Обитатели домов по главной улице отдыхали у себя на ступеньках, женщины листьями пальметто обмахивались. У мисс Амелии над верандой вывеска прибита – «КАФЕ». На задней же веранде прохладно в тенечке решетчатом; там и сидел Братишка Лаймон, вертя ручку мороженицы – часто разгребал соль со льдом, вынимал мутовку и слизывал чуток, посмотреть, как мороженое взбивается. Джефф хлопотал в кухне. В то утро мисс Амелия вывесила на стену веранды объявление: «На ужин курица – сегодня по двадцать центов». Кабачок уже открылся, а мисс Амелия только-только закончила все дела у себя в конторе. Все восемь столиков уже заняли, а из механического пианино блямкала музыка.
В углу у самой двери за столиком сидел с ребенком Генри Мэйси. Пил он виски из стакана, что для него несвойственно, поскольку выпивка легко ударяла ему в голову, и он от нее плакать начинал или песни петь. Лицо у него было очень бледным, а левый глаз все время нервно подергивался – так обычно бывало, когда он волновался. Внутрь он протиснулся бочком, и когда с ним поздоровались, не ответил. Ребеночек был Хорэса Уэллса – его в то утро оставили у мисс Амелии подлечиться.
Мисс Амелия вышла из конторы в хорошем состоянии духа. Распорядилась по кухне, и в кабачке появилась с куриной гузкой между пальцев – это из всей птицы у нее самый любимый кусочек был. Оглядела комнату, убедилась, что все, в целом, правильно, и подошла к столику Генри Мэйси в уголке. Стул повернула спинкой, уселась верхом, поскольку ужинать еще не хотелось, а так – время провести. В боковом кармане робы лежала у нее бутылочка «Средства от Крупа» – такое лекарство, делается из виски, леденцов и еще одного секретного компонента. Мисс Амелия бутылочку откупорила и сунула ребенку в рот. А потом повернулась к Генри Мэйси, увидела, как у того левый глаз дергается, и спросила:
– Хвораешь чем, или как?
Генри Мэйси, казалось, совсем уж был готов ответить что-то тяжелое, но посмотрев долгим взглядом в глаза мисс Амелии, лишь сглотнул и промолчал.
И мисс Амелия вновь повернулась к пациенту. У ребенка лишь голова виднелась из-за стола. Лицо его сильно раскраснелось, глазенки полузакрыты, рот раззявился. На бедре у него нарывал огромный твердый чирей, и к мисс Амелии привели-то его, чтобы она нарыв вскрыла. Но у мисс Амелии с детьми все по-особому было: не нравилось ей делать им больно, не хотела она, чтоб они из рук вырывались или боялись. Потому и оставила у себя ребенка на весь день, часто кормила его лакрицей и давала свое «средство», а к вечеру повязала ему на шею салфетку и заставила съесть полную тарелку ужина. Теперь же он сидел за столом, голова его покачивалась медленно из стороны в сторону, а когда дышал, изо рта вырывались тихонькие усталые стоны.
В кабачке что-то зашевелилось, и мисс Амелия быстро оглянулась. Вошел Братишка Лаймон – с важным видом, как входил сюда каждый вечер. Дойдя до самого центра комнаты, он резко остановился, хитро оглядел собравшихся, оценивая каждого и прикинув быстренько, с какими душевными устремлениями ему сегодня предстоит иметь дело. Горбун был тем еще бедокуром. Любыми озорствами наслаждался – ни слова не сказав, мог так людей друг с другом стравить, что все только диву давались. Это из-за него близнецы Рэйни поссорились за складной нож два года тому и с тех пор даже словом не перемолвились. И при большой драке между Рипом Уэллборном и Робертом Калвертом Хэйлом он был – как присутствовал при всех остальных потасовках с того самого дня, как в городке объявился. Везде свой нос сунет, все бельишко у всех перетряхнет, вечно не в свои дела залезет. Но странно сказать – несмотря на это, кабачок набирал в популярности только из-за него. Без него и веселье не веселье. Только зайдет в комнату, как там напряг поселяется, поскольку с таким пронырой никогда не скажешь, что за муха тебя укусит или какая каша заварится. Людям же никогда так свободно не бывает, так безрассудно-радостно, если не ждет их впереди какая ни есть суматоха или бедствие. И вот, значит, только горбун в кабачок зашел, все заоглядывались на него, шумок поднялся, пробки захлопали.
Лаймон помахал рукой Кочерыжке Макфэйлу, сидевшему с Мерли Райаном и Генри Фордом Кримпом:
– Я, – говорит, – на Гнилое озеро рыбачить сегодня ходил. И по пути споткнулся вроде как о валежину. Бревно переступаю, а сам чую – шевелится. Гляжу внимательно – а я на крокодиле верхом сижу. Длиной он как отсюда до кухонной двери, и жирный, что твой боров.
Так вот горбун и молол языком. Все на него то и дело поглядывали, некоторые болтовню его слушали, другие – нет. Бывали и такие времена, когда не говорил он ничего стоящего, а лишь врал да хвастался. Вот и сегодня ни слова правды не сказал. Весь день провалялся он в постели с летней ангиной, встал только к закату – мороженицу повертеть. Все это знали, однако стоял он теперь посреди кабачка и заливал так, что уши вяли.
Мисс Амелия следила за ним глазами, заложив руки в карманы и склонив набок голову. Странный взгляд ее был мягким, и она слабо улыбалась чему-то своему. Время от времени переводила взгляд с горбуна на остальное общество и вид принимала гордый, и угроза в нем виделась, точно говорила она: а ну-ка попробуйте прижать его за все это вранье бессовестное. Джефф носил из кухни ужин, уже разложенный по тарелкам, и новые электрические вентиляторы приятно ворошили в воздухе прохладу.
– Уснул шпаненок, – наконец сказал Генри Мэйси.
Мисс Амелия посмотрела на маленького пациента, и лицо ее стало сосредоточенным – пора и дело делать. Подбородком малец уперся в стол, из уголка рта пузырьками вытекла струйка слюны или «Средства от Крупа». Глазенки его совсем закрылись, на веках мирно пристоилась семейка мошкары. Мисс Амелия положила ему на голову руку и встряхнула – он не проснулся. Поэтому она подняла его из-за стола, стараясь не потревожить больную ногу, и понесла в контору. Генри Мэйси пошел следом, и они закрыли за собой дверь.
А Братишке Лаймону в тот вечер было скучно. Все идет как идет, несмотря на жару посетители в кабачке попались добродушные. Генри Форд Кримп и Хорэс Уэллс сидели обнявшись за средним столиком и хихикали какой-то длинной байке, но когда он к ним подошел, то ничего не разобрал, потому что начало все равно пропустил. Пыльная дорога в лунном свете стала ярче, приземистые персиковые деревца неподвижно чернели по обочинам: ветра не было. Сонный зуд болотного комарья звучал, точно эхо беззвучной ночи. Весь городок погрузился в черноту – только дальше по дороге мигала какая-то лампа. Где-то во тьме пела женщина – высоким безудержным голосом, и у песни, казалось, не было ни начала, ни конца, лишь три ноты все тянулись и звучали. Горбун стоял, облокотившись на балясину веранды, и смотрел на пустую дорогу, будто надеясь, что кто-то сейчас по ней придет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
В углу у самой двери за столиком сидел с ребенком Генри Мэйси. Пил он виски из стакана, что для него несвойственно, поскольку выпивка легко ударяла ему в голову, и он от нее плакать начинал или песни петь. Лицо у него было очень бледным, а левый глаз все время нервно подергивался – так обычно бывало, когда он волновался. Внутрь он протиснулся бочком, и когда с ним поздоровались, не ответил. Ребеночек был Хорэса Уэллса – его в то утро оставили у мисс Амелии подлечиться.
Мисс Амелия вышла из конторы в хорошем состоянии духа. Распорядилась по кухне, и в кабачке появилась с куриной гузкой между пальцев – это из всей птицы у нее самый любимый кусочек был. Оглядела комнату, убедилась, что все, в целом, правильно, и подошла к столику Генри Мэйси в уголке. Стул повернула спинкой, уселась верхом, поскольку ужинать еще не хотелось, а так – время провести. В боковом кармане робы лежала у нее бутылочка «Средства от Крупа» – такое лекарство, делается из виски, леденцов и еще одного секретного компонента. Мисс Амелия бутылочку откупорила и сунула ребенку в рот. А потом повернулась к Генри Мэйси, увидела, как у того левый глаз дергается, и спросила:
– Хвораешь чем, или как?
Генри Мэйси, казалось, совсем уж был готов ответить что-то тяжелое, но посмотрев долгим взглядом в глаза мисс Амелии, лишь сглотнул и промолчал.
И мисс Амелия вновь повернулась к пациенту. У ребенка лишь голова виднелась из-за стола. Лицо его сильно раскраснелось, глазенки полузакрыты, рот раззявился. На бедре у него нарывал огромный твердый чирей, и к мисс Амелии привели-то его, чтобы она нарыв вскрыла. Но у мисс Амелии с детьми все по-особому было: не нравилось ей делать им больно, не хотела она, чтоб они из рук вырывались или боялись. Потому и оставила у себя ребенка на весь день, часто кормила его лакрицей и давала свое «средство», а к вечеру повязала ему на шею салфетку и заставила съесть полную тарелку ужина. Теперь же он сидел за столом, голова его покачивалась медленно из стороны в сторону, а когда дышал, изо рта вырывались тихонькие усталые стоны.
В кабачке что-то зашевелилось, и мисс Амелия быстро оглянулась. Вошел Братишка Лаймон – с важным видом, как входил сюда каждый вечер. Дойдя до самого центра комнаты, он резко остановился, хитро оглядел собравшихся, оценивая каждого и прикинув быстренько, с какими душевными устремлениями ему сегодня предстоит иметь дело. Горбун был тем еще бедокуром. Любыми озорствами наслаждался – ни слова не сказав, мог так людей друг с другом стравить, что все только диву давались. Это из-за него близнецы Рэйни поссорились за складной нож два года тому и с тех пор даже словом не перемолвились. И при большой драке между Рипом Уэллборном и Робертом Калвертом Хэйлом он был – как присутствовал при всех остальных потасовках с того самого дня, как в городке объявился. Везде свой нос сунет, все бельишко у всех перетряхнет, вечно не в свои дела залезет. Но странно сказать – несмотря на это, кабачок набирал в популярности только из-за него. Без него и веселье не веселье. Только зайдет в комнату, как там напряг поселяется, поскольку с таким пронырой никогда не скажешь, что за муха тебя укусит или какая каша заварится. Людям же никогда так свободно не бывает, так безрассудно-радостно, если не ждет их впереди какая ни есть суматоха или бедствие. И вот, значит, только горбун в кабачок зашел, все заоглядывались на него, шумок поднялся, пробки захлопали.
Лаймон помахал рукой Кочерыжке Макфэйлу, сидевшему с Мерли Райаном и Генри Фордом Кримпом:
– Я, – говорит, – на Гнилое озеро рыбачить сегодня ходил. И по пути споткнулся вроде как о валежину. Бревно переступаю, а сам чую – шевелится. Гляжу внимательно – а я на крокодиле верхом сижу. Длиной он как отсюда до кухонной двери, и жирный, что твой боров.
Так вот горбун и молол языком. Все на него то и дело поглядывали, некоторые болтовню его слушали, другие – нет. Бывали и такие времена, когда не говорил он ничего стоящего, а лишь врал да хвастался. Вот и сегодня ни слова правды не сказал. Весь день провалялся он в постели с летней ангиной, встал только к закату – мороженицу повертеть. Все это знали, однако стоял он теперь посреди кабачка и заливал так, что уши вяли.
Мисс Амелия следила за ним глазами, заложив руки в карманы и склонив набок голову. Странный взгляд ее был мягким, и она слабо улыбалась чему-то своему. Время от времени переводила взгляд с горбуна на остальное общество и вид принимала гордый, и угроза в нем виделась, точно говорила она: а ну-ка попробуйте прижать его за все это вранье бессовестное. Джефф носил из кухни ужин, уже разложенный по тарелкам, и новые электрические вентиляторы приятно ворошили в воздухе прохладу.
– Уснул шпаненок, – наконец сказал Генри Мэйси.
Мисс Амелия посмотрела на маленького пациента, и лицо ее стало сосредоточенным – пора и дело делать. Подбородком малец уперся в стол, из уголка рта пузырьками вытекла струйка слюны или «Средства от Крупа». Глазенки его совсем закрылись, на веках мирно пристоилась семейка мошкары. Мисс Амелия положила ему на голову руку и встряхнула – он не проснулся. Поэтому она подняла его из-за стола, стараясь не потревожить больную ногу, и понесла в контору. Генри Мэйси пошел следом, и они закрыли за собой дверь.
А Братишке Лаймону в тот вечер было скучно. Все идет как идет, несмотря на жару посетители в кабачке попались добродушные. Генри Форд Кримп и Хорэс Уэллс сидели обнявшись за средним столиком и хихикали какой-то длинной байке, но когда он к ним подошел, то ничего не разобрал, потому что начало все равно пропустил. Пыльная дорога в лунном свете стала ярче, приземистые персиковые деревца неподвижно чернели по обочинам: ветра не было. Сонный зуд болотного комарья звучал, точно эхо беззвучной ночи. Весь городок погрузился в черноту – только дальше по дороге мигала какая-то лампа. Где-то во тьме пела женщина – высоким безудержным голосом, и у песни, казалось, не было ни начала, ни конца, лишь три ноты все тянулись и звучали. Горбун стоял, облокотившись на балясину веранды, и смотрел на пустую дорогу, будто надеясь, что кто-то сейчас по ней придет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20