84