стоят корзины, в них разноцветные шарики шерстяных ниток и что-то начатое. А вот и ваза на книжном шкафчике. Та самая. Рядом - ее маленький портрет. Она смотрит на меня ласковыми, спокойными глазами. Они немного грустные, эти глаза. Почему? Кто она? Кого любит? А вот ее книги: Шекспир, Мериме, Куприн, Толстой, Горький - одни классики, сроду их не читал. Еще Малая Советская Энциклопедия от А до Я. И еще какая-то пузатая книга - «Кулинария». И книги по высшей математике.
Я представляю, как она приходит с работы, переодевается, идет на кухню, готовит себе ужин. А потом, наверное, идет в город - на свидание. «Он» ее где-нибудь ждет, они идут в кино или так гуляют, а потом «он» ее провожает до дома. А может, «он» поднимается в ее квартиру, вместе с ней. Ну да. Ведь она такая красивая, и вообще… А я? Не имеешь права, брат, ты - вор. Ты все достаешь себе по первой, второй или третьей системе, ты все воруешь - хлеб, воду, одежду. Ну вот и укради себе любовь… Дурак. Разве можно украсть любовь? Разве можно украсть счастье? Все что угодно можно украсть, но вот живет в этой маленькой квартире женщина, способная осчастливить одним взглядом, но не тебя, а кого-то другого, у кого тоже есть квартира, кто тоже каждое утро спешит на работу, а вечером возвращается, переодевается и идет на свидание с ней. Она будет смотреть на него своими ласковыми глазами, и он окунется в эти глаза, будет пить их жадно, восторженно. Любовь - это не для меня. Но я буду приходить сюда все равно, назло всему. Я хочу ее видеть, хоть изредка. Она - мечта, а мечтать-то я уж имею право.
* * *
Нос у него длинный, даже чересчур, глаза на самую малость плутоватые, лицо в веснушках, а прическа - чубчик. Сам щупленький, сморчок какой-то. Кличка его, между прочим, Проныра, а зовут Мишей. Он «майданник» - в поездах промышляет. Это не значит, что он держится лишь за эту узкую «специальность», но это главная работенка. В основном он «вертит углы», в переводе на человеческий язык - ворует чемоданы, и, когда я с ним познакомился, он как раз возился с одним из них, забравшись в придорожные кусты, неподалеку от вокзала. Я набрел на него совершенно случайно, и этим его немного смутил, но не скажу, чтобы очень.
- Что уставился, видишь - одно женское барахло… Стоило ли стараться, - сказал он ворчливо.
- А ты, брат, не боишься, что я тебя в милицию отведу?
- Чудак, - сказал он, - я ж тебя знаю. Ты с Рашпилем ходишь.
Рашпиль - это Рест.
- Что ж, верно, - согласился я и спросил: - Так чего же ты за этим ящиком гнался, раз он марьяне (женщине) принадлежит?
- А я знал?.. Его фрайер нес, - ответил он и спросил: - Ты откуда приканал? (Пришел, стало быть.)
Это знать ему было не обязательно, сказал только, что в беге.
В чемодане действительно ничего стоящего не обнаружили, одни лифчики, трусики да прочая женская мелочь. Мы оставили этот бесполезный материал, пошли в буфет и тяпнули за знакомство.
- Ты знаешь, брат, нос твой немного не того… Длинноват. Опасно тебе с таким румпелем, приметно, - высказал я соображение.
- И то, - согласился Мишка, - понимаешь, за этот вот носик я как-то отсидел трое суток в карцере…
- Да ну… - не поверил я.
- Вот и «ну». Понимаешь, было это на поверке. Построили нас, ну и надзиратель один стал считать. Раз, два, три, дошел до меня, уставился на мой нос и говорит: «Ну и шнобель! Ай да шнобель..» Тут он сбился, и пошел снова считать. Дошел до меня второй раз, и на тебе, опять сбился. Так три раза сбивался, затем велел мне повернуться к нему задом и пошел считать еще раз, и опять сбился. Тогда поддал мне ногой в зад и послал на «кичман». Вот какой миленький носик у меня, - закончил он, вздыхая.
- А мне, брат, уши мешают, - сказал я, - все равно что лопухи. А сколько горя они мне принесли: отец их тянул, мама тянула, учителя тянули, кому не лень - все тянули…
Проныра понимающе качал головой, и плутоватые его глаза выражали явное сочувствие. Потом, будто я его этим фактом кровно обидел, он спросил:
- А ты что же, и в школу ходил?
- Был грех, - сознался я, понимая, что приличному, уважающему себя уркачу такую оплошность допускать не следовало бы. - Что поделаешь, - пытался оправдываться, - не добровольно же ходил… Да и давно это было.
Тяпнули за мои уши. Он о чем-то задумался, затем спросил, знаю ли я Кольку Окуня. Я сказал, что не знаю.
- Тоже был в беге, но втюрился в одну марьяну. Она думала, что он женится, а как он мог, он же в беге. Она все ждала, что-то там гадала, потом вышла за другого, а Колька вены себе порезал, дурак, и подох… Ну, ты расскажи, как вообще…
Что ж, я рассказал Проныре о жизни беглеца, О том, как по квартирам - «сонникам» - хожу и о многом другом, только не рассказал, что на макушке и меня появились седые волосы, что по ночам дурные сны вижу, а уж о том, что тоже втюрился, разумеется, не рассказал. Тяпнули мы с Пронырой за пропавшую Колькину душу, за свои души и пропавшую жизнь тоже и разошлись как в море корабли.
* * *
Есть ли плохие люди?
Есть.
А хорошие?
Есть.
А кого больше - хороших или плохих? Разумеется, никто этого точно сказать не может. Конечно, плохих людей много, но и хорошие все же есть. А кто я сам? Хороший я человек или плохой?
…Я думал почти час и ничего не придумал. Неужели я ничего за свою жизнь не сделал хорошего?
* * *
- Я ударил женщину, - заявил Рест.
Я не понял, вo-первых, почему он мне об этом сказал, во-вторых, почему он это сделал, но вопросов задавать не стал. Сам расскажет.
- Помнишь вечер, когда ты висел над балконом? - спросил он.
Разумеется, я помнил. Тогда я посетил по «наколке» одну квартиру. По сведениям, в этой квартире в тот вечер никого не должно было быть. И когда я туда вошел - а вошел через дверь, - там действительно никого не было. Занялся осмотром. И тут пришли люди. Услышав голоса, я скрылся на балконе. Было темно, я надеялся спуститься по водосточной трубе, на худой конец подождать на балконе, пока в доме уснут.
На мое несчастье, водосточной трубы вблизи балкона не оказалось. Тут голоса приблизились к балкону, куда деваться?.. Я перелез через барьер балкона и, держась за железные прутья, повис под ним. Сверху слышались голоса - женский и мужской. Говорили о любви. Что могло быть хуже… Приготовился к длительному висению. Висеть было очень неудобно, но не мешать же людям!
Наверху стало тихо, но они не ушли. Я услышал вздох - долгий, глубокий. Такой бывает, кажется, после поцелуя. «Ну, уж если дошло до этого, - подумал я, - мне висеть да висеть». Но я ошибся - они ушли. С большим трудом залез обратно на балкон, руки совсем онемели. Уйти из этой квартиры удалось лишь под утро - влюбленные засыпают не скоро.
На блатквартире Пузанова меня тогда ждал Рест. Он тоже где-то «поработал», и к тому же с большим успехом. Сидел в кресле, задрав ноги на стол, на лице идиотская ухмылочка. Я рассказал о моих злоключениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Я представляю, как она приходит с работы, переодевается, идет на кухню, готовит себе ужин. А потом, наверное, идет в город - на свидание. «Он» ее где-нибудь ждет, они идут в кино или так гуляют, а потом «он» ее провожает до дома. А может, «он» поднимается в ее квартиру, вместе с ней. Ну да. Ведь она такая красивая, и вообще… А я? Не имеешь права, брат, ты - вор. Ты все достаешь себе по первой, второй или третьей системе, ты все воруешь - хлеб, воду, одежду. Ну вот и укради себе любовь… Дурак. Разве можно украсть любовь? Разве можно украсть счастье? Все что угодно можно украсть, но вот живет в этой маленькой квартире женщина, способная осчастливить одним взглядом, но не тебя, а кого-то другого, у кого тоже есть квартира, кто тоже каждое утро спешит на работу, а вечером возвращается, переодевается и идет на свидание с ней. Она будет смотреть на него своими ласковыми глазами, и он окунется в эти глаза, будет пить их жадно, восторженно. Любовь - это не для меня. Но я буду приходить сюда все равно, назло всему. Я хочу ее видеть, хоть изредка. Она - мечта, а мечтать-то я уж имею право.
* * *
Нос у него длинный, даже чересчур, глаза на самую малость плутоватые, лицо в веснушках, а прическа - чубчик. Сам щупленький, сморчок какой-то. Кличка его, между прочим, Проныра, а зовут Мишей. Он «майданник» - в поездах промышляет. Это не значит, что он держится лишь за эту узкую «специальность», но это главная работенка. В основном он «вертит углы», в переводе на человеческий язык - ворует чемоданы, и, когда я с ним познакомился, он как раз возился с одним из них, забравшись в придорожные кусты, неподалеку от вокзала. Я набрел на него совершенно случайно, и этим его немного смутил, но не скажу, чтобы очень.
- Что уставился, видишь - одно женское барахло… Стоило ли стараться, - сказал он ворчливо.
- А ты, брат, не боишься, что я тебя в милицию отведу?
- Чудак, - сказал он, - я ж тебя знаю. Ты с Рашпилем ходишь.
Рашпиль - это Рест.
- Что ж, верно, - согласился я и спросил: - Так чего же ты за этим ящиком гнался, раз он марьяне (женщине) принадлежит?
- А я знал?.. Его фрайер нес, - ответил он и спросил: - Ты откуда приканал? (Пришел, стало быть.)
Это знать ему было не обязательно, сказал только, что в беге.
В чемодане действительно ничего стоящего не обнаружили, одни лифчики, трусики да прочая женская мелочь. Мы оставили этот бесполезный материал, пошли в буфет и тяпнули за знакомство.
- Ты знаешь, брат, нос твой немного не того… Длинноват. Опасно тебе с таким румпелем, приметно, - высказал я соображение.
- И то, - согласился Мишка, - понимаешь, за этот вот носик я как-то отсидел трое суток в карцере…
- Да ну… - не поверил я.
- Вот и «ну». Понимаешь, было это на поверке. Построили нас, ну и надзиратель один стал считать. Раз, два, три, дошел до меня, уставился на мой нос и говорит: «Ну и шнобель! Ай да шнобель..» Тут он сбился, и пошел снова считать. Дошел до меня второй раз, и на тебе, опять сбился. Так три раза сбивался, затем велел мне повернуться к нему задом и пошел считать еще раз, и опять сбился. Тогда поддал мне ногой в зад и послал на «кичман». Вот какой миленький носик у меня, - закончил он, вздыхая.
- А мне, брат, уши мешают, - сказал я, - все равно что лопухи. А сколько горя они мне принесли: отец их тянул, мама тянула, учителя тянули, кому не лень - все тянули…
Проныра понимающе качал головой, и плутоватые его глаза выражали явное сочувствие. Потом, будто я его этим фактом кровно обидел, он спросил:
- А ты что же, и в школу ходил?
- Был грех, - сознался я, понимая, что приличному, уважающему себя уркачу такую оплошность допускать не следовало бы. - Что поделаешь, - пытался оправдываться, - не добровольно же ходил… Да и давно это было.
Тяпнули за мои уши. Он о чем-то задумался, затем спросил, знаю ли я Кольку Окуня. Я сказал, что не знаю.
- Тоже был в беге, но втюрился в одну марьяну. Она думала, что он женится, а как он мог, он же в беге. Она все ждала, что-то там гадала, потом вышла за другого, а Колька вены себе порезал, дурак, и подох… Ну, ты расскажи, как вообще…
Что ж, я рассказал Проныре о жизни беглеца, О том, как по квартирам - «сонникам» - хожу и о многом другом, только не рассказал, что на макушке и меня появились седые волосы, что по ночам дурные сны вижу, а уж о том, что тоже втюрился, разумеется, не рассказал. Тяпнули мы с Пронырой за пропавшую Колькину душу, за свои души и пропавшую жизнь тоже и разошлись как в море корабли.
* * *
Есть ли плохие люди?
Есть.
А хорошие?
Есть.
А кого больше - хороших или плохих? Разумеется, никто этого точно сказать не может. Конечно, плохих людей много, но и хорошие все же есть. А кто я сам? Хороший я человек или плохой?
…Я думал почти час и ничего не придумал. Неужели я ничего за свою жизнь не сделал хорошего?
* * *
- Я ударил женщину, - заявил Рест.
Я не понял, вo-первых, почему он мне об этом сказал, во-вторых, почему он это сделал, но вопросов задавать не стал. Сам расскажет.
- Помнишь вечер, когда ты висел над балконом? - спросил он.
Разумеется, я помнил. Тогда я посетил по «наколке» одну квартиру. По сведениям, в этой квартире в тот вечер никого не должно было быть. И когда я туда вошел - а вошел через дверь, - там действительно никого не было. Занялся осмотром. И тут пришли люди. Услышав голоса, я скрылся на балконе. Было темно, я надеялся спуститься по водосточной трубе, на худой конец подождать на балконе, пока в доме уснут.
На мое несчастье, водосточной трубы вблизи балкона не оказалось. Тут голоса приблизились к балкону, куда деваться?.. Я перелез через барьер балкона и, держась за железные прутья, повис под ним. Сверху слышались голоса - женский и мужской. Говорили о любви. Что могло быть хуже… Приготовился к длительному висению. Висеть было очень неудобно, но не мешать же людям!
Наверху стало тихо, но они не ушли. Я услышал вздох - долгий, глубокий. Такой бывает, кажется, после поцелуя. «Ну, уж если дошло до этого, - подумал я, - мне висеть да висеть». Но я ошибся - они ушли. С большим трудом залез обратно на балкон, руки совсем онемели. Уйти из этой квартиры удалось лишь под утро - влюбленные засыпают не скоро.
На блатквартире Пузанова меня тогда ждал Рест. Он тоже где-то «поработал», и к тому же с большим успехом. Сидел в кресле, задрав ноги на стол, на лице идиотская ухмылочка. Я рассказал о моих злоключениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61