– А если она встретила Барни раньше? Вы же не можете указать точное время.
– Нет, могу. У меня есть подтверждающие показания другого свидетеля, я совсем недавно говорила с ним.
Кеннет провел рукой по лицу.
– Боже, Лонни это совсем не понравится. Вы с ним уже беседовали?
– Он вернется сегодня вечером, тогда я с ним и поговорю.
– Вы даже не представляете, сколько я вложил в это дело. Речь идет о тысячах долларов, не говоря уже о моральных потерях. Вы разрушили все. И из-за чего? Из-за какого-то дорожного происшествия шестилетней давности?
– Минуточку. Между прочим, этот пешеход мертв, так же, как мертва Изабелла. Или вы думаете, что его жизнь не стоит ни гроша только потому, что ему было девяносто два года? Побеседуйте с его сыном, а потом говорите о моральных потерях.
На его лице появилось нетерпение.
– Вряд ли полиция станет раздувать это дело. Типпи тогда было шестнадцать, и с тех пор она вела себя образцово. Может быть, это несколько цинично, но что сделано, то сделано и забыто. А в случае с Изабеллой речь идет о хладнокровном убийстве.
– Я не собираюсь с вами спорить. Посмотрим, что скажет Лонни. Возможно, он думает совершенно по-другому. И не исключено, что выработает новый подход к делу.
– Да, остается надеяться только на это. В противном случае Дэвид Барни опять выйдет сухим из воды.
В одном из офисов зазвонил телефон. Мы, словно по команде, прервали разговор и уставились в сторону телефона, ожидая, когда аппарат переключится на автоответчик.
– О черт, я, наверное, отключил автоответчик, – пробормотал Кеннет и побежал к телефону. Когда стало ясно, что разговор затянется надолго, я выбралась из "ройса" и выскользнула из автосалона через боковую дверь.
Следующий час я провела в кафетерии Колгейта. Делала вид, что завтракаю, а сама пряталась. Мне так хотелось стать прежней Кинси, которой сам черт не брат. Для той Кинси неуверенность и сомнения казались уделом дураков.
Часовня Уиннингтон-Блейк, в которой проходили все отпевания в Колгейте, была приспособлена под все вероисповедания. При входе мне выдали программку церемонии. Я устроилась сзади и осмотрелась. Часовня как часовня, на окнах витражи. В середине стоял закрытый гроб с телом Морли, окруженный со всех сторон венками. Правда, никаких религиозных символов видно не было – ни ангелов, ни крестов, ни святых, ни Иисуса, ни Мухаммеда, ни Будды – никого. Вместо алтаря стоял обычный стол, на нем трибуна с микрофоном.
Скамейки были обычные, церковные, но органа не было. Его заменяло старенькое пианино. Но несмотря на светскую обстановку, публика была одета и вела себя, как на религиозном обряде. Все места были заняты, присутствующих я практически не знала. Интересно, какой тут порядок, как на свадьбе или нет? Родственники и друзья покойного по одну сторону, родственники и друзья выживших по другую? Дороти Шайн и ее сестры не было видно, скорее всего, они сидели в ложе с правой стороны, отделенной от зала затемненным стеклом.
Слева от меня раздалась какая-то возня, и, повернувшись, я увидела, что между скамей пробираются два джентльмена. Как только они уселись, меня тихонько толкнули в плечо, и я в полумраке разобрала, что это Генри и Уильям. Уильям был в своем обычном костюме, а Генри сменил спортивный на другой, более подобающий случаю. Только оставил зачем-то теннисные туфли.
– Уильям обязательно хотел, чтобы мы были с тобой и поддержали тебя в минуты скорби, – прошептал мне на ухо Генри.
Я наклонилась вперед, пытаясь разглядеть Уильяма.
– Чего это он вдруг? – так же тихо спросила я Генри.
– Он обожает похороны, – прошипел Генри. – Для него это просто праздник, почище Рождества. Он встает пораньше, не может дождаться...
Уильям наклонился к нам и приставил палец к губам.
Я толкнула Генри в бок.
– Да-да, правда, – не мог он успокоиться. – Я отговаривал его, но он ни в какую. Заставил меня нацепить этот наряд. Наверное, он рассчитывает увидеть трагические сцены – безутешная вдова бросается на могилу мужа.
Впереди что-то зашуршало. К трибуне вышел человек средних лет в белой рясе. Из-под рясы виднелся обычный костюм. Человек напоминал евангельского проповедника из телевизионных программ. Вероятно, перед началом церемонии ему понадобилось разобрать свои бумажки, микрофон был включен, и на весь зал разносилось их шуршание.
Генри скрестил руки на груди.
– У католиков обряд совсем другой. У них в этот момент по алтарю разгуливает какой-то малый и размахивает кадилом, которое держит, словно кошку за хвост.
Уильям знаком попросил Генри замолчать. Это подействовало и следующие двадцать минут, пока проповедник на трибуне распинался в дежурных сантиментах, Генри вел себя образцово. Нетрудно было догадаться, что его наняли на время и он не особенно старался. Два раза назвал Морли "Марлоном", а потом наплел про него такое, чего я про Морли не слыхивала. Но мы, надо сказать, вели себя примерно. Умер, так умер, и если про тебя на похоронах не наврут что-нибудь хорошее, то ты вроде как и не жил. Мы вставали, когда надо, и, когда надо – садились. Пели вместе со всеми псалмы и склоняли головы в нужных местах. Псалмы, кстати, читались по какому-то новому переводу Библии, на очень образном и доступном для понимания английском языке:
– Господь мой советчик. Меня ведет он в луга просторные. Меня ведет он к водам тихим. Он душу мою очищает и ведет по жизни путем праведным. Воистину, дате в темном царстве смерти не убоюсь я...
Генри послал мне взгляд, полный отчаяния.
Наконец с отпеванием было покончено, и Генри, придерживая за плечо, вывел меня из ряда. Уильям плелся за нами. В веренице других людей мы подошли к гробу и отдали последние почести. Я оглянулась и с удивлением обнаружила, что Уильям ввязался в оживленный разговор с проповедником. Мы покинули часовню через боковой выход. Выходя, люди закуривали сигареты, тихонько переговаривались. День был под стать церемонии – прохладный и серый.
Я посмотрела направо и заметила катафалк, отъезжающий от часовни.
– Симона? – окликнула я женщину, только что вышедшую из часовни.
Она повернулась и посмотрела на меня. Хоть я и полный профан во всем, что касается "высокой моды", но тут безошибочно определила, что на Симоне был "ансамбль" (так это называется) от одного известного модельера, который обожает наряжать дам так, чтобы они выглядели больными, несчастными идиотками. Симона, не ответив на приветствие, отвернулась и зашагала к своей машине.
Я тронула Генри за руку: "Сейчас я вернусь".
Симона почти бежала, было ясно, что она не имеет ни малейшего желания разговаривать со мной. Я также прибавила ходу.
– Симона, подождите, пожалуйста, – попросила я.
Она наконец остановилась и подождала меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69