– Теперь туман рассеялся. Вот на самом краю поля, видимого в камне, появляется некто, весьма быстро идущий по широкой дороге. Это мистрис Ди».
«Моя жена?»
«Теперь я слышу в кристалле громоподобный и раскатистый глас, и ваша жена выбегает из своей комнаты и как бы перепрыгивает балюстраду на галерее и лежит точно мертвая». Я встал и крепко затворил все двери, чтобы никто не услыхал его. «Теперь вы выходите из своей собственной спальни, – продолжал он, – и падаете на колени, и стучите руками по полу. Слуги поднимают вашу жену, но голова ее мотается из стороны в сторону. Она мертва. Правая половина ее лица и тела застыла и не может двигаться. Ноги ее босы, на ней белое платье. Они держат ее. Вот они выносят ее из ворот. Вы словно бежите впереди них в поля. Вы бежите по водам. А теперь все исчезает». Странен был его пересказ, и странно само видение – я удивился тому, как легко напророчествовал он кончину моей жены. Я провел по глазам рукою, и мне почудилась улыбка на его устах. «Воспряньте духом, – сказал он. – Я никогда вас не покину».
«Сударь?»
«Всем нам придется умереть, и лучше обрести утешенье теперь, чем лить слезы потом. Неужто вы не знаете, что после смерти нас ждет покой?»
«Нет, не покой, но слава. Если ей суждено погибнуть, хотя эта мысль для меня непереносима, она соединится со священным огнем, пылающим внутри божества. Но разве облегчит это мой собственный жребий?»
«Я буду рядом и поддержу вас, мой добрый доктор. И мы снова, как два юных бакалавра, отправимся на поиски истинного знания».
Он радовался, что моя жена больше не будет стоять у него на пути, – я видел это столь же ясно, как если бы смотрел in crystallo, – и теперь он сможет еще крепче привязать меня к себе. Понемногу я учился постигать его хитрые замыслы и уловки. «Я думал, что в камне видны лишь призраки, но теперь вы начинаете видеть и живых людей».
«На то Божья воля, сэр».
«Ах вот как? Божья или ваша собственная?»
Тут он внезапно впал в гнев. «Вы знаете меня и должны помнить, что между нами никогда не было и тени лжи. Постойте-ка. Видите там нечто? Нечто в человеческом образе?»
«Я ничего не вижу. Совсем ничего».
«Говорю вам, доктор Ди, сей камень отворил врата ада. Эта комната, этот дом уже полны его исчадьями». Он вдруг умолк и словно прислушался к чьему-то голосу. «Вы что-нибудь слышите?»
«Я слышу только ветер. Но довольно этих выдумок, Келли». Я был точно медведь, привязанный к столбу, вокруг коего рыщет лев. «Вы говорите, что в отношениях между нами царит справедливость, но как обстоит дело с вами и моей женой?»
Келли был по-прежнему поглощен созерцанием призрака, сотворенного его собственной фантазией, но минуту спустя вздохнул свободнее. «Тот человек исчез», – прошептал он.
«Я говорил о своей жене».
Он взглянул прямо на меня. «Я не сетую на ее зависть и злобу, – промолвил он, – ибо она теперь в таком плачевном положении. Если ей суждено умереть…»
«Вы так думаете. Или знаете наверняка?»
«Я видел это в кристалле». Тут я разразился смехом, и его негодование возросло. «С нынешнего дня, сэр, я не стану более иметь дела ни с вами, ни с вашей женой, ни с вашей челядью. Я не боюсь никого на этом свете, и никому не удастся толкнуть меня на дурное. Мои предки были честными людьми, и благородство у меня в крови!» Он повернулся и протянул руку, как бы желая схватить камень и то ли отшвырнуть его, то ли забрать с собой. «Разве вы вопрошали сих духов? А не я ли? Не я ли? Эти сеансы, эти явления, и зрелища, и голоса тревожили меня с самого начала. Душа моя не доверяла им и отвращалась от них, но мало того – вы сами помните, сколь часто я искал случая прекратить все это навеки!» Он запинался от ярости, но я внимательно слушал его слова. «Их речи и деянья несут па себе отблеск геенны. Разве я не отваживался противостоять им даже в вашем присутствии, понуждая их исчезнуть или хотя бы прояснить свои туманные и коварные иносказания!» Он по-прежнему пылал гневом и говорил не умолкая. «А теперь вы клевещете на меня, заявляя, будто я сам все выдумал. Это несправедливо, сэр. Стыдитесь!»
Он поспешно вышел прочь, и на мгновение я склонился над камнем: взор мой встретил лишь чистое стекло, такое же пустое, каким было оно па протяжении всех этих дней и сеансов. Я слышал, как он шагает взад и вперед по устланному соломой полу моего кабинета; затем он вдруг вернулся. «Я раскаиваюсь в своей горячности, – сказал он, – ибо знаю, какое бремя вы нынче несете. Стоит ли нам скорбеть над ушедшим, вместо того чтобы трудиться ради наших потомков? Ведь вы согласны, что мы должны продолжать работу, невзирая на недуг вашей жены?» Он взял меня за руку и, хоть я не выказывал к тому расположения, поднял ее и поцеловал мой перстень с Соломоновой печатью. «Вы глубоко увязли в подозреньях и недоверии, – промолвил он, – а ведь рядом с вами надежный брод».
«Пусть так, – отвечал я, – но я не из тех, кто, замочив ноги, уж не тревожится, сколь глубоко он зайдет. Мы с вами выберемся на твердую землю».
«Отлично сказано, мой добрый доктор. И отправимся дальше вместе». Все это время в моей груди кипели подозрения, хотя и не имеющие бесспорных резонов: я, столь преуспевший в изучении древности и удостоенный дивных прозрений, в коих являлась мне мудрость минувших веков, заблудился в лабиринте настоящего и не видел из него выхода. Я, мечтавший о сотворении новой жизни, даже не мог спасти жизнь своей жене. Не произнеся более ни слова, я вновь спустился к ней.
Она лежала на постели в поту, едва ли различая, что творится вокруг, а Одри сидела обочь нее с чистым полотенцем и каменной чашей, в которой была прозрачная и благоуханная розовая вода для освеженья ее лица. Я сказал ей, что единственное мое счастье заключается в том, чтобы видеть ее здоровой и довольной, и что после изгнания хвори ей предстоит еще много радостных дней, но тут она взяла меня за руку и тихо заговорила. «Доктор Ди, доктор Ди, я больна и не вижу для себя исцеления». Я хотел покормить ее бульоном, но не мог убедить ее съесть ни ложки. И тогда я просто присел рядом с нею, размышляя о том, сколь жалок будет мой жребий, если она покинет земную юдоль; как черепаха, потерявшая пару, бродит бесцельно, не находя услады ни в чем, кроме уединения, так буду скитаться и я. Но затем я жестоко укорил себя за отвлеченные думы – ведь истинное страдание испытывала сейчас она, оставляя сей мир. О, что за великая скорбь наблюдать, как угасает твой единственный светоч.'
Я смотрел на нее, спящую, и тут Одри, вытерев ей лоб, шепотом обратилась ко мне: «Она немножко плачет, сэр, когда думает, что никто не видит. А когда я вхожу к ней снова, она встречает меня улыбкой – ей-Богу, ну прямо сердце разрывается».
«Не трави душу, Одри. Довольно».
«Я вам больше скажу, сэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
«Моя жена?»
«Теперь я слышу в кристалле громоподобный и раскатистый глас, и ваша жена выбегает из своей комнаты и как бы перепрыгивает балюстраду на галерее и лежит точно мертвая». Я встал и крепко затворил все двери, чтобы никто не услыхал его. «Теперь вы выходите из своей собственной спальни, – продолжал он, – и падаете на колени, и стучите руками по полу. Слуги поднимают вашу жену, но голова ее мотается из стороны в сторону. Она мертва. Правая половина ее лица и тела застыла и не может двигаться. Ноги ее босы, на ней белое платье. Они держат ее. Вот они выносят ее из ворот. Вы словно бежите впереди них в поля. Вы бежите по водам. А теперь все исчезает». Странен был его пересказ, и странно само видение – я удивился тому, как легко напророчествовал он кончину моей жены. Я провел по глазам рукою, и мне почудилась улыбка на его устах. «Воспряньте духом, – сказал он. – Я никогда вас не покину».
«Сударь?»
«Всем нам придется умереть, и лучше обрести утешенье теперь, чем лить слезы потом. Неужто вы не знаете, что после смерти нас ждет покой?»
«Нет, не покой, но слава. Если ей суждено погибнуть, хотя эта мысль для меня непереносима, она соединится со священным огнем, пылающим внутри божества. Но разве облегчит это мой собственный жребий?»
«Я буду рядом и поддержу вас, мой добрый доктор. И мы снова, как два юных бакалавра, отправимся на поиски истинного знания».
Он радовался, что моя жена больше не будет стоять у него на пути, – я видел это столь же ясно, как если бы смотрел in crystallo, – и теперь он сможет еще крепче привязать меня к себе. Понемногу я учился постигать его хитрые замыслы и уловки. «Я думал, что в камне видны лишь призраки, но теперь вы начинаете видеть и живых людей».
«На то Божья воля, сэр».
«Ах вот как? Божья или ваша собственная?»
Тут он внезапно впал в гнев. «Вы знаете меня и должны помнить, что между нами никогда не было и тени лжи. Постойте-ка. Видите там нечто? Нечто в человеческом образе?»
«Я ничего не вижу. Совсем ничего».
«Говорю вам, доктор Ди, сей камень отворил врата ада. Эта комната, этот дом уже полны его исчадьями». Он вдруг умолк и словно прислушался к чьему-то голосу. «Вы что-нибудь слышите?»
«Я слышу только ветер. Но довольно этих выдумок, Келли». Я был точно медведь, привязанный к столбу, вокруг коего рыщет лев. «Вы говорите, что в отношениях между нами царит справедливость, но как обстоит дело с вами и моей женой?»
Келли был по-прежнему поглощен созерцанием призрака, сотворенного его собственной фантазией, но минуту спустя вздохнул свободнее. «Тот человек исчез», – прошептал он.
«Я говорил о своей жене».
Он взглянул прямо на меня. «Я не сетую на ее зависть и злобу, – промолвил он, – ибо она теперь в таком плачевном положении. Если ей суждено умереть…»
«Вы так думаете. Или знаете наверняка?»
«Я видел это в кристалле». Тут я разразился смехом, и его негодование возросло. «С нынешнего дня, сэр, я не стану более иметь дела ни с вами, ни с вашей женой, ни с вашей челядью. Я не боюсь никого на этом свете, и никому не удастся толкнуть меня на дурное. Мои предки были честными людьми, и благородство у меня в крови!» Он повернулся и протянул руку, как бы желая схватить камень и то ли отшвырнуть его, то ли забрать с собой. «Разве вы вопрошали сих духов? А не я ли? Не я ли? Эти сеансы, эти явления, и зрелища, и голоса тревожили меня с самого начала. Душа моя не доверяла им и отвращалась от них, но мало того – вы сами помните, сколь часто я искал случая прекратить все это навеки!» Он запинался от ярости, но я внимательно слушал его слова. «Их речи и деянья несут па себе отблеск геенны. Разве я не отваживался противостоять им даже в вашем присутствии, понуждая их исчезнуть или хотя бы прояснить свои туманные и коварные иносказания!» Он по-прежнему пылал гневом и говорил не умолкая. «А теперь вы клевещете на меня, заявляя, будто я сам все выдумал. Это несправедливо, сэр. Стыдитесь!»
Он поспешно вышел прочь, и на мгновение я склонился над камнем: взор мой встретил лишь чистое стекло, такое же пустое, каким было оно па протяжении всех этих дней и сеансов. Я слышал, как он шагает взад и вперед по устланному соломой полу моего кабинета; затем он вдруг вернулся. «Я раскаиваюсь в своей горячности, – сказал он, – ибо знаю, какое бремя вы нынче несете. Стоит ли нам скорбеть над ушедшим, вместо того чтобы трудиться ради наших потомков? Ведь вы согласны, что мы должны продолжать работу, невзирая на недуг вашей жены?» Он взял меня за руку и, хоть я не выказывал к тому расположения, поднял ее и поцеловал мой перстень с Соломоновой печатью. «Вы глубоко увязли в подозреньях и недоверии, – промолвил он, – а ведь рядом с вами надежный брод».
«Пусть так, – отвечал я, – но я не из тех, кто, замочив ноги, уж не тревожится, сколь глубоко он зайдет. Мы с вами выберемся на твердую землю».
«Отлично сказано, мой добрый доктор. И отправимся дальше вместе». Все это время в моей груди кипели подозрения, хотя и не имеющие бесспорных резонов: я, столь преуспевший в изучении древности и удостоенный дивных прозрений, в коих являлась мне мудрость минувших веков, заблудился в лабиринте настоящего и не видел из него выхода. Я, мечтавший о сотворении новой жизни, даже не мог спасти жизнь своей жене. Не произнеся более ни слова, я вновь спустился к ней.
Она лежала на постели в поту, едва ли различая, что творится вокруг, а Одри сидела обочь нее с чистым полотенцем и каменной чашей, в которой была прозрачная и благоуханная розовая вода для освеженья ее лица. Я сказал ей, что единственное мое счастье заключается в том, чтобы видеть ее здоровой и довольной, и что после изгнания хвори ей предстоит еще много радостных дней, но тут она взяла меня за руку и тихо заговорила. «Доктор Ди, доктор Ди, я больна и не вижу для себя исцеления». Я хотел покормить ее бульоном, но не мог убедить ее съесть ни ложки. И тогда я просто присел рядом с нею, размышляя о том, сколь жалок будет мой жребий, если она покинет земную юдоль; как черепаха, потерявшая пару, бродит бесцельно, не находя услады ни в чем, кроме уединения, так буду скитаться и я. Но затем я жестоко укорил себя за отвлеченные думы – ведь истинное страдание испытывала сейчас она, оставляя сей мир. О, что за великая скорбь наблюдать, как угасает твой единственный светоч.'
Я смотрел на нее, спящую, и тут Одри, вытерев ей лоб, шепотом обратилась ко мне: «Она немножко плачет, сэр, когда думает, что никто не видит. А когда я вхожу к ней снова, она встречает меня улыбкой – ей-Богу, ну прямо сердце разрывается».
«Не трави душу, Одри. Довольно».
«Я вам больше скажу, сэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83